Когда-то Симон Кордонский преподавал философию, был начальником экспертного управления администрации президента, создал Центр проблем гражданского общества, а сейчас он — профессор, зав. кафедрой местного самоуправления Высшей школы экономики. Кроме всего, он вывел теорию, по которой никаких классов в России нет, а есть сословия. За два часа в кафе на Мясницкой он растолковал корреспонденту «КП» все: от Путина до Крыма.

Нарушил понятия — предстанешь перед законом

— Давайте сразу определим: какое у нас сейчас сословие главное? Чиновники?

— Чиновников слишком много, и они разные. У нас есть гражданские служащие: федеральные, региональные и дипломаты, это одна группа, по ним отдельный закон. Есть военнослужащие: девять групп, по ним закон о военной службе, причем в разных ведомствах. Есть правоохранители — по меньшей мере восемь групп. Есть четыре категории депутатов, есть бюджетники…

— Уж больно большое сословие этих бюджетников.

— Нет, всего 15 миллионов. Здравоохранение, образование, культура, наука и соцобеспечение.

— То есть сословные группы у нас в законе?

— Да, а отношения между ними — это уже понятия.

— А как у нас законы и понятия соотносятся?

— Когда человек нарушает понятия, его передают под закон. Если местное общество решает, что кто-то нарушил понятия, например, взял не по чину, договариваются с местными силовиками, что он проходит уже под законом.

— А у силовиков какие понятия? Чего президент от них требует? Спокойствия в стране?

— В первую очередь информации. У них информационные возможности очень большие, а оперативные возможности маленькие. Их руками выступают Управление по борьбе с экстремизмом, полиция, Следственный комитет.

— Вы говорите, у нас нет коррупции — это как же ее нет, если она на каждом шагу?

— Это не коррупция, это рента. Плата по статусу. Вы за что гаишнику с полосатой палочкой взятку даете? За то, что он владелец полосатой палочки. И точно так же между всеми остальными сословиями. Система так устроена. У нас нет экономики. У нас ресурсное государство. Экономика — это товар — деньги — товар. А у нас — получил ресурс и его осваиваешь, а потом списываешь. У нас есть бюджетные ресурсы — так называемые деньги, но они на самом деле не деньги, их нельзя инвестировать. Они распределяются государством.

Все жалуются, чтобы получить больше

— Кто сейчас у нас обижен в обществе?

— Сейчас обижены все, кроме, может, ВПК, потому что расходы на военную службу очень сложно устроены. А так любая дележка бюджета сопровождается скандалами и наездами. То Минздрав обидят, то Минобр. Минфин всегда был главнее любого другого министерства.

— Сейчас у государства очень большие расходы на ВПК, объясняемые внешней угрозой. А мы не слишком ее демонизируем?

— А нет другого способа получить ресурсы, кроме как для борьбы с угрозами. Вот Минздрав, например, как получает? Птичий грипп! Манна небесная. И так на всех уровнях: формулируют угрозы, чтобы получить ресурсы. Ощущение, что в стране все плохо, появляется из-за того, что все жалуются. Всем что-то угрожает. А ни хрена! Все более-менее нормально, а года три назад, до кризиса и санкций, было вообще хорошо.

— Вот, например, почти 20 тысяч человек пришли на «марш Немцова». У них не «все нормально»? Или тоже бьются за ресурс?

— На мой взгляд, это преимущественно были люди «свободных профессий», которые сейчас либо лишились гонорара, либо он сильно уменьшился. У них есть какая-то позитивная программа? Нет!..

— Вы говорите, что учесть реальные доходы населения невозможно: у каждого есть какой-то промысел. Учителям что делать в этой ситуации?

— Репетиторство — распространенный вид промысла.

— Музейным работникам?

— Проверка архива, сохранности фонда. Там дай бог какие источники доходов. У нас все держится на промыслах. А они принципиально отличаются от бизнеса. Их нельзя продать.

— Как это нельзя? Лесной промысел — лесопилку же можно продать?

— Продается не лесопилка, а квоты, лицензии и вести этот «бизнес» можно только под крышей.

— А самый распространенный промысел в России какой?

— Отходники. Их никак нельзя официально учесть. Поэтому государство решило сдать часть отходнических промыслов в откуп. Как это делалось в XVII веке.

— Это вы сейчас на «Платон» намекаете.

— На него тоже. Или на стоянки (показывает в окно на улицу Мясницкую), их тоже государство отдало в откуп.

Нет ни бедных, ни богатых

— У нас равенство и справедливость особенные. Несправедливость возникает в силу обделенности. И все поэтому жалуются начальству, что им мало, чтобы дали больше. И так до самого верха.

— Это во всех странах так?

— Там, где сословная система. Если власть вырастает из сословий, то так, а если из классовой системы, как во многих других странах, то другое.

— В Германии сейчас какая система?

— Классовая, но они тоже наплодили кучу сословий.

— А зачем мы вообще построили эту ресурсную экономику?

— Для социальной справедливости, чтобы распределять ресурсы пропорционально социальной значимости человека.

— В какой момент мы решили, что эта «социальная справедливость» важнее рыночной экономики?

— Году в 1997 — 1998-м, когда Чубайс проводил финансовую стабилизацию и систему взаимозачетов.

— И сколько мы будем за нее держаться?

— Так 300 лет уже держимся с двумя перерывами.

— Про царизме же ее не было.

— Была, дворянам одно, крестьянам другое — согласно социальной значимости.

— У нас сейчас есть классовое расслоение?

— Нет. По критериям Мирового банка, бедным считается тот, кто живет меньше чем на 1,7 доллара в день. Если так считать, то вроде есть у нас бедные, а по деревне ходишь — нету. Никто себя не классифицирует как бедного. Говорят: живем «как все».

— А мы сможем когда-нибудь уйти от этой ресурсной системы?

— Слишком дорого это будет стоить.

источник: s15.stc.m.kpcdn.net

— Дорого — это сколько?

— Ну вот сколько мы потеряли после революции и войны? Миллионов 60 — 70 человек.

— Ну сейчас такого не может быть.

— Это нам повезло в 1991 году, мы в итоге только Чечней отделались, а по всей периферии СССР воевали — Туркмения, Таджикистан, Узбекистан.

— Что ж теперь — не трогать такую экономику вообще?

— Мне казалось, что если бы в последние два года не случилось кризиса, многие промыслы сами доросли бы до экономики.

— Ну куда бы доросла лесопилка? Люди гонят на экспорт лес-кругляк не от лени, а потому что в более сложное производство вкладывать слишком рискованно.

— Сейчас уже кругляк гонят преимущественно из лагерей, а с частных лесопилок идут распиленные и высушенные доски. Я был на узловых станциях, где все пути забиты вагонами с досками, хотя по документам в районе ни одной лесопилки. Если бы они почувствовали, что у них появляется не ресурс, а деньги, они бы начали движение в эту сторону. В промыслах же люди работают не на деньги, а на авторитет.

Чтобы снизить откат, надо усилить репрессии

— Принято противопоставлять Россию и ту же Германию: у них и переходить улицу принято только на зеленый, а у нас все не так, и это очень плохо.

— Плохо, что нашу жизнь оценивают по импортированным понятиям. У нас совсем другое. Если есть деньги в системе, то есть цена денег. У них это ставка ФРС, которая продает деньги пяти системным банкам, а те продают в розницу. У нас при распределении ресурсов что происходит?

— Кому-то дают деньги, кому-то не дают.

— А тот, кому дают, должен за это дать откат. Это и есть цена денег у нас. А норма отката регулируется репрессиями.

— Это вы ведете к тому, что при Сталине были репрессии, поэтому норма отката была символическая?

— Да, а сейчас репрессии демонстративные, а норма отката большая. Поэтому ресурсное обращение стагнирует, и сейчас государство ищет, где их еще собрать, и вводит скрытые налоги — на капремонт например.

— Но это же нарушение общественного договора. Когда-то общество и власть договорились: вы делаете что хотите, а мы спокойно ездим за границу и едим хамон.

— Это не общество, это не больше 17%, имеющих загранпаспорта.

— А другая часть договорилась: вы делаете что хотите, а я хожу на рыбалку и в гараж, и мне зарплаты хватает на жену и детей. А сейчас им стало не хватать.

— И при этом нет никакого протеста, есть просто ворчание.

— А оно в протест когда-то перейдет?

— Вряд ли. Локально разве что. Во-первых, не у всех идет падение доходов, у тех, кто ведет «гаражную экономику», например, нет падения. Во-вторых, потребление не стало сильно меньше.

— Санкции в этой системе где?

— А нигде! Просто повысилась цена денег, возник дефицит валюты, которая нужна для оборонки.

Крым вернул людям ощущение империи

— Крым для нас действительно так важен был, как принято считать?

— Он дал понимание, где мы живем. Никто же не мог ответить: в какой мы части света находимся? Европа, Азия, Евразия, Азиопа? Да еще и неопределенность во времени. Что у нас сейчас: капитализм, социализм, феодализм, рабство? Я студентов спрашиваю: какой социальный статус ваших родителей? Не знают. И в условиях этой неопределенности Крым дал территориальную определенность: мы живем в великой стране, мы снова почувствовали себя империей.

— Империи нужны яркие признаки, а где у нас они? Говорят: Сталин вспомнил про империю, вернул погоны, а мы что вернули?

— Да у нас и так уже все мундирные! Даже почтальоны себе форму пошили.

Или пиши Путину, или «иди в баню»

— Насколько власть вообще понимает, что собой представляет русский народ?

— А где вы его видели — русский народ? Много ли общего у живущих в Астрахани и Анапе? Мы даже не знаем, сколько человек живет в стране. По Москве 50% при переписи не открывает двери вообще. Как переписали? По домовым книгам, а они с реальностью слабо совпадают. Маленькие поселения занижают численность, поскольку по ней рассчитывается зарплата, а в больших городах, наоборот, завышение численности. Отсюда и приписки, и недоучет.

— А почему у нас такой популярный жанр «написать письмо Путину»?

— Потому что он высший арбитр и потому что у нас так устроена жизнь, что всегда надо жаловаться.

— Раньше можно было пойти искать правду в профком, райком… А сейчас куда? Может, выход — в появлении действительно независимого суда?

— Вряд ли. В сословной системе каждое сословие судится по своему праву. У нас сейчас это обходится за счет того, что в каждом законе есть вилка: низшая мера наказания и высшая. И представителей высших сословий судят обычно по низшей планке, а низших — по высшей.

— Депутат получает условно, а слесарь — пять лет? А как же равенство всех перед законом?

— Нужны сословные собрания, точнее, сначала надо, чтобы люди осознали себя частью сословия.

— Как это сейчас может выглядеть? Дворянское собрание — понятно: приезжают в красивый дом и коньяк пьют…

— И проблемы решают. У нас сейчас есть только институты сословного общества. Баня, ресторан, рыбалка, охота…

— Это вы сейчас про бизнесменов и чиновников. А директор школы? С кем он в баню пойдет? С трудовиком?

— Да хоть с прокурором. А там же еще местный авторитет сидит в этой бане, и там все по понятиям происходит.

— А обиженным, кроме этой «бани», жаловаться у нас больше некому?

— Только Путину.