В процессе просмотра в голове крутились какие-то не то раешники, не то подражания Бродскому:

… Входит Котов. Он томится.
Он от голода лоснится.
Он на западной границе, в представительстве ГУЛАГА.
Кровожадные гэбисты, падкие на извращенья,
в политическом хищенье обвинили бедолагу.
Им в Сибири не сидится, им к Европе чтоб поближе,
чтобы видно было с вышек чуть не Эйфелеву башню.
Котов гадов не боится, смело драпает по крышам.
Гордый Юнкерс взмыл повыше и спикировал отважно,
сокращая населенье. Взрывы. Вопли. Затемненье.

Входит Дюжев. Он контужен. По сюжету он не нужен.

Входят воины штрафбата. Им оружия не надо,
им саперную лопату выдают одну на роту.
Командиры-идиоты поредевшие останки
шлют на парусные танки непременно в штыковую,
чтобы удаль боевую показать проклятым фрицам
(тем, культурным, очень стыдно).
Дальше ни хрена не видно, видимо,
пришлось делиться многотысячным бюджетом —
без ущерба для сюжета, всех и так давно убило.
Взрывы. Вопли. Очень мило.

Входит катер вместе с Надей
(сколько Надя папе платит?),
что, отметим, очень кстати:
Наде хорошо за двадцать, значит, будет раздеваться.
Зритель замер в предвкушенье, ожидая искушенья
сиськами врага народа. Вот немецкие пилоты переходят на сниженье,
открывают бомболюки (входит жопа, крупным планом),
и парят над капитаном, провоцируют, подлюги,
хоть оно и неудобно. Капитан, взревев утробно,
сделал ложное движенье.
Взрывы. Вопли. Продолженье.

Входит мина. Всем ховаться.
Мине хочется взорваться, но плывет, куда деваться:
режиссер уж больно строгий.
Входит Гармаш. Он безногий.
Гармашу неловко тоже. Он с духовностью на роже
крестит мину вместе с Надей, и, решив, что с Нади хватит,
тонет с явным облегченьем. Окрыленная крещеньем,
мина волевым решеньем топит баржу с партактивом.
Взрывы. Вопли. Как красиво.