Российская сторона заявила в начале года, что намерена перечислить в феврале треть своего взноса в Совет Европы.

Комментируя ситуацию, Косачев подтвердил, что российская сторона впервые применила такую практику. При этом он обратил внимание на то, что «она предусмотрена регламентом Совета Европы. В нем установлен крайний срок (середина года), к которому взнос нужно выплатить полностью».

«Деление его на одну треть или две трети позволительно, и никаких проблем здесь нет. Они возникают, если мы, к примеру, решили две трети не выплачивать — тогда действует система штрафов, пени, начисляются проценты», — пояснил он.

По словам Косачева, «важно, что не наступает никаких карательных действий с точки зрения ограничения возможности участия в программах, Конвенциях. Эти действия наступают только на следующий год».

«Сейчас мы находимся абсолютно в правовом формате. Что будет происходить в середине года, вам сейчас никто не скажет», — подытожил он.

Константин Косачев: РФ вернется в ПАСЕ, если условия будут честными

10:00 25.02.2016

Глава международного комитета Совета Федерации Константин Косачев рассказал в интервью РИА Новости, что нужно сделать ПАСЕ, чтобы вернуть Россию, зачем России Страсбургский суд и почему Москва пока не планирует сокращать свой взнос в Совет Европы.

В конце февраля этого года исполняется 20 лет со дня вступления России в Совет Европы. В преддверии этой даты глава международного комитета Совета Федерации Константин Косачев рассказал в интервью РИА Новости, что нужно сделать ПАСЕ, чтобы вернуть Россию, зачем России Страсбургский суд и почему Москва пока не планирует сокращать свой взнос в Совет Европы. Беседовала заместитель руководителя редакции международной информации Кристина Луна-Родригес.

— Константин Иосифович, в этом году мы отмечаем 20-летие вступления России в Совет Европы. С какими результатами мы подходим к этой дате с учетом разразившегося в последние годы кризиса с его Парламентской ассамблеей?

— Я всегда говорил о том, что являюсь убежденным сторонником российского членства в Совете Европы. Но надо понимать, что само членство — весьма многоплановое и комплексное явление. В этом сотрудничестве есть бесспорные измерения, такие как Конгресс местных и региональных властей,

Конференция неправительственных организаций. Есть довольно сложные, но тем не менее вполне возможные для работы структуры Совета, такие как, например, комитет министров. Есть и очень спорные измерения сотрудничества, к примеру, суд (ЕСПЧ). Но здесь важно, и я всегда говорил об этом противникам нашего участия в работе суда, что даже те решения, которые суд выносит не в пользу российского государства, он выносит в пользу российских граждан. Европейский суд по правам человека защищает россиян от государства в тех случаях, когда не нашлось должного правосудия внутри России. При этом решения суда, даже если они нам не нравятся, не стоит считать антироссийскими.

Одновременно с этим могу сказать, что в деятельности суда достаточно много брака, много решений, которые носят политизированный характер. Мы недовольны именно этим, а не решениями не в пользу государства в принципе. Мы этот брак видим и никогда не будем с ним соглашаться. Именно с этим связаны и последние новации в российском законодательстве, установившие возможность запроса Конституционного суда в части, касающейся исполнения решений ЕСПЧ на предмет их соответствия конституции РФ. Еще раз повторю, что все эти разногласия не должны ставить под сомнение сохранение России в сфере юрисдикции Европейского суда по правам человека.

А что касается последней истории с ПАСЕ, естественно, более резонансной, то она наименее значима с точки зрения отношений России с Советом Европы.

Известно, что у Ассамблеи в уставе Совета Европы прописана только одна функция — консультативная. Она может выдавать какие-то рекомендации в адрес комитета министров Совета Европы, но они не являются обязательными к исполнению. Все остальное ПАСЕ придумала для себя сама. Ей хотелось повысить свою роль, свою значимость, свою востребованность. Именно поэтому появилось огромное количество дополнительных функций, полномочий, которые в уставе организации не прописаны, включая процедуру мониторинга, осуществляемую ПАСЕ. Есть процедура мониторинга, прописанная в уставе Совета Европы, но это то, чем занимается комитет министров, а все остальное это такие «надстройки над бытием».

На мой взгляд, сейчас просто не нужно драматизировать то, что происходит. Нас провоцируют на конфликт, на то, чтобы мы приезжали и получали раз за разом какие-то пощечины или плевки в лицо. Но это кризис Ассамблеи, а не российского участия в ПАСЕ. К примеру, конгресс США является членом, но не участвует в заседании парламентского форума АТР, и никто не делает из этого драмы. В данном случае мы воспользовались нашим суверенным правом в части, касающейся только одного звена в деятельности Совета Европы. Как бы события ни развивались дальше, это не будет наносить ущерб всем другим нашим параметрам взаимодействия с Советом Европы.

— Вы работали главой нашей делегации в ПАСЕ в течение восьми лет. Как вам работалось, что было хорошего, а что сложного в этой работе?

— К хорошему отнесу то, что нам действительно удалось наладить профессиональный, политический и чисто человеческий контакт с очень многими влиятельными членами ПАСЕ. В качестве примера назову мои личные взаимоотношения с многолетним председателем ПАСЕ голландцем Рене ван дер Линденом. Господин ван дер Линден начинал свою деятельность в Ассамблее с того, что выступал против принятия России в Совет Европы 20 лет назад.

Он активно боролся за то, чтобы лишить российскую делегацию полномочий в ПАСЕ по «чеченскому сюжету». Была проведена длительная кропотливая работа, чтобы выйти на содержательный разговор и в ходе этого разговора побудить человека к тому, чтобы он не то чтобы пересмотрел свои позиции, но стал активно выступать в пользу диалога. Считаю, что это было очень большим достижением российской делегации. То же самое касалось нашего взаимодействия с докладчиками по мониторингу выполнения Россией обязательств перед Советом Европы. Это были разные люди, не со всеми удавалось находить взаимоприемлемые точки соприкосновения, но с каждым из них мы разговаривали по существу и часто добивались модификации тех позиций, которые докладчики изначально закладывали. В этом смысле это был совершенно уникальный опыт для российской делегации.

К отрицательным моментам я отнесу то, что нам не удалось справиться с позицией так называемого серого большинства в Ассамблее. Мы включили в диалог примерно 50 человек из 318 членов ПАСЕ. Это наиболее активные, наиболее значимые члены ПАСЕ. Это дорогого стоит, но их — уже не Россию, а этих людей — в зале очень часто, так сказать, «переголосовывали». Давили массой.

Здесь вспоминается история с обсуждением ситуации вокруг Южной Осетии в 2008 году. В первый раз была подготовлена достаточно жесткая и громкая резолюция. Во второй раз мы с докладчиками сделали ее взаимоприемлемой до такой степени, что я, как глава российской делегации, уже рекомендовал нашим парламентариям за нее голосовать. Хотя в ней и было очень много спорных вещей, резолюция была сбалансированной и давала какой-то ход вперед. Но мы приходим в зал — и из каких-то пыльных мешков достаются все наиболее радикальные поправки. Они возвращаются в текст против воли докладчиков, и в тупую зал голосует, не разбираясь в ситуации, за возвращение этих поправок, делая текст резолюции неприемлемым. Конечно же, это было наше общее поражение. При этом не могу сказать, что был какой-то брак в работе. Достать этих людей практически невозможно, они не бывают на содержательных обсуждениях, они появляются только в зале и голосуют скопом, без особого обсуждения. Это специфика Ассамблеи: люди не избираются в ПАСЕ, они назначаются парламентами. Их собственная политическая карьера не зависит от того, как они работают в Ассамблее. Для них часто это всего лишь возможность пропиариться. Они могут что-то громкое заявить, произвести какое-то действие в ПАСЕ, потом вернуться домой и сказать: вот я молодец, не дал спуску тем, кто посягает на наши общие ценности и принципы.

Сейчас российская делегация не работает в ПАСЕ. Соответственно, ПАСЕ не имеет возможности вести поиск решений по украинскому кризису, за что ни один из членов ПАСЕ, голосовавших «за» или «против» наших полномочий, не отвечает своей политической карьерой. И это огромная проблема, огромный изъян в деятельности ПАСЕ. Либо она не должна браться за эти вопросы, сохранив за собой функцию некоего консультативного органа, либо, если она берется за эти вопросы, должен меняться порядок формирования Ассамблеи. Возможно, это должен быть такой же порядок, как, скажем, в Европарламенте, избираемом прямыми выборами.

— Не боимся ли мы, что с учетом нового основного плательщика в Совете Европы — Турции — ПАСЕ, когда мы вернемся, будет другой организацией с иной повесткой дня?

— Тут есть несколько моментов. Первый касается статуса основного плательщика, дающего определенные дополнительные возможности, связанные, в частности, с устным переводом. В части, касающейся письменного перевода, в Ассамблее два рабочих языка: английский и французский.

Только на эти два языка в обязательном порядке переводятся все документы. На русский язык, который является языком общения, переводятся далеко не все документы, а только те, которые касаются Российской Федерации. Я думаю, что Турции большего сделать не удастся. Все остальное касается определенных мест в секретариате, на которые можно претендовать. И здесь масса сложностей. Права есть, но реально их реализовать нам, например, не удалось. Не знаю, удастся ли туркам.

Что касается постановки в повестку дня каких-либо вопросов, то это право никак не связано с полномочиями основного плательщика. Да, это 18 голосов для Турции, но в масштабах всей Ассамблеи это ничего не меняет. Да, у них будет автоматом статус вице-президента ПАСЕ, место в бюро, дополнительные позиции в комитетах, но, еще раз скажу, это кардинально не меняет ситуацию.

Ситуацию меняет активность делегации, и она не связана со статусом основного плательщика. То, что турецкая делегация активна, мы это видим. Думаю, по нынешним временам, и об этом, наверное, можно лишь сожалеть, — с учетом явно не пророссийского вектора этой активности. Но, повторю, это не проблема российской делегации в ПАСЕ, это проблема самой Ассамблеи. Если ПАСЕ дорожит своей репутацией и своей дееспособностью, там должны включаться некие внутренние защитные механизмы. Защиты не России или еще кого-то — защиты самой Ассамблеи, ее целостности и функциональности.

Я не драматизирую ситуацию. ПАСЕ никогда не была для нас легкой площадкой. Если мы туда вернемся, то вернемся в те же самые сложные боевые условия. Но мы к этому готовы, если условия будут честными и равноправными.

— Похоже, что у ПАСЕ и у России разные толкования правил возращения российской делегации в Ассамблею. Мы говорим о том, что можем предоставить свои полномочия на любой сессии, экс- глава ПАСЕ Анн Брассер считает, что, не предоставив документы в январе, делегация до конца года не может принимать участие в работе организации. Какова ваша позиция на эту беспрецедентную ситуацию?

— Мы провели тщательный юридический анализ. Данная ситуация не прописана в процедурах ПАСЕ, и никто не предполагал, что она возникнет, поэтому появилось большое пространство для интерпретаций. Если у ПАСЕ есть заинтересованность в том, чтобы убедить российскую делегацию вернуться, то она, наоборот, должна трактовать эти правила процедуры в нашу пользу.

Однако в Ассамблее в постоянном режиме работают секретариаты, а не политики. Политики же, как правило, не читают документов, выпускаемых секретариатами. В мое время, к примеру, секретариат комиссии по регламенту был очень жестко политизированным, как, впрочем, и секретариаты других комиссий. Поэтому получается, что люди, которые нам твердили: «Возвращайтесь как можно скорее», моментально говорят, что у вас, мол, такой возможности не будет. Все это мне кажется плохой миной при плохой игре.

Самое главное, мы не говорим о том, что хотим вернуться в апреле, июне или октябре. Мы хотим оставить это окно возможностей для того, чтобы Ассамблея им воспользовалась и создала плацдарм, площадку, на которую мы сможем вернуться. Для этого они должны собраться, положить, с одной стороны, свои же решения и резолюции в отношении России, а другой стороны — план действий в условиях, когда они эти резолюции не могут отменить.

Их первый вариант действий: мы не будем восстанавливать полномочия российской делегации, пока не будут исполнены наши требования. Второй вариант, который всем позволяет сохранить лицо: они говорят, мы не отменяем наших требований, но считаем, что период конфронтации должен остаться в прошлом. Этот период не ведет к поиску решений. Отсутствие российской делегации уже состоявшаяся история, мы эту тему закрываем. При этом мы говорим о том, что не будем ограничивать возможности российской делегации: она может смело приезжать, мы подтвердим ее полномочия и начнем спорить по основополагающим моментам, но на равных условиях.

У них есть такая возможность, и они либо используют ее, либо нет. Если они ею воспользуются, у нас есть предмет для обсуждения и на апрельской, и на июньской сессии. Если они этой возможностью не воспользуются, мы не будем запрашивать никаких полномочий вне зависимости от того, что говорит регламент, что делают сотрудники секретариатов в ПАСЕ. Мы будем пропускать сессии до тех пор, пока не убедимся в том, что нас там готовы принимать на равных.

— То есть российская сторона ждет некого сигнала со стороны ПАСЕ?

— Да.

— А кто из ПАСЕ должен подать этот сигнал? К примеру, новый глава ПАСЕ Педро Аграмунт в интервью РИА Новости заявил о готовности продолжать диалог с Москвой. Это для нашей стороны является сигналом или нам нужно нечто большее?

— Нет. Я излагаю свою личную позицию. С моей точки зрения, должна состояться внутренняя дискуссия в ПАСЕ о том, как они относятся к ситуации, при которой были выдвинуты неисполнимые требования в адрес Москвы. Здесь два варианта: либо они не видят Россию полномочным участником ПАСЕ. В таком случае это должно быть внятно сказано. Либо они видят Россию полномочным участником ПАСЕ и при этом выступают за диалог без ограничений. Сама Ассамблея должна определиться. Сейчас она не знает, какая у нее на этот счет позиция. ПАСЕ не знает, что произойдет при голосовании по нашим полномочиям и при этом делает вид, что для полного понимания ситуации ей непременно нужно получить наш формальный запрос (на полномочия делегации — ред.). Но чтобы это понять, наш формальный запрос не нужен. Для этого нужно организовать дискуссию, даже без нас, организовать голосование о том, как в случае запроса России мы, то есть Ассамблея, на него отреагируем. Покажите нам открыто свои карты и свои намерения.

И я считаю, что в отношении зимней сессии мы приняли самое оптимальное решение. Если упрощать, мы просто не предоставили возможности дать нам пощечину.

— Не могу не спросить по поводу взноса России в Совет Европы. Насколько я знаю, мы первый раз применили подобную процедуру по рассрочке его выплат?

— Совершенно верно. При этом она предусмотрена регламентом Совета Европы. В нем установлен крайний срок (середина года), к которому взнос нужно выплатить полностью. Деление его на одну треть или две трети позволительно, и никаких проблем здесь нет. Они возникают, если мы, к примеру, решили две трети не выплачивать, тогда действует система штрафов, пени, начисляются проценты.

Важно, что не наступает никаких карательных действий с точки зрения ограничения возможности участия в программах, конвенциях. Эти действия наступают только на следующий год. Сейчас мы находимся абсолютно в правовом формате. Что будет происходить в середине года, вам сейчас никто не скажет.

— А мы не боимся, что ПАСЕ и Совет Европы воспримет историю с рассрочкой выплат в бюджет как шантаж?

— Именно поэтому мы и не говорим, что сокращаем свой взнос. Мы остаемся основными плательщиками. Вопрос о переходе в обычные плательщики — это вопрос, требующий изменения в наше законодательство. Именно такой сигнал мы постоянно посылаем в ПАСЕ. Сигнал, что мы не увязываем эти темы друг с другом. Никакого шантажа здесь нет в помине.

— Константин Иосифович, а почему вы, столько лет хранивший молчание по теме ПАСЕ, вдруг вновь обратились к этой проблематике?

— Весь предыдущий год у нас функционировала делегация. Да, она не участвовала в работе сессий, но она была. И я не входил в ее состав. Я не считал для себя позволительным и этически, и политически комментировать действия своих коллег, это не входило в сферу моей компетенции. Сейчас у нас ситуация, когда делегации нет в принципе, она не сформирована, нет ни руководителей, ни заместителей. Как сенатор, как просто политик и человек с немалым опытом работы в ПАСЕ, я считаю для себя возможным и даже необходимым высказывать и свою позицию на эту тему.

Отвечая на вопрос о том, не боится ли российская сторона, что Совет воспримет её решение по рассрочке выплаты своего взноса как шантаж, Косачев указал, что «именно поэтому мы и не говорим, что сокращаем свой взнос».