… Спрашивают: а как этот митинг может повлиять на власть? Как вообще массовые выступления меняют режим, если они ничего не штурмуют и не захватывают? Какова микрофизика мирной революции?

Элементарный эффект состоит в том, что нижестоящие перестают слушать вышестоящих. Они и до этого их не особо любили, но им платили за послушание и лояльность. Теперь они чувствуют, что могут смотреть по сторонам, а не только наверх. Им либо надо платить больше, либо они разбредаются по своим делам: так тает наемная армия, у которой нет идеи, ей нечего защищать. Или того хуже: каждый уровень власти будет либо приватизировать то, что ему доверили, либо смотреть на тех, в ком они чувствуют достаточную силу, чтобы вовремя присягнуть и остаться на своих местах. После чего, самых высоких начальников сдают, предают, и они оказываются в изоляции. По вертикали пробегают множественные трещины, и правящая верхушка оказывается в вакууме, неспособная отдавать команды. Редакторы телеканалов не слушают своих боссов, боссы сбивчиво объясняют кремлевским менеджерам, что они ничего не могут сделать. В один миг все переворачивается: начальники явно начинают зависеть от подчиненных, а не наоборот, а подчиненные пожимают плечами или посылают их подальше.

Дальше руководители государства, их свита, карманные бизнесмены, региональные начальники собираются где-нибудь на дачах и начинают пить, нюхать, обсуждать, что делать. Проходят сутки, еще сутки. Они что-то решают, но к этому моменту, когда они, наконец, открывают тяжелые шторы, становится ясно, что снова что-то изменилось и снова надо что-то решать. История убегает от них, и они уже никогда ее не догонят. Среди совещающихся есть те, кто готов идти до конца и проливать кровь – мол, арестуем пару тысяч, забьем десяток активистов, и народ отрезвеет. Но верхушка деморализована, страдает похмельем, не может адекватно соображать, и никто не хочет брать ответственность, а на подчиненных рассчитывать нельзя. Все отмахиваются от ястребов. Возникает пауза, время идет, и чем больше его проходит, тем меньше вероятность того, что можно вернуть власть. Хотя все еще при должностях и в физическом мире ничего не изменилось.

Есть очень тонкая, почти невидимая грань, которая отделяет реальность от инсценировки. Утрачена гегемония и уверенность в способности осуществлять власть, но никто не уходит, все продолжают играть свои роли – и вот в этот момент грань оказывается пройденной и все происходящее становится инсценировкой. Переключается гештальт, и заседание Думы уже нельзя даже транслировать по телевизору, потому что это выглядит как дешевая постановка, натужный спектакль, а не работа законодательной власти, представляющей российский народ. И никаким усилием операторов и комментаторов нельзя превратить Думу в сакральный орган власти.