Подводная часть айсберга российской политики — непрерывная конкуренция статусов. Что такое статусные войны в развитом феодализме, легко показать на примере. Когда-то Владислав Сурков жаловался — когда Байсаров и Орбакайте делили сына, ему поочередно звонили с просьбой помочь то Алла Пугачева, то Рамзан Кадыров: «Одна — народная артистка, другой — народный академик, а я хоть вешайся». Это как раз тот случай, когда обладатели двух условно равновеликих феодальных статусов апеллировали к представителю сюзерена, который, в представлении обоих, только и может быть инстанцией третейского суда.

Кавказские новости — вообще богатый источник языка описания не только кавказской, но и общероссийской реальности. Скажем, бесконечные истории про то, как где-то в ауле в очередной раз «блокировали» каких-нибудь «экстремистов»: «Двое боевиков уничтожены, один силовик погиб, трое получили ранения». Кто был на месте, тот знает: среднестатистический местный силовик визуально мало отличается от боевика, они могут даже быть ближайшими родственниками, но у одного — корочка какой-нибудь из местных спецслужб, а у другого — тоже нечто вроде корочки, но уже от какого-нибудь «имарата Кавказ». Война между ними — это война между двумя системами распределения статусов, одна из которых признана сувереном, вторая — иллегальна.

Когда случился Беслан, Лимонов написал в «Русский Журнал», где я тогда работал, колонку про то, что Басаев — единственная оппозиция Путину. Я, поколебавшись, решил-таки поставить ее на сайт — результатом спустя час было централизованное отключение сайта целиком и добротная порция «административной валюты», спущенная всем задействованным инстанциям по всем этажам вертикали. Этот случай важен в том плане, что вопрос о том, кто у нас оппозиция, а к кому даже слово такое применять нельзя, система считала своей исключительной компетенцией. Иными словами, быть оппозицией — это тоже статус, централизованно спускаемый сверху, как и любой другой. Казалось бы: тезис про то, что Басаев — это оппозиция, конъюнктурно был даже выгоден режиму: в этой логике все, кто оппозиция, в каком-то смысле заодно с Басаевым. Но это в пространстве медиаполитики, а не в пространстве феодальной иерархии статусов, которое, конечно же, приоритетнее.

В феодальной фазе есть два этапа — первичный (раздробленность) и вторичный (абсолютизм). Движение из первого ко второму всегда сопровождается конфликтом, известным в европейской истории как Фронда — когда старая знать борется за свои древние привилегии с растущим влиянием абсолютистского центра. Иногда эта борьба даже оканчивается победой — тогда государство постигает катастрофа (Руина в Речи Посполитой и до некоторой степени наша русская Смута). Но чаще абсолютный монарх, опершись на какую-то одну мобилизованную и милитаризованную социальную группу, оказывается все-таки способен сломить сопротивление старых герцогов и графов — тогда наступает акме классического ancient regime, прерываемое уже буржуазными революциями, которые логически завершают процесс искоренения старой аристократии изничтожением последнего из оставшихся ее представителей — самого монарха.

Монарх здесь выступает в двойственной роли. Как феодал из феодалов, находящийся на вершине пирамиды статусов, и как глашатай и агент нового псевдоэгалитарного устройства, эту пирамиду рушащий. Его вечный конфликт со старой знатью всё время несет ему угрозы, но самой страшной угрозой оказывается победа в нем — тогда он остается один на один с новыми общественными силами, еще вчера бывшими его опорой в победе над Фрондой.

Все путинское правление — это бесконечные фронды разного рода старых феодальных аристократий. В начале 2000-х это были «герцоги и графы» 1990-х — региональные руководители и так называемые олигархи с их вассальным войском, важной частью которого была либеральная медиаэлита. Уникальность событий 2011 года состояла в попытке осколков этой фронды мобилизовать себе в союзники часть городского «пополо» — все эти хипстеры и «бараны Навального». Хрупкая коалиция, с одной стороны, «знати» в лице Прохоровых–Капковых–Кудриных–Немцовых–Собчак, а с другой — вождей «пополо» в лице Навальных–Волковых–Ашурковых–Чириковых, не выдержала лобового столкновения с машиной абсолютизма, даже несмотря на обозначившуюся в тот момент ситуацию раскола внутри абсолютистского ядра (имеется в виду партия второго срока Медведева). Но в той ситуации абсолютизм выстоял не в последнюю очередь за счет мобилизации другой части того же самого «пополо» — Шевченко–Кургиняны–Залдостановы–Стариковы и прочий «народный фронт». И теперь именно эта часть «пополо» и ее ценностная парадигма определяют лицо режима на новом этапе, с Володиным в роли оператора процесса.

Блестящей иллюстрацией момента служит недавно опубликованная на «Снобе» беседа Собчак с Минаевым. Минаев — последний из могикан «старой» сурковской пропаганды, оставшийся верным тогдашней вассальной присяге — все остальные, как метко подметил недавно Дмитрий Юрьев, давно уже сбежали во фронду, где и есть их нынешнее классовое место. Собчак — валькирия феодальной фронды, плоть от плоти «старой знати», предъявляет Минаеву именно сословную аргументацию: ты же один из нас (пароль — «умный-модный-современный», с птичьего переводится как «проходишь фейс-контроль на допуск в приличные дома»), что ты забыл среди этих темных плебеев? Минаев в ответ корчит позу оригинала — а вот я такой! — и это, что характерно, воспринимается вполне адекватно: джентльмен и денди имеет право на свои причуды! Но именно при условии, что это маркируется как причуда и каприз аристократа, а не как отказ от классовой идентичности и переход в плебеи.

Фундаментальное отличие внутренней политики «по Суркову» от внутренней политики «по Володину» в этом интервью явлено со всей рельефностью. И это отличие имеет именно сословную природу. Сурков буквально веником убивался ради того, чтобы любой ценой оставаться своим именно для «старой знати», плотью от плоти которой изначально был сам. Володин же, плоть от плоти того слоя, который в ренессансных городах назывался «новые люди», строит и кадровую, и пропагандистскую архитектуру на их ценностях и картине мира. Собчак со свойственной ей непосредственностью описала ситуацию в языке стилистических различий пикапа: «старая аристократия» — это когда зовут в дорогой ресторан, читают Бродского и Цветаеву и, расплачиваясь по счету, делают куртуазное предложение — «тогда бы, может быть, и дала»; «новые люди» — это когда прямо в кабинете левой рукой кладут на стол пачку купюр, правой в тот же самый момент расстегивают ширинку — «Мерзко! Унизительно! Да как вы смеете?».

Сейчас мы наблюдаем стремительное формирование нового альянса между новой бюрократией, «вторым эшелоном» политического класса (те самые люди в неладно скроенных пиджаках) и поднимающимся предпринимательским сообществом — опять-таки, в сильно видоизмененной трактовке предпринимательства. Это уже не забавные фрики нулевых — чичваркины-полонские-дымовы-тиньковы, а такие невзрачные дяди, умеющие чинить котельные, поднимать лежащие заводы и выбивать из властей всех уровней особые условия работы; с сословно-стилистической точки зрения — те же самые «новые люди».

То, что я наблюдал на встрече актива ОНФ с Путиным: «Владимир Владимирович, только не отменяйте санкции, у моего сыроваренного завода наконец-то появился сбыт!». Старая аристократия, прекрасно знающая, каким должен быть вкус настоящего пармезана, выплескивает на этих наглых выскочек полную меру презрения к их способностям и вообще к идее делать что-либо «в этой стране», но 86%, смотрящих в продуктовом в основном на ценник, на них и возлагает надежду — на то, что будет и еда, и, что даже важнее, работа.

Рано или поздно у этого поднимающегося нового слоя возникнет конфликт с держателями базовой инфраструктуры — дорог, труб, кабелей, бюджетных потоков и налогового контура. В какой-то момент этот конфликт начнет выплескиваться в политическую плоскость, собственно, шум по поводу ухода Якунина — это такая первая ласточка наступающей новой эпохи. И здесь вопрос в том, кого поддержит корона — пацанов, посаженных на эти потоки еще в позапрошлую эру, или этих вчерашних лавочников, постепенно дозревающих до понимания, что «они здесь власть».

От этого зависит, как именно будет оформлен наш переход из феодализма в капитализм — по петровской модели догоняющего развития путем классовой революции сверху или же в форме национально-освободительного движения, логически завершающего процесс, когда-то начатый самим же режимом, — усиление государства за счет демонтажа старых феодальных отношений и их бенефициаров, репрезентуемых ныне «коллективной Собчак».

Последовательный контрреволюционер будет до последнего бороться именно за петровскую модель — государства как главного агента изменений. Власть должна играть на опережение, в ее партии с Историей полем всегда является время. Сколько его у нас? Достаточно ли, чтобы успеть?