«Что я буду делать? Собирать шмотки», — сказал Юрий Лужков в самом конце разговора.
Интервью длилось почти три часа, и было видно: впервые человеку, который двадцать лет так или иначе правил огромным мегаполисом, некуда было торопиться. В его кабинете на Тверской, 13 сидел уже другой, хотя и свой, который собирал пока еще его правительство, но все — от министров до префектов — были уже с приставкой «и.о.» — исполняющие обязанности. Лужков много шутил, рассказывал анекдоты, да и в новостях все еще проскакивало «мэр Лужков», но было очевидно, что это адреналин той схватки, которую он уже проиграл. Он с удовольствием говорил о городе, о том, что делается и что надо сделать, еще не до конца отдавая себе отчет в том, что это будут делать, принимать решения, осматривать объекты и перерезать ленточки уже другие люди. Он по-прежнему смотрит на мир из окон своего кабинета на Тверской, по-прежнему считает все обвинения, звучавшие в СМИ в его адрес, несправедливыми, убежден в том, что ни один нормальный суд ни в чем ни его, ни его жену не уличит, и в нем действительно совершенно не чувствовалось страха — напротив, абсолютная убежденность в своей правоте. Его оскорбили. Оскорбили, как он считает, и москвичей — тем, что не потрудились объяснить, за что уволили мэра, которого они когда-то, бывало, выбирали. «Москве нанесено оскорбление» — так и говорит.
Как все было — об этом Юрий Лужков в первом после отставки эксклюзивном интервью The New Times