Cоветский, нидерландский и британский физик Андрей Гейм, родившийся в Сочи, принял участие в неделе Нобелевских торжеств 2018 года — семинаре «Диалог Нобелевской недели» по теме Water Matters (в переводе — «вопросы воды», или «вода имеет значение»). В 2010 году он и другой воспитанник российской научной школы Константин Новоселов (РФ, Великобритания) стали лауреатами Нобелевской премии по физике за эксперименты, позволившие получить самый прочный материал в мире — графен. В беседе с корреспондентом ТАСС Гейм рассказал о заботах нобелевского лауреата, своих новых исследованиях и переменах в российской науке.

— Как изменилась ваша жизнь за восемь лет после получения премии?

—Я обычно говорю, что вышел из нобелевских испытаний практически без шрамов. Я наблюдал многих людей, которые после получения премии практически сходили с ума. Половина из них начинает доказывать всем, что Нобелевская премия была неслучайна, и работает так много, что действительно себе здоровье подрывает. А вторая половина начинает думать, что они гении, и перестает работать совсем. Для меня ничего не изменилось в жизни, за исключением того, что каждую неделю приходится отказываться прочесть примерно десять лекций, от интервью с журналистами. Или давать интервью.

Конечно, первый год или первые два года выбивают из колеи: столько публичных лекций, всяких интервью, других премий, почетных степеней. Это требует дополнительного времени. Если говоришь, что присуждение премии не оказывает влияния на жизнь, то это в некотором смысле неправда. Первые два года разрушительны. И как бы ни хотелось забиться в свой угол и заниматься только наукой, этого не получается.

Но, понимаете, надо же свою жизнь чем-то заполнять: если дома сидеть, то скучно. Можно ее заполнять поездками по всему миру, собиранием медалек и тому подобным. В первые два года, когда мне пытались давать почетные степени (а у меня несколько уже есть), я в основном отказывался. Я отвечал, что все это мне напоминает Брежнева: у него грудь недостаточно широкая, чтобы повесить все медали. Это была моя присказка, когда я отказывался от очередного звания или профессорства.

— Вам ведь построили институт графена?

—Да, но я никакого отношения к администрированию Национального института графена (при Манчестерском университете — прим. ТАСС) не имею. Архитектурой занимался Костя Новоселов, здание большое. Я, как и многие другие, —обычный пользователь этого института. Мои студенты и аспиранты приходят туда, и я там бываю практически каждый день, но к официальному администрированию никакого отношения не имею.

Единственное, к чему я отношусь болезненно, —это когда правительство или чиновники пытаются все деньги на науку перенаправить от фундаментальной к прикладной. Чтобы, что называется, мазалось на хлеб в течение пяти лет. Иногда по таким поводам я взрываюсь.

— Вы же в настоящее время занимаетесь новыми направлениями? Там возможен новый прорыв и новая премия?

—Я довольно необычный ученый. Я копаю на поверхности. На графен ушло —от начала работ до получения Нобелевской премии — где-то семь лет. До него я занимался совсем другими делами. И сейчас на графен у меня уходит лишь 20–30% времени. Все эти установки и новое здание — я их использую, конечно, но мои исследования идут сейчас совсем в других направлениях.

Одно маленькое направление —его не следует даже упоминать. А второе—я занимаюсь водой на атомарном уровне, или, можно сказать, двухмерной водой. Речь идет о свойствах воды, когда ее сжимают до толщины одной молекулы. После Нобелевской премии у меня примерно 20 публикаций в популярных научных журналах, и половина из них посвящена свойствам воды, когда ее сжимают до одного монослоя.

Остался кристалл, из которого «вытащена» одна атомная плоскость. Мы исследуем полость, оставшуюся в кристалле. В буквальном смысле — дырку, но в один атом высотой. Это то, чем мы занимаемся последние три-четыре года.

Это очень интересная система. Все занимаются двухмерными материалами, а мы занимаемся двухмерным «ничто», свойствами вот этой самой дырки.

Меня в Стокгольме пригласили на семинар по воде, так как мы изучаем свойства воды в такой полости. Почему это важно? Все Нобелевские премии за последние 20–30 лет связаны с тем, как жизнь самоорганизуется. Это все происходит в воде.

Знаете, протеины рисуют такими ленточками, расстояние между ними порядка 1–2 нанометра. На самом деле, когда мы приходим к таким расстояниям, поляризация практически исчезает, вода становится совсем другой. Она больше похожа на лед и на слоистую структуру.

— Следите ли вы за событиями в России?

—Понятно, что Запад — Трамп и до него тоже —навалился на Россию совершенно несправедливо. Несмотря на предыдущие обещания, граница НАТО продвигается дальше, поэтому вполне можно понять общее чувство и населения, и правительства. Игра за последние десять лет изменилась от справедливой в сторону «кто силен, тот и прав».

Трампа и Америку тоже критикуют, когда они начинают экономические войны с Мексикой, Канадой или против Европы. Но когда они начинают экономическую войну с Россией или с Китаем, журналисты к этому добавляют «мы хотим улучшить демократию во всем мире». Хотя эти санкции против России слабо отличаются от санкций и против Китая, и против Канады. Только при этом слова про Украину и тому подобное добавляют.

Конечно, ситуацию с Украиной трудно понять.97% населения Крыма проголосовало (за присоединение полуострова к РФ — прим. ТАСС), а это как-то не воспринимается. Если бы западные политики были поумнее, они бы не на сторону Украины встали, а пытались бы более разумные решения принимать.

Я уверен, что тогда Крым был бы не российским и не украинским, а был бы федерально независимой республикой. Это ошибка Запада, Меркель, которая могла бы понять население Крыма, а не вступаться за того, кто хвалит больше, —украинское правительство. Это огромная ошибка, не меньшая, чем ошибка с Ираком, Ираном, Ливией, Сирией.

Я жду, когда Китай еще больше на ноги встанет. Нужно противодействие этим «футбольным хулиганам» из Америки.

— Вы следите за тем, что происходит в России в образовании и в науке?

—В некотором смысле за последние три года в российской науке я начал находить и чувствовать изменения. Пока это только чувство.

В течение 25–30 лет, что я живу на Западе, где-то с середины 1990-х, я махнул рукой на российских молодых людей. Они шли в бизнес и тому подобное. Я не пытался их брать к себе в группу, это было совершенно бесполезно. Люди не горели так, как в те времена, когда я был сам молодым ученым, окончившим институт, готовя свою кандидатскую диссертацию.

Сейчас же, за последние три-четыре года, у меня было несколько ребят из Москвы с горящими глазами, хорошим образованием.

Сейчас я всем говорю: рекомендуйте ребят из России, для них мы позиции найдем. Многое коренным образом изменилось, за последние три-четыре года появился кластер людей. В некотором смысле изменилось отношение этих людей, они стали более заинтересованными в науке. Некоторые стали переезжать с Запада назад в Россию

Почему? Может быть, за последние пять лет деньги в науку инвестируют, люди стали понимать, что возможна карьера в науке, университеты стали лучше финансироваться. Я лично знаю работы —буквально за последние три-четыре года —из университетов или центров типа «Сколково», абсолютно на высоком мировом уровне. Связано ли это с реформой образования или академии —не знаю, обычно на все требуется время.

Происходит перемещение центра массы из академических институтов в университеты, по крайней мере частично, что я приветствую. Такие университеты —у них научные базы, там молодые ребята. И совершенно по-другому стало, чем было в академических институтах, из которых я вышел. Теперь благодаря реформе эта связь восстановилась с потоком молодых людей, которым создали возможность карьеры в России, в науке. Это люди, которые туда идут, поскольку не могут заниматься бизнесом. Сейчас это изменилось, и очень положительно, несмотря на все санкции. Я вижу некий прогресс.

— А давно ли вы были на родине, в Сочи?

—Я был в сентябре на конференции в Сочи, в котором я родился. Увиденное произвело на меня впечатление. Я ничего не узнал после 40 лет отсутствия. Все изменилось, частично не в лучшую сторону. Все застроено, но улицы остались ровно теми же самыми —как они вились, так ни на метр не изменились. То есть можно все найти по извилистым улицам.

Думаю, что поеду туда кататься на лыжах. Не в этом году, но как-нибудь. Когда я там жил, до Красной Поляны нужно было три часа на автобусе ехать, а сейчас — полчаса от аэропорта по прямому шоссе.

— Кого из российских физиков вы могли бы выдвинуть в качестве лауреата на Нобелевскую премию?

—Есть много сильных ученых, которые остались с советских времен. Они живут на Западе и вполне могут быть лауреатами Нобелевской премии, но они сделали свои основные открытия на Западе. Поскольку российская наука была в загоне 20 лет после того, как все было разрушено и все разъехались, и только сейчас стала восстанавливаться и выходит на мировой уровень.

В Китае, где замечательное финансирование науки, мне часто задают вопрос, почему нет нобелевских лауреатов. Во-первых, надо подождать. А во-вторых, в культурном отношении у российских и китайских ученых разная психология. Китайцам важен авторитет, приключение. В России —индивидуальность, креативность лучше, чем на Западе, и только нужны условия для работы. И все Нобелевские премии, открытия — их надо только ждать, и они появятся. Но мечтать, чтобы в следующем году или через пять лет, — это нереально.

Чтобы получить Нобелевскую премию, нужно быть в правильное время в правильном месте: участвовать в кипящей буре событий, в то же время иметь условия, чтобы внести вклад в развитие какой-то области.

— Существуют ли условия, на которых вы могли бы приехать работать в один из российских научных центров?

—Вы знаете, наверное, нет, поскольку мне, к сожалению, 60 лет. Я думаю, что лет 15 еще я буду вполне активным, но, с другой стороны, я всегда был противником этих мегагрантов и призывов выдающихся ученых вернуться в Россию. И мне эту точку зрения менять не хотелось бы, поскольку я видел —не скажу, что в 100%, но в 90% случаев — людей, стоящих одной ногой на Западе. Точнее, двумя ногами на Западе и в России одним пальцем, которым они деньги загребают себе на Запад.

Для большинства было бесчестным участвовать в таких проектах. Потому что если уж едешь, то нужно с полным сердцем, с полной отдачей переезжать туда и действительно поднимать Россию.

Как это сделать с полным сердцем, я не знаю, поскольку меня связывает дочь, семья, условия жизни. Даже переехать в другую страну — это проблема. А так наполовину, что называется, языком поболтать и челноком туда-сюда мотаться —это никому не нужно. Ни мне, а главное —России.

И я всегда говорил: деньги нужно вкладывать в своих выдающихся молодых ученых, у которых глаза горят, энтузиазм еще остался. Тех, которые могут восстановить, — их надо удерживать. Все деньги надо в них вкладывать, а не назад, что называется, стариков привлекать.

Беседовала Ирина Дергачева