Уважаемые читатели!

Главным шокирующим итогом вспышки украинско-донбасской войны (помимо собственно убитых, раненых и оставшихся без домов граждан бывшей УССР) стал её международный эффект.

Вернее — его фактическое отсутствие.

Сегодня, через три полных дня обстрелов и смертей, можно констатировать: сообщения о них не пробились в топовые темы ни одного значимого европейского или американского СМИ. Украиной не открывались выпуски новостей, Украина не стала «несущим материалом» ни на BBC, ни в The New York Times. Что ещё любопытнее — официальная реакция (от СБ ООН и Госдепа США) пришла с запозданием и была совершенно дежурной, бесстрастной: «Мы очень обеспокоены, обстрелы — это плохо. Призываем все стороны прекратить огонь и вернуться с этим, как их, Минским соглашениям. Мир — это хорошо».

Отчасти эту бесстрастность, разумеется, можно объяснить тем, что Запад насыщен собственными новостями. Трамп строит стену, Мексика протестует, в Канаде расстреляна мечеть, в Великобритании проходит законопроект о брексите. В такой обстановке не до десятков убитых где-то на окраине мира.

Правда, когда в столице Румынии (которая тоже никак не мировая метрополия) начались стычки между манифестантами и полицией и пришли сообщения о нескольких пострадавших — для этой новости в топах место нашлось.

Для Украины и её войны — нет.

Это общее равнодушие, кстати, — не моё личное впечатление. Так, британская The Guardian — впрочем, тоже во второстепенном материале — сообщает: «Государственный департамент не выдал критики в адрес сепаратистов или России, хотя она присутствовала в большинстве его заявлений в прошлом». Далее издание предполагает, что это связано с намерением администрации Трампа быстро изменить «российское направление» политики.

… Есть основания полагать, уважаемые читатели, что эта утрата интереса к процессу, всё чаще именуемому в англоязычных СМИ «гражданской войной на Украине», — есть часть новой эпохи, наступление которой всё же состоялось.

На глобальном уровне эта новая эпоха сейчас описывается просто: откат глобализации. В чуть более подробном виде это значит: ряды наднациональной элиты дрогнули, и в крупнейшей стране-участнице проекта «глобальной фукуямы» пошёл отказ — по крайней мере, временный — от попыток натянуть на весь глобус господство либеральной демократии с вольной экономикой, не знающей границ для рабочей силы и капиталов. И пошло возвращение — сперва Северной Америки, а затем, возможно, и других стран — к накоплению собственных потенциалов и отстаиванию собственных национальных, а не наднационально-идеологических интересов.

Ещё в самом начале нынешних событий многими предсказывалось: такие перемены в далёких центрах силы потащат за собой совершенно тектонические сдвиги на всех «фронтах глобализации», то есть на всех территориях, текущее состояние которых обеспечивалось именно «магнитным полем Вашингтона/Брюсселя». Выражавшемся не только в деньгах или оружии, но и в мощнейшей медийной поддержке, в совершенно ураганных потоках давления, угроз, обвинений и расследований для неугодных сторон всех конфликтов — и в гарантиях, вплоть до зарезервированного политического убежища, для «своих аборигенов».

Что тут следует отметить. По понятным причинам сейчас, когда вашингтонско-брюссельская катушка определённо барахлит и магнитное поле затухает — наибольшие проблемы с устойчивостью возникают у тех конструкций, которые, помимо своей «функции в деле глобализации», не состоятельны вообще.

И в этом смысле, конечно, в главной группе риска — государственные образования, в принципе созданные в своё время для того, чтобы торпедировать «врагов глобальной фукуямы».

… На самом деле, конечно, желание западной Европы как-нибудь навсегда обезвредить Россию (отгородиться от неё санитарным кордоном из т.н. лимитрофов, распилить на части, выпихнуть навсегда куда-нибудь в азиатские степи — пусть она оттуда не показывается) — идея почтенная и старинная, ей около трёх-четырёх веков по меньшей мере. Однако только в последние десятилетия на это вечное европейское желание наложилась политическая воля упомянутой «наднациональной элиты». Тут, правда, были несколько другие мотивы: для неё любой настоящий национальный суверенитет представляет вызов. А уж национальный суверенитет, оснащённый ядерным оружием, большой территорией, природными, человеческими и индустриальными ресурсами, — есть вызов принципиальный.

В целях борьбы с таким непокорным суверенитетом в лице России в бывших социалистических республиках с 90-х годов шла штамповка совершенно одинаковых, инкубаторских, вплоть до десятой цифры после запятой, «национальных идеологий». Все они до одной базировались на идеализации некоей «жизни до порабощения Россией» (отсюда нелепый культ вышиванок), весь национальный героизм строился на примерах, которые хотя бы с натяжкой можно было назвать «борьбой патриотов с русскими», памятники же героизма совместного и совместных достижений по возможности просто уничтожались. Изобретались формы национальной идентичности, отрицающие какое-либо родство и близость с Россией и русскими; культивировалась настороженность и неприязнь ко всему равно «русскому» и «советскому» — что, кстати, сыграло свою гигантскую роль в деиндустриализации постсоветского пространства. Индустриальные гиганты воспринимались как «экономические оковы советской империи» и потому растаскивались без сожаления.

Но главным эффектом этого потокового создания «нероссий» и «антироссий» стало то, что новые элиты, воспитанные за четверть века, оказались не вполне дееспособны сами по себе. То есть в подавляющем своём большинстве нынешние «цветы нации» бывших соцреспублик развивали в себе только одну товарную характеристику: быть демонстративно зависимыми, демонстративно «находиться под русской угрозой», напоказ испытывать русское давление и героически ему противостоять.

Украина — в силу того, что она изначально была «слишком Россией» и слишком долго это в себе изживала — представляет собой в этом смысле трагический пример опоздания. Она влетела в «лагерь нероссий» практически перед самым закрытием — когда все бонусы уже раздали. Украинской элите не удалось ни вскочить в НАТО, ни впрыгнуть в Евросоюз — к тому моменту, как на пл. Независимости в г. Киеве произошли известные события, обе эти структуры уже были перегружены и начали заедать. В итоге последние три года официальный Киев был вынужден имитировать интеграцию в Запад на правах сателлита — в действительности так и не сумев им стать. Договор о евроассоциации пиарили как начало вступления в ЕС, партнёрство Украина — НАТО — как начало вступления в альянс. При этом жертвы, которые майданный режим согласился принести во имя своей «нерусскости» — были куда больше, чем у кого бы то ни было из товарищей по судьбе (утрата территорий, война, разрыв экономических связей с главным партнёром). А бонусы, получаемые взамен, — напротив, на фоне более удачливых перебежчиков выглядели жалко (если бы объём средств, получаемых даже какой-нибудь Латвией из фондов ЕС, был соответственно населению направлен на Украину — она выгребала бы из европейской казны около 25 миллиардов ежегодно. Сравнивать же помощь Украине с помощью Греции или Польше и вовсе грустно).

И вот сейчас, вероятно, наступает самая тяжёлая фаза «нероссийской» карьеры. Глобальная идеология, создававшая заказ на «нероссии», хрустнула — и теперь в активе у киевского руководства осталась разве что традиционная историческая антироссийскость Европы. Но следует учитывать, что Европа нынешняя — мягко говоря, не тот агрессивно-колониальный центр мироздания, который она представляла собой 100 или 70 лет назад. Самостоятельно она не в состоянии ни воевать, ни рулить глобальной политикой. Ни содержать три с половиной десятка миллионов граждан на проблемной территории.

Как следствие — украинская Нероссия оказалась первым кандидатом на роль «непрофильного актива», который в наступающие трудные времена придётся сбрасывать.

И искреннее равнодушие, с которым очередное обострение украинской демо-«войны с Россией» приняла вчерашняя метрополия, — говорит о том, что эту Нероссию уже считают списанной.