Одна из ключевых проблем страны — утрата уважения к профессионализму, потеря в обществе ощущения ценности компетентного и образованного человека. С советских времен резко упал социальный статус ученого, инженера. Что уж говорить о классическом гуманитарном образовании, в массовом сознании это вообще представляется сегодня чем-то запредельно ненужным. Но история, история науки в частности, совершает неожиданные повороты, и то, что еще вчера казалось не более чем игрой свободного ума, абстракцией, сегодня может неожиданно стать основой технологии, критически важной для выживания страны, для обеспечения ее суверенитета.
Не буду говорить о классических случаях, сегодняшний день дает не менее интересные примеры. Абстрактнейшие из гуманитарных наук — лингвистика, филология — неожиданно оказываются крайне востребованными в компьютерной обработке текстовых данных, а прикладные результаты этих наук, алгоритмы и программы семантического анализа, — одними из наиболее охраняемых и контролируемых технологий в современном мире. И, теоретически зная, что повороты такого рода возможны, ни ученые, ни футурологи пока не могут хоть сколько-нибудь точно предсказать грядущие тренды и предвидеть вызовы завтрашнего дня.

С государственной точки зрения именно невозможность предвидеть, что же выстрелит, что окажется завтра критически важным для процветания страны и ее безопасности, является сильнейшим аргументом в пользу развития фундаментальной науки. Еще до войны Советский Союз имел блестящую, но, казалось, не очень востребованную фундаментальную науку. Иоффе и Ландау, Колмогоров и Соболев, Капица и Семенов — кто мог предвидеть, что появится нужда в ядерном и ракетном оружии? Но без сложившейся базы фундаментальной науки и образования мы бы пошли путем Ирана: формирование качественного школьного образования, успешное участие в международных олимпиадах, создание основ фундаментальной науки и наконец, лет через двадцать, если бы, конечно, дожили, — собственно сам проект.