Еще одна негативная сторона сокращения численности среднего класса — это постоянное нарастание социального неравенства. Богатые становятся богаче, бедные — беднее. Pew Research Center отмечает, что все категории домохозяйств за сорок с лишним лет увеличили свои доходы, но больше всех получили люди из группы с высоким доходом (у них прирост составил 47%), а меньше всех — низкодоходные группы (плюс 28%). Они же больше всех потеряли из-за «Великой рецессии» 2007–2009 годов («The Great Recession of 2007–2009» — именно так именуется этот кризис в докладе центра), их доходы в 2014 году снизились по сравнению с 2000 годом на 9%, тогда как группы со среднем доходом потеряли 4%, а с высоким — всего 3%.

Еще один важный факт состоит в том, что главными бенефициарами роста доходов стали люди в возрасте 65 лет и старше. Их доход по сравнению с 1971 годом вырос на 26,7%. А молодые люди в возрасте 18–29 лет потеряли 5,4% дохода. В этом кроется большая проблема, поскольку молодежь, которая должна двигать экономику вперед, пополняет армию бедняков.

По данным U.S. Census Bureau, в 1971 году на долю 20% населения с самым низким доходом приходилось 4,1% от совокупного дохода всех американцев, а на первые 20% — 43,5% (в том числе на 5% самых богатых — 16,7%). В 2014 году нижний «квинтиль» получал всего 3,1% доходов, а верхний — 51%, причем топ-5 доставалось уже 21,9% совокупных доходов населения.

Ключевой показатель, характеризующий расслоение населения по уровню доходов, — коэффициент Джинни вырос с 0,396 в 1971 году до 0,48 в 2014-м.

Для сравнения: в России, которую принято считать страной, где разрыв между богатыми и бедными крайне большой, коэффициент Джинни составлял в 2014 году 0,416.

Иными словами, в США степень неравенства выше, чем в России.

Недавно американский Institute for Policy Studies опубликовал такие данные: состояние 20 самых богатых граждан США превышает совокупное состояние 50% американцев (152 млн человек). Великолепная двадцатка обладает активами на $732 млрд, а состояние американцев из списка 400 самых богатых людей мира оценивается в $2,34 трлн. Это в два раза выше ВВП России, если пересчитать его по текущему курсу.

В Европе процесс размывания среднего класса идет медленнее, чем в Штатах, в силу большей доли социальных расходов государства и менее либеральных правил функционирования рынка труда. Но тенденции все равно одни и те же. Так, по данным исследования, проведенного пару лет назад фондом Bertelsmann-Stiftung и Немецким институтом экономических исследований (DIW), за последние 15 лет доля среднего класса в Германии сократилась с 65 до 58% населения. При этом 18% среднего класса в ходе опросов отмечали, что им сложно прожить на тот доход, который у них есть.

В России по поводу среднего класса было проведено много исследований, но эксперты так и не договорились о том, какие параметры стоит использовать и кого включать в эту группу. Наиболее устойчивое мнение, что по доходам к категории среднего класса в нашей стране относится около 20% населения.

Проблема России в том, что в стране велика доля населения, которая имеет невысокие доходы.

В 2014 году, по данным Росстата, среднедушевой доход составлял 27,8 тыс. руб. в месяц. Такой доход (25–30 тыс. руб.) имели 8,8% россиян, а 60% населения имели доход ниже среднего. У остальных доходы были выше среднего (свыше 60 тыс. руб. в месяц получали 8,3% граждан).

Такая ситуация означает, что ухудшение экономической ситуации в стране автоматически ведет к росту числа бедных. Это и произошло в текущем году. Высокая инфляция и стагнирующие доходы привели к тому, что за январь – сентябрь 2015 года число граждан с доходами ниже прожиточного минимума составило 20,3 млн человек, что на 2,3 млн больше по сравнению с аналогичным периодом прошлого года. Согласно недавнему опросу Левада-центра, 58% россиян экономят на питании и повседневных расходах.

Беда в том, что лучше не будет и в России может так и не наступить эпоха среднего класса. По всем прогнозам, цены на нефть и другое сырье будут падать, и, значит, рецессия продолжится, рубль продолжит дешеветь, провоцируя инфляцию, а правительство вынуждено будет сокращать расходы бюджета.

Остальной мир также в сложном положении. Глобальная экономика замедляет темпы роста. Сокращаются инвестиции, торговля, тормозит Китай и другие развивающиеся страны. Это еще больше усилит неравенство и поставит под угрозу выполнение плана ООН по искоренению нищеты. Что, в свою очередь, грозит социальными катаклизмами в будущем.

Пожалуй, стоит согласиться с Пан Ги Муном: «Укоренившиеся нищета и предрассудки, а также огромный разрыв между богатыми и обездоленными могут разрушить саму структуру общества и привести к нестабильности. Там, где царит нищета, люди угнетены. Жизнь, обезображенная нищетой, жестока… и зачастую обрывается слишком рано».

Михаил Хазин
Колумнист
28 февраля 2012 года

Конец среднего класса

Фрэнсис Фукуяма, автор известной книги о «конце истории», несколько недель назад опубликовал новый серьезный труд под названием «Будущее истории». Он сильно перекликается по содержанию с некоторыми нашими работами, по этой причине мне показалось интересным прокомментировать этот текст.

Начал Фукуяма с идейных проблем современного западного общества, в частности, с глобального финансового кризиса и текущего кризиса евро, которые, по мнению автора, стали следствием функционирования модели слабо регулируемого финансового капитализма, сформировавшейся за последние 30 лет.

Фукуяма ничего не говорит о том, откуда взялся «финансовый капитализм», как он опирается на идейно-философскую базу либерализма, который Фукуяма считает базой капитализма и, главное, почему современная капиталистическая экономическая теория («экономикс») не может объяснить причины современного экономического кризиса.

Собственно, отсутствие этого объяснения и есть главная мысль первой части статьи Фукуямы. Но ведь мало объяснить, что имеет место идейный кризис, желательно еще выявить, откуда он взялся. Понятно, что это значительно сложнее, чем просто констатировать факт, но без этого все построения автора повисают в воздухе, поскольку такого масштаба проблемы из пустоты появиться не могут. И, судя по всему, у Фукуямы, пока, во всяком случае, ответа на этот вопрос нет. А вот у нас есть.

Начнем с того, что с конца XIX века развитие левых идей шло под сильным влиянием идей Карла Маркса, который сделал системное и глобальное описание всего мира. История, философия, политэкономия — все было переписано в рамках единого, сквозного языка, что и создало чрезвычайно убедительную и привлекательную концепцию, которая до 80-х годов прошлого века постоянно увеличивала свой авторитет в мире.

А вот у капиталистического мира такой сквозной, единой концепции не было, и этот пробел, в рамках начавшегося идеологического противостояния, решено было устранить. Веберовскую социологию, новые исторические концепции, новую экономическую теорию соединили в некоторую модель, которую сто лет шпаклевали и штукатурили, чтобы были незаметны достаточно грубые «швы». Но они остались — современный идейный кризис тому наглядное подтверждение.

Поскольку идеологическое противостояние было очень серьезным, то и некоторые базовые принципы в рамках этой работы брались не из каких-то логических философских построений, а как жесткое отрицание соответствующих принципов марксизма. В частности, если марксизм исходил из логики конечности капитализма во времени, то вся базовая основа «экономикс», как и всей либеральной западной теории, построена на том, что капитализм принципиально бесконечен.

Отметим, что идея о конце капитализма в марксизме взялась не с неба, более того, не исключено, что именно из-за ее понимания Маркс и пришел к выводу о необходимости разработки коммунистических идей как способа описания, неизбежного, по его мнению, посткапиталистического общества. Но откуда Маркс взял эту идею?

Для понимания ее появления нужно вспомнить, что механизмом экономического развития при капитализме (да и при социализме, кстати, тоже) является модель (парадигма) научно-технического прогресса, который происходит благодаря углублению разделения труда. Это осознавали еще натурфилософы XVI века, значительное место в своих трудах уделил этому процессу и Адам Смит. Но он пошел дальше и высказал замечательную мысль о том, что в рамках замкнутой экономической системы уровень разделения труда зависит от масштаба рынков.

Эту сентенцию можно интерпретировать и немного иначе: если расширение рынков по каким-то причинам ограничено, то с какого-то момента дальнейшее углубление разделения труда невозможно, а значит, экономика сталкивается с серьезным вызовом, который мы в своих работах назвали кризисом падения эффективности капитала. Отметим, что такие кризисы в истории случались несколько раз: в начале ХХ века, в 30-е годы прошлого века, в 70-е годы… И, наконец, сегодня.

О нынешней ситуации мы поговорим чуть позже, а сейчас сделаем важный философский вывод: поскольку процесс расширения рынков ограничен размерами Земли, то научно-технический прогресс в своей нынешней модели принципиально ограничен во времени, он неминуемо должен рано или поздно закончиться! И сам Адам Смит, и Маркс, уж коли он занимался именно политэкономией, которую создали Смит и Рикардо, не понимать этого не могли. Другое дело, что для них эти рассуждения были достаточно далекой абстракцией, хотя уже Энгельс дожил до начала первого кризиса падения эффективности капитала в конце XIX века, но ученый масштаба Маркса не мог не понимать всей важности этого обстоятельства. И не исключено, что именно это понимание и подвигло его на разработку концепции посткапиталистического общества.

Насколько его конструкции оказались удачными — вопрос сложный, мнение Фукуямы, что эти идеи умерли, явно преждевременно, об этом поговорим чуть позже. Но во всей марксистской политэкономии пункт о конце капитализма занимает принципиально важное место. При этом мы сегодня можем констатировать то, что идеи Адама Смита дошли до своего логического завершения: дальнейшее расширение глобализированных рынков невозможно, а значит, кризис падения эффективности капитала, который идет уже несколько лет, закончиться в рамках сохранения прежней модели развития не может.

Напомним, что аналогичные кризисы случались и в прошлом веке, однако тогда причиной было то, что расширение рынков конкретной технологической зоны наталкивалось на другие такие же зоны (то есть теоретически, по мере разрушения конкурентов, расширение было возможно). Сегодня ситуация изменилась принципиально — рынки стали глобальными, их невозможно расширить в принципе.

И вот здесь мы должны вернуться к либеральным «западным» концепциям описания мира вообще и экономики в частности. Повторим: уж коли марксистские, коммунистические модели говорили о конце капитализма, альтернативные им, разрабатываемые в рамках идейного противостояния, выстраивались так, что имманентным, не выделяемым как отдельный тезис, образом содержали принцип «бесконечности» капитализма. И именно в этом трагедия современной западной экономической мысли: на ее языке современный кризис как кризис конца парадигмы научно-технического прогресса описать невозможно в принципе.

Здесь имеет смысл вернуться к обещанной ранее теме проблем левых идей. Поскольку в западном мире они точно также не могут развивать тезис о конце капитализма, то это их принципиально обедняет. И еще один момент, которому, кстати, Фукуяма уделяет внимание, состоит в том, что вся марксистская теория со времен Ленина разрабатывалась под в высшей степени практические цели, и главным ее актором был пролетариат, роль которого за последние 100 лет стала принципиально менее значимой.

И главный вывод, который я могу сделать из рассуждений Фукуямы в начале его статьи, состоит в том, что все они появляются в связи с невозможностью признать то, что конец капитализма сегодня стал реальностью. В некотором смысле это попытки замаскировать факт самого наличия этого табу!

Далее Фукуяма пишет о демократии и об идейной борьбе XIX и ХХ веков между либеральными и коммунистическими идеями, а также о роли демократии. В частности, он говорит о том, что снижение места и значения пролетариата в обществе, которое и решило судьбу коммунистических идей в западном мире в пользу их резкого угасания, — следствие появления среднего класса, который и стал главным потребителем идей парламентской демократии и обязательного сохранения частной собственности.

С этим нельзя не согласиться, отметив важную вещь: само появление среднего класса стало следствием существования СССР и всего социалистического лагеря, страх перед которым и вынудил буржуазию поделиться прибылью. Но с экономической точки зрения проблема состоит в том, что само наличие среднего класса возможно только при постоянном экономическом росте, поскольку создан этот класс и поддерживается в рамках расширенного воспроизводства и постоянного увеличения кредитной накачки потребительского спроса!

Оценка падения частного спроса в развитых капиталистических странах, сделанная нами в рамках разработки теории современного экономического кризиса в 1999—2003 годах как по балансу спроса и реально располагаемых доходов населения, так и по оценке межотраслевых балансов показывает, что даже в самых богатых странах сохранение среднего класса по итогам нынешнего кризиса невозможно! А невозможность расширения рынков не позволяет компенсировать этот спад за счет внешних по отношению к капиталистической системе источников (как это было в ХХ веке) в связи с их отсутствием.

Я не могу не признать выводы Фукуямы о роли среднего класса в современном обществе, но то, что он не признает политэкономических концепций Адама Смита и Карла Маркса о конце капитализма, существенно обесценивает его риторику, касающуюся будущего. Поскольку продолжать ту политику, которая привела «западное» капиталистическое общество к (относительному) успеху либеральных идей, демократии и роли среднего класса, в будущем станет просто невозможно! В рамках текущего кризиса этот слой населения просто перестанет существовать как общественно значимый фактор! Примерно так же, как во второй половине ХХ века, это случилось с пролетариатом.

Это значит, что идейные проблемы западного общества состоят не только в отсутствии новых экономических, но и социально-политических идей. Вся социально-политическая устойчивость этого общества, весь комплекс его базовых идей сегодня зиждется на среднем классе, который, как это следует из принципов, высказанных еще Адамом Смитом, в самом ближайшем будущем перестанет существовать!

В следующем разделе своего текста Фукуяма пишет о том, что сегодня нет реальной альтернативы демократии — для мира, а не для отдельных стран с их особенностями. И я не могу с ним не согласиться. Беда только в том, что этого мира, точнее, той экономической модели, на которой он построен, скоро не будет. Не будет и среднего класса, а стало быть, исчезнет и главный потребитель демократии, по мнению Фукуямы. Это не значит, что не будет «демократии», но кто станет ее главным потребителем и какую она примет форму, будет ли эта форма похожа на сегодняшнюю западную — эти вопросы пока остаются без ответа.

Тем не менее Фукуяма не был бы Фукуямой, если бы не осознавал масштаба проблем, стоящих сегодня перед западным миром. И в следующем разделе, посвященном будущему демократии, он пишет: «Сегодня в мире существует взаимосвязь между экономическим ростом, социальными изменениями и главенством либерально-демократической идеологии. И при этом конкурентоспособная идеологическая альтернатива не вырисовывается. Однако некоторые тревожные экономические и социальные тенденции, если они сохранятся, могут поставить под угрозу стабильность современных либеральных демократий и развенчать демократическую идеологию в ее нынешнем понимании».

Таким образом, Фукуяма вновь подтверждает свой тезис о важности среднего класса и начинает рассуждать о том, что тот сегодня находится под серьезной угрозой. Он говорит о неблагоприятных экономических тенденциях, об увеличении разрыва между богатыми и бедными, о перераспределении прибыли, о негативной роли глобализации и т. д. и т. п. Но при этом в силу упомянутого выше табу не понимает, что все эти процессы являются следствием необходимости самортизировать удар от ускоряющегося падения эффективности капитала, остановить которое в рамках модели НТП сегодня невозможно.

Именно по этой причине тезис писателя о том, что «разумные идеи и здравая политика могли бы снизить ущерб», не может быть признан. Ни Германия, ни Китай, ни другие страны не могут дать полезных примеров — максимум, о чем может идти речь, это о перераспределении падающих доходов между разными странами. Пока упомянутые Китай и Германия в этом процессе лидируют, однако общий процесс спада рано или поздно коснется и их.

И здесь Фукуяма возвращается к проблемам левых идей. Он говорит о том, что левые утратили доверие, что системы государственного перераспределения ресурсов работают не на общество и конкретных людей, а на бюрократию, и как следствие сегодня популистские идеи выдвигают скорее правые, чем левые. Не могу не согласиться, однако тут нужно понимать, что, во-первых, левые в западных странах обязаны говорить на либеральном языке, в котором многие их принципиальные идеи просто не могут быть выражены, о чем я писал в начале статьи.

Во-вторых, эти идеи разработаны и эффективны в рамках того класса, который заинтересован в их реализации. Если нет пролетариата, который контролирует систему распределения, то она и не будет работать на пользу общества, все социальные реформы в современной России тому пример. Сам Фукуяма подробно излагает соответствующие аргументы в приложении к идеям демократии и среднего класса, который является их главным потребителем.

В-третьих, весь пласт левых идей разрабатывался как научно-практический с целью завоевания власти пролетариатом. Понятно, что практическая компонента в капиталистическом обществе была жестко искоренена, что существенно выхолостило эти идеи.

Отметим, что именно в этом разделе Фукуяма говорит о «смерти» марксизма, и это, как мне кажется, серьезнейшая ошибка. Как только мощнейший пресс либеральной идеологии, поддержанный всей мощью государственной машины капиталистических стран, начнет давать сбои, а это, как следует из вышесказанного, практически неизбежно, так же неизбежно наступит время ренессанса коммунистических идей. И это время не за горами. Правда, не очевидно, что это будет единственный комплекс новых идей. А вот дальше Фукуяма приступает к попыткам описать идеологию будущего. Здесь я буду цитировать, поскольку именно в этом разделе начинаю с ним не соглашаться категорически. Итак, он пишет: «Она (новая идеология) содержала бы по крайней мере два компонента, политический и экономический. В политическом отношении новая идеология должна подтвердить превосходство демократической политики над экономикой, а также вновь закрепить легитимность государства как выразителя общественных интересов».

Я понимаю желания Фукуямы, но выше уже объяснил: после кризиса не будет крупных общественных групп, которым будет нужна демократия. Как не было их в XIX веке, когда подавляющая часть населения не обладала собственностью. И есть серьезный вопрос: не трансформируется ли соответствующий пласт идей так же, как в конце ХХ века исчез марксизм. То есть не как мысль, а как ее практическое воплощение. И новые философы будут в середине XXI века писать о смерти идей либерализма и демократии.

«В экономическом отношении идеология не может начинаться с осуждения капитализма, как если бы старый социализм по-прежнему являлся жизнеспособной альтернативой. Речь должна идти о коррекции капитализма и о том, в какой степени государство должно помогать обществу приспособиться к изменениям», — пишет дальше Фукуяма, и снова с ним никак нельзя согласиться. Корректировать можно только то, под чем есть ресурс развития, как, например, «рейганомика», то есть тот самый «финансовый капитализм», о котором упоминал Фукуяма в начале своего текста, скорректировала в 80-е годы ХХ века предыдущую модель капитализма. Что позволило приостановить очередной кризис падения эффективности капитала 70-х годов, разрушить СССР и в последний раз расширить рынки сбыта.

А в нынешней ситуации ресурса развития нет. И, значит, ругай капитализм или нет, ситуацию это принципиально не изменит. Никак. Но поскольку альтернативных моделей сегодня нет, более того, пока имеет место монополизм либеральной идеологии, говорить об этом вслух нельзя, и мы возвращаемся в проблеме идейного кризиса, с которого начал свой текст Фукуяма. Далее автор пишет о том, что глобализацию нужно рассматривать не как неотвратимый факт, а как вызов и возможность, которые необходимо тщательно контролировать политически. «Новая идеология не будет считать рынок самоцелью, скорее она должна оценивать мировую торговлю и инвестиции с точки зрения не только накопления национального богатства, но и вклада в процветание среднего класса», — говорит Фукуяма и снова ошибается. Идеи Адама Смита работают не только вперед, но и назад. Углубить разделение труда можно, но с какого-то момента исключительно за счет расширения рынков, значит, их неизбежное сокращение по мере падения стимулировавшегося почти 30 лет частного спроса, неминуемо вызовет снижение уровня разделения труда и распад глобальных рынков.

Сегодня средний доход домохозяйства в США по его покупательной способности в реальных долларах соответствует 60-м годам прошлого века, по мере сокращения кредита и падения экономики он может упасть и до уровня начала 30-х годов. Тут уж никакого среднего класса не будет, а значит, картина мира будет разительно отличаться от той, которую рисует Фукуяма.

Далее он критикует современные экономические идеи и ряд управленческих технологий и с ним снова нельзя не согласиться. Но все равно в заключение он возвращается к идее о том, что автором и проводником новой альтернативной идеологии должен стать средний класс, то есть вновь упирается в тот же самый базовый идейный тупик, который был заложен в комплекс западных либеральных идей еще при их возникновении. Поскольку описывать конец капитализма нельзя, поскольку идеи либерализма и демократии в его понимании обязаны побеждать, Фукуяма не может трезво и ясно представить себе проблемы посткризисного общества, в частности, что экономически средний класс существовать в этом обществе не сможет.

Таким образом, мы видим, что анализ статьи одного из самых глубоких и ярких представителей современной западной мысли, сделанный с точки зрения разработанной нами теории кризиса и в рамках признания права на существование тезисов политэкономии, а не «экономикс», показывает, что тупик этой мысли на самом деле еще более глухой, чем описывает Фукуяма.

Собственно, я пока вообще не могу себе представить, как в рамках сохранения базовых принципов этой системы мыслей можно выйти из описанного тупика. Притом что вне базовых идейных основ либеральной западной мысли этого тупика вообще нет, что хорошо видно по нашей теории кризиса, разработанной более десяти лет назад.