Следующим важным этапом для меня стала первая в жизни поездка в Оптину Пустынь. Мне тогда было тридцать три года. Возраст Христа… Говорят, в этом возрасте в жизни всегда что-то меняется. Но я понимал, что надо менять это “что-то” самому, – и поехал в знаменитый монастырь, чтобы поговорить с отцом Илием. Это был момент какого-то всеобщего кризиса: и творческого, и духовного – я четко осознавал, что мне необходима встреча именно с ним. Но меня к нему долго не пускали, говорили, что он болен. Пришлось перелезть через забор и тайком пробраться к домику, где была келья старца. Навстречу мне попалось человек десять, которые говорили, что прождали несколько часов, но отец Илий к ним так и не спустился. И вдруг подходит ко мне молодой послушник (если бы я был художником, то именно так изобразил бы Алешу Карамазова – в подряснике и кирзовых сапогах) и говорит: “Вы, наверное, хотите к отцу Илию?”. “Да, но ведь он болеет”, – говорю. Но послушник предложил на всякий случай спросить еще раз: а вдруг старец все же сможет меня выслушать? Он ушел, а, вернувшись, сообщил, что отец Илий сейчас спустится. И как бы от себя добавил: “Расскажите ему все. Просто больше такой возможности у Вас может не быть”.
Отец Илий спустился… И эта встреча перевернула меня. Он говорил так, как если бы был грешнее меня в тысячу раз, как если бы он в тысячу раз более меня сомневался. Я был просто потрясен всем происходящим: впервые я общался со священником, который – это было видно – переживает за весь мир, и за весь мир молится. Встреча была недолгой – всего полчаса. Но в эти полчаса я чувствовал что-то необыкновенное. По форме это, конечно, не была исповедь, но по важности и глубине этот разговор стал для меня чем-то очень значимым.
А потом там же, в Оптиной Пустыни, у меня была возможность уже по-настоящему исповедаться. Одному молодому монаху. Надо сказать, что священника строже мне встречать никогда в жизни не приходилось. Я вертелся, как уж на сковородке. Вспоминал какие-то грехи чуть ли не с детсадовского возраста, рассказывал такие гадости из своей жизни, о существовании которых, казалось, уже забыл навсегда. Если бы я не знал, что такое исповедь, то решил бы, что монах либо нарочно меня мучает, либо издевается. Но зато когда я вышел из монастыря – это было что-то необыкновенное! Было чувство… невесомости. И ощущение Света вокруг. Я садился на поезд в Москву и чувствовал, что как будто сам свечусь. Но стоило приехать домой – начались дела, и Света становилось все меньше и меньше…