Дело шло к новой европейской войне, а многие политические деятели отказывались в это верить и надеялись, что «все так или иначе образуется». К их числу относился Президент Чехословакии Эдвард Бенеш — один из главных героев нашего повествования. Личность, безусловно, противоречивая, но, можно сказать, в чем-то и последовательная, когда речь шла о принятии ответственных решений. Дэвис встретился с ним во время своего посещения Праги. У американцев было особое отношение к буржуазной Чехословакии — «витрине западной демократии», созданной на обломках империи Габсбургов, как считалось, при активном содействии Президента США Вудро Вильсона — горячего сторонника фрагментации европейских империй и борца за «самоопределение малых народов». Казалось бы, что уж здесь американцы должны были бросить на чашу весов весь свой вес и влияние, чтобы взять под защиту свое детище. Но Чехословакию ожидала другая участь.

Во время беседы с Дэвисом Бенеш вел себя самоуверенно, уповал на силу Антанты, утверждал, что Румыния «не подведет», но все же до конца не мог скрыть своей тревоги, когда разговор коснулся вопроса о помощи со стороны Франции. Вот как завершилась эта беседа: «Когда я уже уходил, — записал Дэвис, — он проводил меня до двери, но внезапно повернулся и сказал: «Вы задали мне вопрос, который я хотел бы задать вам… Вы поинтересовались моим мнением на тот предмет, придет ли Франция к нам на помощь, если нападет Гитлер. Вы, похоже, удивились, когда я ответил, что не имею и тени сомнения в том, что они выполнят свои договорные обязательства. Почему вы спросили об этом?

— Г-н президент, — ответил я, — только лишь потому, что я задавал этот вопрос везде во время моей поездки по Европе.

— И не скажете ли вы мне, каков же был ответ?

— Охотно. Он был однозначным за одним исключением. Иное мнение высказал один американец в Париже. Тот сказал «нет».

— Он (Бенеш) ничего не ответил. Вероятно, это потрясло его. Я бы предпочел быть в состоянии пробудить его надежды, но он сам хотел, чтобы я сказал ему правду»20, — закончил Дэвис.

Загадочным «американцем в Париже», скорее всего, был Бернард Барух, крупный американский финансист и азартный игрок на Уолл-стрит, доверенное лицо Президента Рузвельта, как, впрочем, советник и еще пяти президентов в течение своей долгой жизни. Дэвис встретился с ним в шикарном парижском отеле «Риц» во время своего турне по европейским столицам. Еврей Барух наотрез отказался принять приглашение своего старого друга Дэвиса отобедать на открывшейся в Париже Всемирной выставке, когда выяснилось, что заказать места можно было только в ресторане в немецком павильоне. «Его чувства, — записал в дневнике Дэвис, — были слишком обострены из-за преследований Гитлером его соплеменников. Нам не хватало его, но мы с уважением отнеслись к его решению».

Большое отражалось в малом в то драматическое время, если добавить еще одну живописную деталь к нашему повествованию. Французские власти, видимо, неслучайно отвели площадки под строительство советского и германского павильонов напротив друг друга, желая этим подчеркнуть непримиримость идеологической борьбы и антагонизм двух смертельных врагов — нацизма и коммунизма. Французы заранее любезно ознакомили любимого архитектора Гитлера Шпеера — исполнителя гигантских маниакальных проектов фюрера, призванных увековечить «тысячелетний рейх», с макетом советского павильона. У его входа предполагалось установить известную десятиметровую скульптуру В.И.Мухиной «Рабочий и колхозница». Общая высота композиции вместе с постаментом составляла более 30 метров и, по замыслу создателей, должна была символизировать победное шествие людей труда по планете.

Когда Шпеер узнал об этом, в его голове немедленно созрел ответный замысел, за что он был потом удостоен в Берлине почетной золотой медали. По его проекту у входа в немецкий павильон была установлена огромная серая цементная кубическая глыба, увенчанная германским орлом со свастикой в когтистых лапах. Эта символика как бы подкрепляла близкую «умиротворителям» мысль о незыблемости прочного заслона в лице нацистской Германии на пути «натиска большевизма» и неотвратимости конфликта между двумя тоталитарными государствами.

План «Грюн»

Наступил 1938 год — критический для будущего Европы и всего мира. Агрессия выходила на стратегический простор. Предлогом для Гитлера явилась забота о немецком населении в Австрии и Чехословакии, а определенным сигналом к действию послужило назначение на пост главы Форин-офис хорошо известного им по визитам в Германию и близкого к Чемберлену лорда Галифакса вместо ушедшего А.Идена, расходившегося с премьером по тактическим вопросам. Как отметил в своем дневнике один из ответственных чиновников Госдепартамента, решение Чемберлена «переброситься мячом с Гитлером и Муссолини достигло конкретной стадии и не являлось более простой абстракцией»21.

12 февраля 1938 года австрийский канцлер К.Шушниг, словно какой-то вассал, был вызван в альпийскую резиденцию Гитлера в Берхтесгадене и подвергнут там тактике «устрашения». Когда австриец в начале беседы по-светски заикнулся о чудесном зимнем пейзаже, открывавшемся из окна, Гитлер грубо оборвал его: «Мы собрались здесь не для того, чтобы говорить о красотах природы или погоде». Говорить он собирался об «аншлюсе» Австрии как «о втором немецком государстве» и ее включении в состав Третьего рейха. Иначе, трубила нацистская пропаганда, австрийцам угрожал «большевизм».

В Лондоне и Париже расценили случившееся как «семейное дело» немцев и предпочли держаться в стороне. Дж.Дэвис записал в дневнике: «Теперь нацисты заявляют, что Шушниг является большевиком. Это слишком трагично, чтобы казаться смешным. В смелости им не откажешь по части большой лжи»22. В ночь на 12 марта 1938 года немецкие войска вступили в Австрию, оставив по пути, по свидетельству генерала Йодля, из-за плохого технического состояния 70% всего своего механизированного парка. «Несокрушимая» боевая мощь Германии на том этапе была сплошным блефом, к созданию которого приложило руку не только ведомство Геббельса, но и одураченные им люди на Западе, вроде известного авиатора, кумира американцев полковника Чарльза Линдберга, уверовавшего после посещений Германии, что вермахту в Европе «не было равных»23.

Жертвой агрессии стало первое суверенное европейское государство с населением в 7 млн. человек. Сегодня в Австрии популярна точка зрения, которую мне приходилось выслушивать от австрийцев в Совете Европы, согласно которой судьбу их страны решила не столько внешняя агрессия, сколько корыстный выбор национальной элиты, отдавшей себя в руки более сильного, чтобы гарантировать свои привилегии. Как бы то ни было, но это привело к изменению всей военно-политической конфигурации. Отныне немецкий рейх с трех сторон нависал над территорией Чехословакии. Гитлер считал, что «ковать железо надо было пока горячо». 21 апреля 1938 года он вызвал к себе начальника Генерального штаба генерала Кейтеля, чтобы обсудить с ним план «Грюн» — операцию по захвату Чехословакии.

Ответная международная реакция большого беспокойства в Берлине не вызывала. И действительно, выступая в Палате общин, Чемберлен заявил, что случившееся нельзя было предотвратить, если не говорить о применении силы. Французы в этот момент переживали очередной правительственный кризис и были всецело поглощены своими внутренними делами.

Ну а Вашингтон? Еще 2 марта полпред А.А.Трояновский сообщал из американской столицы, что «судьба Австрии не вызывает здесь большого беспокойства»24. А куратор европейского направления в Госдепартаменте Дж.П.Моффе, получив сообщение об «аншлюсе», меланхолично записал в своем дневнике, что «Гитлер сделал еще один шаг к полному господству над Европой». Госсекретарь Хэлл дружелюбно принял германского посла Дикхофа и был вполне удовлетворен его разъяснением, что «аншлюс» означал «конец аномалии» и «являлся вкладом в упрочение европейского мира».

И лишь Москва в правительственном заявлении от 17 марта 1938 года решительно осудила совершенное насилие в центре Европы и выразила готовность приступить к обсуждению практических мер вместе с другими государствами в целях предотвращения дальнейшей агрессии. Как и следовало ожидать, советское предложение не получило отклика и лишь усилило подозрения в отношении истинных намерений русских. Можно сказать, что международное доверие тогда было на нуле и это объективно работало в пользу Гитлера. Каждая сторона подозревала другую в коварных замыслах, и это непосредственно влияло на формирование внешней политики. Принципиальное значение приобретал вопрос, чего добивался в то непростое время Советский Союз и какую цель ставила сталинская дипломатия в связи с кризисом вокруг Чехословакии.

Не вызывает сомнения, что политика Кремля до и после расчленения Чехословакии была в корне различной. Если в Москве не испытывали иллюзий в отношении двуличия Чемберлена, то определенные надежды сохранялись в отношении позиции Франции, все-таки связанной с чехами пактом о взаимопомощи и заключившей в 1935 году договор о взаимопомощи с СССР. При этом, возможно, недооценивалось то, что во французской политике закончилась «эра Барту» и наступила «эра Даладье, Лаваля и Бонне» — будущих коллаборационистов.

После большевистской революции 1917 года в России классовый момент был решающим в европейской политике. Именно на этих весах взвешивались все «за» и «против», когда элиты, власть имущие определяли вектор национальных интересов. Между тем в Москве, определяя свою тактику в отношении угрозы, нависшей над Чехословакией, рассчитывали на то, что национальный интерес, понимаемый как защита отечества вопреки старым марксистским догмам, окажется решающим и создаст условия для отпора агрессору.

Вместе с тем ситуация оставалась исключительно щекотливой и требовала от Кремля большой осторожности и осмотрительности, чтобы не дать повода для обвинений во вмешательстве в чужие дела и «экспорте революции». Неслучайно в современном дискурсе с подачи в основном «младоевропейцев» упор уже давно перенесен с темы освобождения Европы от фашизма Красной армией на тему ее «оккупации».

В этой связи основной причиной отказа правительства Бенеша обратиться к Москве за военной помощью называется боязнь «советизации» Чехословакии за десять лет до 1948 года. В статье под характерным названием «А если бы в 1938 году СССР нам помог?», увидевшей свет в конце прошлого года, ее автор Ян Яндоурек (Jan Jandourek) утверждает: «Так или иначе победа, хотя ее трудно себе представить, привела бы к распространению советского влияния в нашей стране на десять лет раньше, чем это случилось на самом деле»25. Словом, имеем еще одно утверждение об «обреченности» Чехословакии и повторение старого лозунга «умиротворителей» — «Лучше Гитлер, чем Сталин!».

Известные документы советской внешней политики не дают оснований считать, что в то судьбоносное время СССР видел своим приоритетом не борьбу с гитлеровской агрессией, а распространение коммунизма в соседних странах. Идея «мировой революции» была уже давно мертва, и Сталин скорее руководствовался традиционно державными и геополитическими интересами, нежели классовыми. Весьма сомнительно, чтобы в той конкретной исторической ситуации, окажись Красная армия на территории Чехословакии, как, впрочем, и предполагал советско-чехословацкий договор, она стала бы менять существовавший социальный строй под предлогом борьбы с агрессором. Однако это уже область гипотетических фантазий или модной сейчас альтернативной истории, а не строгого научного анализа. Ясно одно, что для спасения Чехословакии в условиях надвигающейся гитлеровской агрессии требовались, во-первых, твердое решение ее правящей верхушки об отпоре агрессору и, во-вторых, обращение за внешней помощью. Причем наиболее важным было именно первое. Как известно, ни того ни другого не последовало и судьба страны была предрешена.

Но продолжим по порядку. В период с мая по сентябрь 1938 года Европа жила Судетским кризисом, который развивался по нарастающей. Все всё понимали, но 16 марта нарком иностранных дел М.М.Литвинов заявил встретившимся с ним американским журналистам, что СССР в случае нападения на ЧСР «выполнит свои союзнические обязательства». Когда дотошные американцы, хорошо зная об отсутствии общей границы с Чехословакией, стали допытываться у него, как «СССР может оказать помощь», Литвинов ответил, что «уж какой-нибудь коридор найдется»26.

Внешняя уверенность наркома, политическая судьба которого находилась в руках Сталина и во многом зависела от успеха политики коллективной безопасности, не могла полностью скрыть двусмысленность положения Советского Союза. Вопрос о вводе советских войск в Чехословакию был делом далеко не техническим, как его порой представляли, речь шла о суверенитете соседних государств. «Коридором» могла служить лишь территория Польши или Румынии, правящие верхушки которых, особенно Польши, были настроены крайне антисоветски и к этому времени уже перестроились с ориентации на Малую Антанту во главе с ненадежной Францией на уверенную в себя Германию.

Вполне вероятно, что твердость и дипломатическая последовательность, проявленные в это время советской дипломатией, имели цель подтолкнуть колеблющуюся Прагу к сопротивлению, вселить в чехов мужество и избавить их от чувства одиночества и обреченности. Вполне вероятно, что если бы чехи дали отпор Гитлеру, то всем стало бы ясно, кто агрессор и кто его жертва, и в дело вступили бы механизмы коллективной защиты, включая Лигу Наций, заявило бы о себе и пацифистски настроенное общественное мнение и т. д. В этой ситуации СССР было бы намного легче прийти на помощь Праге, не боясь столкнуться с объединенным фронтом западных держав. Именно поэтому Гитлер блефовал, делая главную ставку на дипломатические, а не на военные усилия по захвату Чехословакии.

Русские уверены в себе

Интересно посмотреть, как виделась ситуация «с американского угла», когда события подошли к кульминации. 1 марта Дэвис сообщал в Госдепартамент, анализируя советские мотивы: «Что касается положения в Европе, то оно выглядит как мир, навязанный фашизмом. Литвинов говорит, что Франция будет следовать за Англией и что Чемберлен сделает все, чтобы умилостивить Гитлера». Дэвис хорошо понимал, что для СССР — великой евроазиатской державы дело не сводилось к одной только Европе, росла угроза его безопасности и на Дальнем Востоке.

В середине марта он делится своими мыслями с супругой влиятельного сенатора Тайдингса: «Как и вся Европа, Россия остро и обоснованно живет предчувствием войны. Они боятся нападения как с Востока, так и с Запада. Огромные поставки военных материалов и проч. направляются Красной армией на Восток из-за боязни японского удара. Они боятся, что у них нет друзей и что они должны полагаться только на себя… Весна и лето этого года для Европы — критическое и ответственное время»27.

Судя по дипломатическому наследию Дэвиса, он стремился подняться над идеологическими или, говоря сегодняшним языком, «ценностными» разногласиями и обращался к здравому смыслу и чувству самосохранения на Западе. 26 марта 1938 года он пишет заместителю госсекретаря Самнеру Уэллесу — человеку Рузвельта в Госдепартаменте, который был на связи с фашистскими главарями («миссия Уэллеса»), что, мол, он готов согласиться с антикоммунистическими страхами англичан и французов и понимает истоки их враждебности к стране Советов. «Но с точки зрения борьбы за выживание демократии, которая идет в мире сегодня, ввиду того факта, что Англии и Франции непосредственно угрожает полное господство фашизма в Европе, довольно трудно понять, почему имеющиеся в наличии здесь силы не следует поддержать и использовать по меньшей мере в той степени, в какой это отвечает поддержанию международной морали и справедливости в мировых делах». И хорошо зная о подозрениях своего адресата в отношении Советского Союза, он заключал на прагматической ноте: «По моему мнению, они представляют в настоящее время меньшую реальную угрозу, чем фашистские государства»28.

Некоторый свет на борьбу мнений на Западе по вопросам угрозы фашизма проливают беседы Дэвиса с английским послом в Москве лордом Чилстоном. Посланец Сент-Джеймского двора в отличие от своего американского коллеги не пользовался расположением советского руководства. Когда однажды он заикнулся о желательности получения аудиенции в Кремле по делам Комитета по невмешательству в испанские дела, то в НКИД ему было сухо отвечено, что «И.В.Сталин дипломатической деятельностью не занимается»29.

30 марта 1938 года Дэвис записывает в дневнике, что он имел «долгую беседу» с Чилстоном на предмет выяснения того, что произойдет, потерпи Чемберлен неудачу в попытках стабилизировать европейскую ситуацию путем создания нового «баланса сил», как уклончиво выразился он. «Англия потерпит перворазрядное крупное поражение, если Советы будут отчуждены тем, что выглядело бы как английская враждебность, и либо останутся нейтральными, чтобы сохранить мир для своей страны, либо, возможно, будут вынуждены принять Гитлера в качестве союзника».

Отметим, что возможность такой «эвентуальности» в порядке догадки была высказана американским дипломатом, вполне вероятно, еще задолго до того, как над этим задумались в Москве как о запасном варианте. Англичанин не стал с этим спорить и, хорошо зная об установке Вашингтона своим дипломатам «не высовываться», предложил коллеге вместе с ним отправиться в Лондон и хорошенько обсудить это. Дэвису оставалось лишь бессильно воскликнуть: «Если бы я мог!»

3 апреля 1938 года состоялась новая беседа с Чилстоном «с глазу на глаз», на этот раз по инициативе англичанина. Посол, видимо, имел поручение из Лондона поинтересоваться мнением американцев в отношении позиции Чемберлена по вопросу будущего Чехословакии. Стала бы неизбежной рано или поздно война между Германией и Англией, если бы англичане продолжали придерживаться занятой позиции? (Проще говоря, спасла бы Англию политика «умиротворения» от войны с Германией.) Дэвис ответил утвердительно, пояснив, что Гитлера так просто не остановишь. В свою очередь, Дэвис поинтересовался, способны ли Англия и Франция вместе нанести поражение Гитлеру без русской помощи. Чилстон счел такой ход (или такое развитие) событий маловероятным и заявил, что это в конечном счете означало бы их поражение от объединенной мощи «оси» Берлин — Рим — Токио.

И здесь Дэвис, все-таки скорее бизнесмен, чем карьерный дипломат, что называется, дал волю своим чувствам. «Я спросил, — записал он, — какой же «чертик» влиял на Чемберлена, препятствуя установлению противостоящей «оси» Англия — Франция плюс Россия. Я могу понять их враждебность к коммунизму. Мы все так настроены. Но нам угрожает господство над миром фашистских держав. Россия, в конце концов, та держава, которая может предотвратить прорыв Гитлера на Украину и помочь английскому флоту задушить Гитлера голодом. В ином случае Гитлер получит житницу мирового значения здесь, на Украине, и прямой выход к Ближнему Востоку и Азии». Ну а что же Чилстон? Тот вновь повторил свою уловку, предложив отправиться вдвоем в Лондон, подозревая, видимо, «коварных американцев», как и Чемберлен, в желании «столкнуть Альбион с Третьим рейхом к своей выгоде»30.

На следующий день, 4 апреля 1938 года, Дэвис «по горячим следам» подытожил свои мысли в письме к старому другу, секретарю Рузвельта Марвину Макинтайру, с просьбой показать письмо президенту. Послание любопытно своей логикой и глубиной анализа. Судя по его выводам, Дэвис на том этапе уже исключал возможность сохранения мира. «Фашистские державы, — писал он, — пытаются изолировать Советы от западных держав, используя жупел коммунизма, фашист Гитлер — как закопченный котелок, который называет чайник черным. Ясно, что мировой комбинации — «оси» Берлин — Рим — Токио — может противостоять только «ось» Лондон — Париж — Москва [себя американцы при любом раскладе не видели в числе активных участников мировых событий].

Для Англии наступит «печальный день», если она окажется зависимой от милости Германии и Италии в отношении доступа к Индии через Средиземное море. Отчуждение России от Англии и Франции может быть столь же серьезным для демократических государств Европы, как и для Советского Союза. Русские здесь уверены в себе. Они верят, что сумеют защитить себя. Они становятся все более антигитлеровски настроенными и открыто враждебными даже ценой риска для дипломатических отношений… В Европе много желаемого принимается за действительное в отношении политической неустойчивости этого режима и его индустриального развала. Все это пустое… Этот режим надолго у власти. Страна столь богата, что, несмотря на потери и неэффективность бюрократической системы управления, она все равно накапливает богатство и будет, я думаю, продолжать делать так, пока эта группа находится в Кремле»31.

Ходом своего анализа Дэвис явно опережал время и до конца, видимо, не понимал все нюансы «большой стратегии» своего «босса», как нередко в письмах он называл Рузвельта. А президент находился под сильным влиянием политики «умиротворения» Германии и исходил из желательности и неизбежности в последующем советско-германского и советско-японского столкновений для американских интересов. По-английски это называется «убить двух птиц одним камнем», а по-русски — «двух зайцев одним выстрелом». Разница, как видим, чисто стилистическая, а смысл один и тот же. Предостережения посла были верными, но не ко времени. Запад должен был пройти свою часть кровавого пути, сменить правящую элиту на национально ориентированную (У.Черчилль, де Голль), прежде чем здравый смысл восторжествовал в политике и привел к антигитлеровской коалиции с СССР. А пока послу оставалось лишь беспомощно разводить руками и уповать на божий промысел.

Вероятно, поэтому свое послание в Белый дом он и завершил на пессимистической ноте: «Судя по тому, как развиваются события в этом сумасшедшем мире, я боюсь, что в какой-то момент демократии, возможно, будут чертовски рады воспользоваться мощью, которую сможет предоставить это правительство [советское] в случае, если вооруженные фашисты «свихнутся». И, поверь мне, из того, что я видел здесь, если эти фашистские диктаторы будут по-прежнему сходить с ума, жизнь не будет стоить того, чтобы жить, когда придется жить на условиях, которые они продиктуют»32.

Майский кризис

Для захвата Чехословакии Берлин принял на вооружение тактику «пятой колонны», сводившейся к искусственному нагнетанию вопроса о судьбе «судетских немцев». Ничем не примечательный на вид, но отличавшийся салонной обходительностью, бывший преподаватель гимнастики Конрад Генлейн, вставший во главе Судето-немецкой партии, получал прямые указания из Берлина, подкрепленные денежными субсидиями (15 тыс. марок в месяц). Главная его задача заключалась в том, чтобы постоянно выдвигать непомерные требования и тем самым делать их неприемлемыми для правительства Бенеша. «Мы всегда должны требовать так много, чтобы нас никогда нельзя было удовлетворить», — говорил своим сторонникам Генлейн.

Проще говоря, нацистам нужен был предлог для вторжения в Чехословакию. Созданный ими «национальный вопрос», тем не менее был воспринят в Лондоне и Париже как «веское основание» для вмешательства в дела Чехословакии и удовлетворения требований Гитлера. 20 мая 1938 года план «Грюн» был скорректирован в сторону более тесной координации военных усилий с дипломатическим и политическим давлением на чехов в расчете на благоприятную реакцию их союзников — англичан и французов. Гитлер все еще колебался между «мирным» и военным решением вопроса. Серьезные сомнения у него вызывала лишь позиция Советского Союза, воодушевлявшая брошенных всеми чехов. Эту неустойчивую международную ситуацию, когда еще можно было спасти положение, отразил «майский кризис» вокруг Чехословакии, поломавший планы Гитлера.

Вопрос об оказании действенной помощи Чехословакии рассматривался в советских руководящих кругах в качестве важнейшей военно-политической задачи. Было принято решение на самом высоком политическом уровне, о котором был немедленно поставлен в известность чехословацкий посланник З.Фирлингер. 23 апреля он сообщал в Прагу: «В Кремле состоялось совещание, на котором присутствовали Сталин, Молотов, Ворошилов, Литвинов и Каганович. После доклада Александровского [советский полпред в Праге] о политическом положении в Чехословакии было решено: СССР, если его об этом попросят, готов с Францией и Чехословакией предпринять все меры по обеспечению безопасности Чехословакии. Для этого он располагает всеми необходимыми средствами. Состояние армии и авиации позволяет это сделать»33.

Итак, принципиальное значение имела оговорка «если его об этом попросят», вместившая в себя все непростые особенности внутренней и международной обстановки, сложившейся к этому времени вокруг Чехословакии. Без соблюдения указанного условия не мог вступить в силу «механизм союза» и действия СССР могли быть расценены как акт агрессии и вмешательства в чужие дела. Причем с самого начала кризиса помощь Франции имела второстепенное значение и не рассматривалась как обязательное условие оказания помощи. Об этом недвусмысленно заявил через несколько дней после принятия судьбоносного для чехов решения член Политбюро, Председатель Президиума Верховного Совета СССР М.И.Калинин. Напомнив о том, что Советский Союз обязан оказать помощь Чехословакии в том случае, если ей помогает Франция, и наоборот, он отметил: «Разумеется, пакт не запрещает каждой из сторон прийти на помощь, не дожидаясь Франции»34.

Это был совершенно ясный призыв к национальной элите Чехословакии проявить волю к сопротивлению, который в тот момент был услышан Прагой. Тем более что он был подкреплен во многом демонстративными действиями со стороны Москвы. В те дни укреплялись и переводились на особое положение западные приграничные округа, войска получали дополнительные партии вооружения, прежде всего самолеты и танки, поддерживались тесные контакты с представителями чехословацкой военной промышленности и представителями вооруженных сил. В Москве немедленно откликались на все просьбы Праги о поставках вооружения, главным образом самолетов. Шла напряженная «война нервов», в которой чехи в дни майского кризиса одержали полную победу.

Им было что противопоставить агрессору. Армия была готова сражаться, ее отличал высокий боевой дух, она была одной из самых подготовленных и хорошо вооруженных в Европе. На армию работали крупнейшие в Европе заводы «Шкода». Население охватил небывалый патриотический подъем. Английский военный атташе в Москве полковник Файрбрейс 30 мая 1938 года сообщал в Лондон, что даже без поддержки извне чехословацкая армия могла бы продержаться в течение трех месяцев. По мнению многих военных специалистов, отмечает американский историк У.Муррей, «вермахт во всех отношениях не был готов к большой войне в 1938 году»35.

В ответ на угрозы из Берлина в Праге 20 мая 1938 года была объявлена частичная мобилизация, войска выдвигались к границе, чехи демонстрировали решимость воевать. Берлин был явно не готов к такому развитию событий и был вынужден временно отступить. Удалившийся в свое альпийское убежище диктатор чувствовал себя глубоко уязвленным и униженным «несговорчивыми чехами». Нескрываемое раздражение «неуступчивостью» Праги, отказавшейся совершить национальное самоубийство во имя «сохранения мира в Европе», испытывали в западных столицах, особенно в Лондоне. Под угрозой оказалась личная репутация самого премьер-министра. В правительственной резиденции замка в Градчанах в Праге теперь могли судить, кто являлся союзником Чехословакии, а кто подталкивал ее на путь национальной катастрофы.

Вот как оценивал ситуацию со слов министра иностранных дел ЧСР К.Крофты в своей телеграмме в Москву полпред С.Александровский после того, как кризис пошел на спад: «Крофта несколько раз и в довольно теплых выражениях высказывал прямую благодарность за ту спокойную и твердую поддержку, которую он чувствовал за последнее критическое время со стороны СССР. Уверенность в том, что СССР совершенно серьезно и без всяких колебаний намеревается и готовится оказать помощь Чехословакии в случае действительной нужды, действует очень ободряюще и успокоительно на Чехословакию». Вместе с тем в ходе беседы советский полпред почувствовал нотки самоуспокоенности с чехословацкой стороны, расчеты на помощь англичан и французов, надежды на «умеренность» требований агрессора. В ответ на это с советской стороны было сказано: «Гитлер обжегся на своем намерении взять Чехословакию лобовым ударом… Если Чехословакия будет слабой или нерешительной, то Гитлер ее съест под любым предлогом, а то и без предлога. Если она будет сильной и решительной, то никакой предлог Гитлеру не поможет»36.

Волею истории Чехословакия оказалась в центре борьбы вокруг вопроса, быть или не быть новой европейской и мировой войне и оставаться ей или нет в числе независимых государств. В конечном счете все зависело от того, какой путь выберет национальная элита этой небольшой по размерам, но стратегически исключительно важной восточноевропейской страны. Еще Бисмарк говорил: «Кто владеет Богемией, тот держит ключ ко всей Центральной Европе».

Выбор национальной элиты к лету 1938 года сузился: или возглавить национальное сопротивление, призвать население к оружию, рискуя разбудить неконтролируемые силы, или, говоря языком ХХI века, отдать страну под «внешнее управление», одной из первых в Европе встать на путь коллаборационизма и смириться с потерей национальной независимости и иностранной оккупацией. Надо сказать, что это был тяжелейший выбор, который с той или иной степенью остроты и ущемления национальных интересов будет впоследствии вставать перед многими странами, не исключая и Россию после распада СССР. Лишь ответ на него был у всех разный.

Особый трагизм ситуации, с точки зрения интересов чешской и словацкой национальных элит, заключался в том, что они не отдавали себе отчета, что столкнулись с натиском совершенно нового вида европейского государства, каким стала Германия под властью нацистов, — государства криминального типа, которое отбросило законы «честной конкуренции» и занималось откровенным разбоем и грабежом частной собственности покоренных стран, подчиняя их экономики задачам военной машины вермахта и обогащению германских концернов, не говоря уже о прямой конфискации еврейского капитала по примеру самой Германии. В результате этого многих представителей национальной элиты в Праге и Братиславе, уверенных, что деньги можно делать «при любой власти», ждало сильное разочарование, а некоторых, не успевших удрать в Лондон, застенки гестапо и даже расстрел, как премьер-министра уже Богемии и Моравии Алоиса Элиаша.

Майский кризис 1938 года вызвал замешательство не только в лагере агрессора, но и в стане «умиротворителей». Учитывая, что атака «сходу» на непокорную республику не удалась и что она оказалась куда более крепким орешком, чем сдавшаяся без боя Австрия, было решено предпринять глубокий обходный маневр с целью добиться полной международной изоляции Чехословакии. Лето 1938 года прошло в интенсивном дипломатическом маневрировании европейских столиц. Тон задавал Лондон. Похоже, что для Чемберлена готовившийся сговор становился делом чуть ли не всей его жизни, венцом его политической карьеры. Было известно, что Гитлер установил срок вторжения в Чехословакию не позднее 1 октября, и это вносило особую нервозность в политическую обстановку.

Задача, как ее видели «умиротворители» с учетом недавних неудачных уроков, заключалась в том, чтобы «полюбовно», не прибегая к военной силе, выдать Гитлеру Судетскую область и при этом сделать все возможное, чтобы изолировать Прагу от своего единственного надежного союзника — СССР. Советская помощь могла вновь спутать все карты и, как боялись в Лондоне и Париже, вызвать европейскую войну в момент, когда ее больше всего хотели избежать, чтобы уберечь от поражения нацистский режим, а европейский мир — от новых социальных потрясений. Чтобы убедить чехов в «безрассудстве» дальнейшего сопротивления, Чемберлен в конце июля направил в Прагу «с посреднической миссией» престарелого лорда Ренсимена. Американский журналист Уильям Ширер, находившийся в то время в Берлине, записал в своем дневнике, что «вся миссия Ренсимена дурно попахивает… Из записей, сделанных в моем дневнике в первый и последующие дни визита Ренсимена в Чехословакию, явствует, что чехам миссия Ренсимена была предельно ясна — Чемберлен послал его, чтобы подготовить передачу Судетской области Германии»37.

Развязка

Трагическая развязка неудержимо приближалась, несмотря на все усилия советской дипломатии переломить ход событий. Требования Гитлера, чувствовавшего себя хозяином положения, становились день ото дня все воинственнее и непримиримее. Под давлением Запада ужесточилась политика Польши и Румынии в отношении транзита советских войск к границам Чехословакии. Если поляки с самого начала были категорично настроены против появления Красной армии на своей территории, ссылаясь на «марш конницы Буденного» и «чудо на Висле», то румыны одно время колебались и даже обсуждали пролет над своей территорией советских бомбардировщиков, правда на высоте не ниже 3 тыс. метров. Более того, участники «санитарного кордона» — поляки и хортистская Венгрия, поощряемые из Берлина, имели собственные планы в отношении части территории Чехословакии (Тешинской Силезии, части территории Словакии).

А как в тот момент виделась ситуация на другой стороне Атлантики, в Вашингтоне? Вот что записал в своем дневнике шеф европейского отдела Госдепартамента Дж.П.Моффе: «Пятница, 12 августа 1938 года… Утром зашел чешский посланник, чтобы выразить возросшее беспокойство по поводу ситуации в Европе. Кажется, все, что происходит, делает перспективы еще хуже. Последние сообщения из Германии о мобилизации автомобильного транспорта, почтовых автобусов и тому подобного в районе Баварии, переброска германских войск — все указывало на возрастание напряженности. Он чувствовал, что по многим признакам ситуация была хуже, чем во время кризиса 21 мая… Он дал понять, что если госсекретарь был намерен выступить с новым заявлением по типу того, которое было сделано 28 мая, то он надеялся, что это будет сделано достаточно быстро. Я осторожно ответил, что госсекретарь внимательно следит за развитием событий и пытается выявить их значение».

Ничего не скажешь, просто верх дипломатической эквилибристики. А дальше уж совсем цинично. «Президент [Рузвельт] вернулся и провел в это же утро заседание кабинета. Одним из его первых результатов была просьба к А.Берли [замгоссекретаря] подготовить две речи для президента ко вторнику, с которыми он собирался выступить в Канаде. Берли пригласил меня обсудить одну из них, которую он хотел посвятить европейским делам. С первого же захода мы не придумали ничего лучшего, как поумничать на тему о вечной неопределенности американской внешней политики, а именно о том, что нашим лучшим вкладом будет породить сомнения в умах Германии и Ко в отношении того, что при всех обстоятельствах мы останемся в стороне, и в то же время заронить сомнения в умах Англии и Ко на тот счет, что они смогут положиться на нас в оказании прямой помощи независимо от того, что произойдет»38. Иначе как подогреванием страстей это и не назовешь.

Между тем маятник «европейского замирения» словно застыл где-то посередине и малейшее движение могло склонить его в ту или другую сторону. В обстановке пугающей неопределенности, когда на карту был поставлен его личный престиж, Чемберлен решает идти ва-банк и принимает решение, ошеломившее Европу, отправиться в Германию на встречу с Гитлером. «Бог мой!» — только и вырвалось у нацистского диктатора, когда он прочел послание человека, правившего огромной Британской империей и в свои 69 лет решившегося впервые в жизни на риск семичасового воздушного перелета в самый конец Германии, в Берхтесгаден. Гитлер даже не счел нужным перенести ее куда-нибудь поближе, на берега Рейна, что сократило бы полет вдвое.

15 сентября 1938 года в середине дня «миротворец» прибыл в Мюнхен и оттуда специальным поездом был доставлен в альпийскую резиденцию «фюрера и канцлера». Случайно или нет, но Гитлер принимал англичанина в том же кабинете на втором этаже, где за семь месяцев до этого он обрушился на австрийца Шушнига. Наци №1 выглядел мрачным и негостеприимным и особенно не церемонился с гостем. Оставив без внимания призывы Чемберлена найти почву для англо-германского сближения, пока не будет решена «судетская проблема», он метал громы и молнии в адрес правительства Бенеша, обвиняя его в притеснении судетских немцев, и угрожал войной. Премьер-министр сразу же проявил сговорчивость и подчеркнул, что «Великобритания не заинтересована в судето-немецком вопросе», и пообещал сделать все для изоляции Чехословакии, прежде всего от России.

Лихорадочная дипломатическая активность человека с неизменным зонтиком объяснялась тем, что из Праги и Москвы поступали пугающие Запад сигналы о готовности СССР выполнить свои союзнические обязательства перед Чехословакией. Нажим на чехов со стороны англичан и французов особенно усилился после свидания Чемберлена с Гитлером. Поэтому 19 сентября Бенеш официально запросил Москву, выполнит ли СССР свои обязательства по советско-чехословацкому договору, при этом подчеркнув, что речь о помощи может идти только при условии оказания помощи французами. Вполне вероятно, что присутствие французских войск (хотя трудно сказать, как это мыслилось сделать практически) должно было застраховать деятелей в Праге от возможных классовых неожиданностей.

Тем не менее на запрос Праги из Москвы на следующий день, 20 сентября 1938 года, по дипломатическим каналам пришел утвердительный ответ, не оставлявший никаких сомнений в отношении позиции СССР. Кроме того, согласно директиве наркома обороны СССР от 21 сентября, в Киевском особом военном округе были организованы крупные военные учения. 23 сентября нарком обороны и Генштаб дали дополнительную директиву о приведении в боевую готовность части Белорусского особого и вновь созданного Калининского военных округов и о выдвижении к госгранице ряда их оперативных объединений. Всего в боевую готовность в ряде военных округов были приведены 30 стрелковых и десять кавалерийских дивизий, танковый корпус, семь танковых и мотострелковых бригад и другие воинские части39. Было ясно, что Москва не шутила и была готова дать отпор агрессору. Дело было за руководителями Чехословакии.

И в этот ответственный исторический момент, чувствуя, что почва уходит из-под ног, посланники Франции и Великобритании в Праге в беседе с Президентом Бенешем 21 сентября 1938 года предприняли совместный дипломатический демарш, заявив от имени своих правительств, что ЧСР, отвергая англо-французские предложения, берет на себя риск войны, и просили подумать о «способе, как принять англо-французские предложения, что является единственной возможностью предотвратить непосредственную агрессию Германии». В противном случае они грозили, что «снимают с себя ответственность за все, что произойдет». «Это ультиматум», — сказал Президент Бенеш. На что английский и французский посланники ответили: «Нет, это только советы». И «они требуют немедленного ответа, иначе Чемберлен не сможет поехать к Гитлеру и Гитлер, очевидно, выступит [вероятно, Гитлер предъявил им нечто вроде ультиматума]», — подчеркнул министр иностранных дел ЧСР К.Крофта, ведший запись этой беседы40.

Вечером в тот памятный сентябрьский день, который войдет в историю как день предательства и позора, после лихорадочных правительственных консультаций англо-французский ультиматум был «с горечью» принят Прагой. Участники того исторического заседания сами успокаивали себя, что лучше, мол, отдать часть, чем потерять все. Выступая в тот же день, 21 сентября 1938 года, в Лиге Наций, М.М.Литвинов от имени Советского правительства отмежевался от принятых решений и заявил, что капитуляция Чехословакии «рано или поздно будет иметь совершенно необозримые катастрофические последствия»41.

С согласием Бенеша в кармане воодушевленный Чемберлен утром 22 сентября отправился на новую встречу с Гитлером, на этот раз в небольшой рейнский городок Годесберг, где остановился в старинном отеле «Петерсхоф». Гитлер ожидал премьера на противоположном берегу Рейна в отеле, владелец которого, некий герр Дизен, был давним приятелем фюрера. Здесь и предстояло закрепить грязную сделку. Однако неожиданно Гитлер, почувствовав себя хозяином положения, взвинтил свои требования. Это касалось размеров требуемой территории и сроков ее передачи, а также удовлетворения польских и венгерских территориальных притязаний.

Теперь настал черед Чемберлена воскликнуть: «Но это ни больше ни меньше, как ультиматум. Или требованиям канцлера лучше подходит немецкое слово «диктат»?» — язвительно произнес он. На что Гитлер явно издевательски парировал: «Это совсем не диктат. Посмотрите, документ именуется «меморандум». В историю этот документ вошел как Годесбергский меморандум — свидетельство ненасытных аппетитов агрессора. Удрученный случившимся, Чемберлен не решился принять документ и счел более благоразумным забрать его с собой в Лондон. В конце концов, тактика «выкручивания рук» чехам имела свои пределы. В переговорах неожиданно возникла зловещая пауза, которая грозила сорвать почти уже готовую сделку.

И тогда среди замешательства «умиротворителей» родилась идея четырехсторонней конференции европейских держав в духе давно вынашиваемой ими идеи «пакта четырех». На этот раз инициатива исходила из Вашингтона, обеспокоенного возникшей паузой в решении «чешского вопроса». Предпочитавший до этого держаться в тени, Рузвельт рискнул выйти на авансцену европейской политики. В Белом доме и Госдепартаменте закипела работа по подготовке его обращения к европейцам «мирно» уладить свои споры. Как следует из дневника министра финансов США Г.Моргентау, это подразумевало полное удовлетворение требований Гитлера42.

26 сентября 1938 года, исключив из окончательного текста какое-либо упоминание о возможном посредничестве США, Рузвельт обратился к Праге, Берлину, Лондону и Парижу с настойчивым призывом продолжать переговоры, что в тех условиях могло означать только одно — скрытую поддержку требований Гитлера. Причем Москва не была включена в число адресатов «пастырского» послания. Это окончательно деморализовало деятелей в Праге.

На следующий день, видя, что ситуация остается без изменений, Рузвельт направил миротворческое послание Муссолини, которого втайне считал более порядочным деятелем, чем Гитлера, и в то же время повторил свой призыв лично к германскому канцлеру продолжать «неутомимые поиски мира». Память присутствовавших в Овальном кабинете сотрудников закрепила, как, не выпуская изо рта привычного мундштука с дымящейся сигаретой, возбужденно советуясь с приближенными и поблескивая стеклышками пенсне, Рузвельт на этот раз собственноручно набросал текст телеграммы Гитлеру с призывом созвать международную конференцию для мирного урегулирования конфликта. Местом встречи американцы хотели бы видеть нейтральную Гаагу, но окончательный выбор пал на баварский Мюнхен, как того захотел Гитлер43.

А дальше последовали те хорошо известные события, к которым мало что можно добавить. Утром 29 сентября Гитлер отправился в местечко Куфстейн на бывшей австро-германской границе для трогательной встречи Муссолини. На обратном пути в Мюнхен, раскрывая свои ближайшие планы, Гитлер говорил дуче: «Приближается время, когда нам придется воевать бок о бок против Франции и Англии»44. Холодно встреченные двумя диктаторами в «коричневом доме» на Кёнигсплатц, где после полудня начались переговоры, Чемберлен и Даладье и не подозревали, что из охотников они уже становились дичью. Переговоров в общепринятом смысле этого слова, собственно говоря, и не было. Предстояло лишь утвердить отдельные детали ранее выработанной сделки о расчленении Чехословакии и установить конкретные сроки ввода немецких войск в Судетскую область, начиная с 1 октября. Хотя на соглашении стояла дата «29 сентября», в действительности его подписание состоялось уже после полуночи.

А потом оставалось лишь сообщить о состоявшейся сделке двум чехам — посланнику в Берлине д-ру В.Мастны и чиновнику Министерства иностранных дел Х.Масарику, терпеливо, как и полагается побежденным, дожидавшимся приговора в соседней комнате. Гитлер высокомерно отказался принять участие в этой простой формальности, и вынесением вердикта «без права обжалования» пришлось заниматься Чемберлену и Даладье. Время было уже позднее, и премьер-министр, утомленный заботами дня, непрерывно зевал, не проявляя никаких признаков смущения. «Нам было объяснено довольно грубым образом, — сообщали в Прагу чешские представители, — и притом французом, что это приговор без права апелляции и без возможности внести в него исправления… Мы простились и ушли. Чехословацкая Республика в границах 1918 года перестала существовать»45.

Оставим за скобками ликование толпы в Лондоне, собравшейся у входа в резиденцию премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, чтобы поприветствовать «старого доброго Невилла», заполучившего подпись Гитлера на англо-германской декларации с клятвенными обязательствами «вечного мира», не просуществовавшими и года, как, впрочем, и точно такие же обязательства, взятые перед французами двумя месяцами позже. Особое удовлетворение испытывали за океаном. Президент выступил в роли миротворца, и при этом не скомпрометировал себя прямым участием в сомнительном предприятии. Для места в истории это, ох, как важно. Воздав для порядка должное британскому премьеру за его подвижнические усилия лаконичным телеграфным текстом: «Молодец!» (Good man!), Рузвельт верил, что Америка была на правильном пути. В середине октября он писал американскому послу в Риме У.Филипсу: «Я хочу, чтобы Вы знали, что я ничуть не расстроен конечным результатом»46.

Мюнхенская трагедия свершилась. Меньше чем через полгода Гитлер разорвал подписанное соглашение и оккупировал всю Чехословакию. Только тогда ее элита полностью осознала, что совершила акт национального самоубийства, но было уже поздно. В Европе начинался предвоенный политический кризис. Москве было о чем задуматься в создавшейся качественно новой международной ситуации. Сталин болезненно переживал неудачу в Чехословакии и считал, что его крепко надули. Недоверие к западным партнерам с тех пор стало фирменной чертой его стиля. Первой его жертвой оказался горячий сторонник коллективной безопасности нарком Литвинов, отправленный в отставку в мае 1939 года. Страна очутилась в полной международной изоляции. Необходимо было любой ценой разомкнуть сжимающееся кольцо враждебных государств. Неотвратимо вставал вопрос о принципиальной смене внешнеполитического курса. То, что еще недавно казалось абсолютно невероятным и неприемлемым по идеологическим соображениям, с точки зрения прагматической логики становилось неизбежным. Остановить агрессию коллективными средствами не удалось. Пришла пора позаботиться о собственных национальных интересах.

1Pillar P.R. The Age of Nationalism // The National Interest. September-October 2013.

2Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. The Conferences at Malta and Yalta. Washington, 1955. P. 367.

3Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Con. 5. Diary June 1, 1937.

4Ibidem.

5Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. J.Davies Journal. July 28, 1937.

6Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. J.Davies Journal. November 2-7, 1937.

7Серов И. Записки из чемодана. М., 2016. С. 463.

8Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Box 6. J.Davies Journal. October 6, 1937.

9Berlin Alert. The Memoirs and Reports of Truman Smith. Hassen — Stanford, 1984. P. 48, 52-54, 60-61.

10Борисов А.Ю. Нюрнберг-2, или Несостоявшийся суд над спонсорами нацизма // Новая и новейшая история. 2016. №3.

11Серов И. Указ. соч. С. 536-537.

12Rees L. The Dark Charisma of Adolf Hitler. Leading Millions into the Abyss. London, 2013.

13Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Вox 7. J.Davies Journal. April 17, 1938.

14Clark Ch. The Sleepwalkers. How Europe Went to War in 1914. London, 2013.

15Speer A. Inside the Third Reich. New York, 1970. P. 113.

16Posen B. The Sources of Military Doctrine. France, Britain and Germany Between the World Wars. Ithaca — London, 1984. P. 144.

17Документы и материалы кануна Второй мировой войны. 1937-1939. Т. 1. М., 1981. С. 27, 30-31.

18Lamb R. The Ghosts of Peace. 1935-1945. Wilton, 1987. P. 71.

19Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Box 6. J.Davies Journal. August 20, 1937.

20Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Box 6. J.Davies Journal, September 13, 1937.

21The Moffat Papers. Selections from the Diplomatic Journals of Jay Pierrepont Moffat, 1919-1943. Chicago, 1956. Р. 18.

22Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Box 6. J.Davies Journal. February 15, 1937.

23См. подробнее: Гудериан Г. Воспоминания немецкого генерала. М., 2013. С. 47-67.

24Документы внешней политики СССР. Т. ХХI. М., 1977. С. 617.

25Яндоурек Ян. А если бы в 1938 году СССР нам помог? // http:// inosmi.ru/politic/20161004/237963267.html (19.XI.2016).

26Документы по истории Мюнхенского сговора. 1937-1939. М., 1979. С. 57.

27Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Box 7. J.Davies Journal. March 17, 1938.

28Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Box 7. J.Davies Letter to Sumner Welles. March 26, 1938.

29Международная жизнь. 1987. №11. С. 148.

30Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Box 7. J.Davies Journal. March 30, April 3, 1938.

31Library of Congress. Manuscript Division, Joseph Е.Davies. Chronological File, 1936-1938. Box 7. J.Davies Letter to Marvin McIntyre. April 4, 1938.

32Ibidem.

33Документы по истории Мюнхенского сговора… С. 87.

34Там же. С. 88-89.

35Murray W. The Change in the European Balance of Power, 1938-1939. The Path to Ruin. Princeton, 1984. Р. 222.

36Документы внешней политики