Комментарии участников:
Покровский писал, что уровень распиздяйства на подплаве намного выше среднеармейского. Могут например впопыхах перепутать огнетушитель и воздух высокого давления, устроив локальный крематорий и ад. Или на пирсе устроить учения по тушению калийный патронов регенерации заливая оные водой, что по досадному недоразумению приводит к смерти всего экипажа и полному разрушению самого пирса, — ибо щелочной металл и вода нихуя меж собой не дружат, что толково описано в учебнике Неорганической Химии за 8-й класс, много там всяких чудес…
Покровский — реальный смех до колик, сквозь самые настоящиекрокодибегемотовы слёзы, — очень уважаю этого человека, долгих лет вам Александр Михайлович, если читаете этот комментарий.
Я ВСЁ ЕЩЁ ПОМНЮ
Я все ещё помню, что атомные лодки могут ходить под водой по сто двадцать суток, могут и больше — лишь бы еды хватило, а если рефрижераторы отказали, то сначала нужно есть одно только мясо — огромными кусками на первое, второе и третье, предварительно замочив его на сутки в горчице, а потом — консервы, на них можно долго продержаться, а затем в ход пойдут крупы и сухари — дотянуть до берега можно, а потом можно прийти — сутки-двое на погрузку — и опять уйти на столько же.
Я помню свой отсек и все то оборудование, что в нем расположено; закрою глаза — вот оно передо мной стоит, и все остальные отсеки я тоже хорошо помню. Могу даже мысленно по ним путешествовать. Помню, где и какие идут трубопроводы, где расположены люки, лазы, выгородки, переборочные двери. Знаю, сколько до них шагов, если, зажмурившись, затаив дыхание, в дыму, на ощупь, отправиться от одной переборочной двери до другой.
Я помню, как трещит корпус при срочном погружении и как он трещит, когда лодка проваливается на глубину; когда она идет вниз камнем, тогда невозможно открыть дверь боевого поста, потому что корпус сдавило на глубине и дверь обжало по периметру. Такое может быть и при «заклинке больших кормовых рулей на погружение». Тогда лодка устремляется носом вниз, и на глубине может ее раздавить, тогда почти никто ничего не успевает сделать, а в центральном кричат: «Пузырь в нос! Самый полный назад!» — и тот, кто не удержался на ногах, летит головой в переборку вперемешку с ящиками зипа.
Я помню, что максимальный дифферент — 30о, и как лодка при этом зависает, и у всех глаза лезут на лоб и до аналов все мокрое, а в лёгких нет воздуха, и тишина такая, что за бортом слышно, как переливается вода в лёгком корпусе, а потом лодка вздрагивает и «отходит», и ты «отходишь» вместе с лодкой, а внутри у тебя словно отпустила струна, и ноги уже не те — не держат, и садишься на что-нибудь и сидишь — рукой не шевельнуть, а потом на тебя нападает веселье, и ты смеёшься, смеёшься…
Я знаю, что через каждые полчаса вахтенный должен обойти отсек и доложить в центральный; знаю, что если что-то стряслось, то нельзя из отсека никуда бежать, надо остаться в нем, задраить переборочную дверь и бороться за живучесть, а если это «что-то» в отсеке у соседей и они выскакивают к тебе кто в чем, безумные, трясущиеся, то твоя святая обязанность — загнать всех их обратно пинками, задраить дверь на кремальеру и закрыть ее на болт — пусть воюют.
И ещё я знаю, что лодки гибнут порой от копеечного возгорания, когда чуть только полыхнуло, замешкались — и уже все горит, и из центрального дают в отсек огнегаситель, да перепутали, и не в тот отсек, и люди там травятся, а в тот, где горит, дают воздух высокого давления, конечно же, тоже по ошибке, и давятся почему-то топливные цистерны, и полыхает уже, как в мартене, и люди — надо же, живы ещё — бегут, их уже не сдержать; и падает вокруг что-то, падает, трещит, взрывается, рушится, сметается, и огненные вихри несутся по подволоку, и человек, как соломинка, вспыхивает с треском, и вот уже выгорели сальники какого-нибудь размагничивающего устройства, и отсек заполняется водой, и по трубопроводам вентиляции и ещё черт его знает по чему заполняется водой соседний отсек, а в центральном все ещё дифферентуют лодку, все дифферентуют и никак не могут отдифферентоватъ…
КИСЛОРОД
— Химик! В качестве чего вы служите на флоте? В качестве мяса?!
Автономка. Четвёртые сутки. Командир вызвал меня в центральный, и теперь мы общаемся.
— Где воздух, химик?
— Тык, товарищ командир, — развожу я руками, — пошло же сто сорок человек. Я проверил по аттестатам. А установка (и далее скучнейший расчёт)… а установка (цифры, цифры, а в конце)… и больше не может. Вот, товарищ командир.
— Что вы мне тут арифметику… суете?! Где воздух, я вас спрашиваю? Я задыхаюсь. Везде по девятнадцать процентов кислорода. Вы что, очумели? Четвертые сутки похода, не успели от базы оторваться, а у вас уже нет кислорода. А что же дальше будет? Нет у вас кислорода — носите его в мешке! Что же нам, зажать нос и жопу и не дышать, пока у вас кислород не появится?!
— Тык… товарищ командир… я же докладывал, что в автономку можно взять только сто двадцать человек…
— Не знаю! Я! Все! Идите! Если через полчаса не будет по всем отсекам по двадцать с половиной процентов, выверну мехом внутрь! Идите, вам говорят! Хватит сопли жевать!
Скользя по трапу, я про себя облегчал душу и спускал пары:
— Ну, пещера! Ну, воще! Терракотова бездна! Старый гофрированный…. коз-зел! Кто управляет флотом? Двоечники! Короли паркета! Скопище утраченных иллюзий! Убежище умственной оскопленности! Кладбище тухлых бифштексов! Бар-раны!..
Зайдя на пост, я заорал мичману:
— Идиоты! Имя вам — легион! Ходячие междометия. Кислород ему рожай! Понаберут на флот! Сейчас встану в позу генератора, лузой кверху, и буду рожать!
Вдохнув в себя воздух и успокоившись, я сказал мичману:
— Ладно, давай пройдись по отсекам. Подкрути там газоанализаторы. Много не надо. Сделаешь по двадцать с половиной.
— Товарищ командир, — доложил я через полчаса, — везде стало по двадцать с половиной процентов кислорода.
— Ну вот! — сказал командир весело. — И дышится, сразу полегчало. Я же каждый процент шкурой чувствую. Химик! Вот вас пока не напялишь… на глобус… вы же работать не будете…
— Есть, — сказал я, — прошу разрешения. — Повернулся и вышел.
А выходя, подумал: «Полегчало ему. Хе-х, птеродактиль!»
Покровский — реальный смех до колик, сквозь самые настоящие