В вагоне метро продирается молодой человек в майке-безрукавке цвета хаки. У него нет рук. Голые бесформенные обрубки торчат в стороны, на шее – мешок для подаяния. Ему кладут деньги. Лицо у него неприятное. Я прячу глаза и понимаю, что во мне совсем нет жалости, ну ни капельки. К вороне с подбитым крылом, к раненой собаке – есть, а к нему нет. Есть страх, отвращение, чувство растерянности от отсутствия даже небольшого сострадания. Есть тайное возмущение – зачем он выставляет напоказ эти страшные культи? Как будто и так непонятно, что он безрукий. Кажется, что это неприлично и оскорбительно, как будто он выставил наружу свои гениталии. Но – возражает разум – как тебе не стыдно, может быть, он потерял руки на войне? А, может быть, язвительно замечает он же, пьяный свалился под поезд?..
Нет, конечно, я иногда подаю в таких случаях. Рублей десять, а то рубль-два – совсем мало. Что на них купишь? Но всегда возникает чувство странного разочарования. Может быть, от того, что деньги приняты не как Подаяние, а как должное, как нечто бытовое, заурядное, законно причитающееся. Что ж, вполне понятно, что пройдя за день энное количество вагонов и приняв милостыню из сотен рук, ему уже трудно внимательно посмотреть в глаза и поблагодарить каждого, так чтобы подаяние осуществилось с Божьим благословением. А так получается, что нищие взимают ежедневную рутинную подать с граждан. И даже иногда возникают, что, дескать, мало дали. Как-то я вняла просьбам женщины с испитым лицом, дежурившей у ларька. Не привыкнув к тому, что тарифы у нищих выросли, я выгребла ей медь из кошелька, а она мгновенно, видимо, желая меня оскорбить, презрительно рассыпала ее на асфальт.