Борьба с бедностью становится одной из ключевых тем в выступлениях членов правительства. Действительно, показатели крайне удручающие, цифры пугают, а понятного рецепта для борьбы с этим злом нет. Но так ли все плохо? Не отрицая само наличие проблемы, можно предположить, что оценка ее масштабов попала «в ловушку статистики».

Увеличение численности бедных – это глобальный процесс, связанный с тектоническими изменениями в самой структуре занятости населения, которые, естественно, не обошли и Россию. Тем не менее правительство оценивает это не просто как проблему, а как угрозу, с которой необходимо бороться. Но как?

«Диверсанты те, кто не платит этим людям»

В последние месяцы большинство макроэкономических показателей свидетельствуют о выходе России из кризиса, но один из них по-прежнему остается в отрицательной зоне. Речь идет о реальных доходах населения, которые падают третий год подряд – с момента обвальной девальвации рубля в конце 2014-го. Единственным утешением в этом плане может быть то, что скорость падения доходов явно замедлилась: например, если за первые пять месяцев прошлого года они снизились на 4,8%, то за тот же период текущего только на 1,8% (данные Росстата).

Три года – достаточный срок для того, чтобы сработал закон перехода количества в качество. Несколько дней назад глава Счетной палаты Татьяна Голикова заявила, что в первом квартале 2017-го количество граждан РФ, находящихся за чертой бедности, составило 15% населения, или 22 млн человек. Это существенно больше, чем показатели 2016 года, когда бедных в России насчитывалось 19,8 млн человек.

Выступление Голиковой – лишь частный случай в целой серии высказываний представителей федеральной власти по проблеме бедности. Очевидно, что она становится для руководства страны критически важной. К примеру, министр экономического развития Максим Орешкин назвал ее «серьезной угрозой для экономического роста» (от его предшественника – Алексея Улюкаева – таких высказываний ожидать было сложно). А глава Минпромторга Дмитрий Мантуров печально констатировал рост спроса на товары с низкими потребительскими свойствами, приведя красноречивые цифры: на рынке молока доля фальсификата оценивается в 20%, а на рынке рыбы – до 50%.

Чтобы хоть как-то сдержать падение реальных доходов, правительство анонсировало ряд мер, направленных на поддержание самой уязвимой группы населения – людей с зарплатами ниже прожиточного минимума (ПМ), который на данный момент составляет 9,7 тысячи рублей. Зарплату на уровне МРОТ (7,5 тысячи рублей) сейчас получают 4,9 млн россиян, но в мае премьер-министр Дмитрий Медведев пообещал, что в ближайшие два года произойдет повышение МРОТ до ПМ. Эта мера несет в себе ряд «подводных камней» и будет весьма затратной (по оценке Минтруда, для повышения зарплат бюджетникам потребуется 25 млрд рублей), но проблему бедности решит лишь частично. Значительная часть трудящихся в РФ получают зарплату, не сильно превышающую ПМ, причем даже в тех отраслях, где, казалось бы, низких зарплат в принципе быть не должно.

«Диверсанты те, кто не платит денег этим людям», – заявил в начале года курирующий «оборонку» вице-премьер Дмитрий Рогозин, комментируя причины брака при сборке двигателей ракет-носителей «Протон-М». Оказалось, что рабочие предприятий, выпускающих эти ракеты, получали по 10–15 тысяч рублей в месяц.

Теперь как на Западе

История с «Протонами» – весьма показательный случай для явления, которое экономисты и социологи труда называют «сверхновой бедностью».

«Это бедность при наличии стабильной легальной работы, – пояснил газете ВЗГЛЯД профессор ВШЭ Дмитрий Евстафьев. – На начальном этапе экономического роста такая бедность порождает дисперсность занятости, то есть стремление к подработкам, в том числе и на коррупционной основе. В бюджетной сфере это неизбежно приводит к серьезным проблемам – и по качеству сервисов, и по социальным отношениям. Одним из признаков усугубления проблем с «дисперсной занятостью» является текучка кадров в образовании и медицине».

«Феномен бедности работающего населения, с которым сегодня сталкивается общество, заключается в том, что большинство больше не может качественно улучшить свое положение и повысить уровень благосостояния, – подтверждает коллега Евстафьева по ВШЭ, доцент Павел Родькин. – Но проблема заключается не только в уровне зарплат, падении реальных доходов населения или росте инфляции, а, прежде всего, в стремительном сокращении социального сектора. Тот же Всемирный банк, который прогнозирует постепенное снижение уровня бедности в России в 2017–2019 годах за счет замедления инфляции и роста доходов, никак не связывает свои данные с показателями развития социальной сферы в виде качественного массового образования, медицины, досуга и прочего».

Все это на удивление напоминает эпоху брежневского «застоя», когда «бесплатное» образование и – в особенности – здравоохранение стали приходить в упадок буквально на глазах, а жизненной философией трудящихся стала небезызвестная формула «вы делаете вид, что нам платите, а мы делаем вид, что работаем». По большому счету, в такой же ситуации оказались и те «сверхновые бедные», которые официально трудоустроены, но при существующих условиях оплаты труда работа стала для них формальностью. С той лишь разницей, что в советские времена за «нетрудовые доходы» можно было получить реальный уголовный срок, а сегодня власти с этим не то чтобы смирились, но хорошо понимают масштаб проблемы.

Знаменитое высказывание вице-премьера Ольги Голодец о том, что государство имеет представление о трудоустройстве лишь 48 млн человек, а остальные «непонятно, где заняты, чем заняты, как заняты», положило начало попыткам вывести самозанятых из тени, но пока что эти усилия мало к чему привели. Уполномоченный по правам предпринимателей при президенте Борис Титов привел такие данные: за первые три месяца двухлетних «налоговых каникул», объявленных для самозанятых, было подано всего 40 уведомлений о получении этого статуса.

Но не стоит думать, что все эти явления характерны исключительно для России. «Российское общество сегодня переживает все те же проблемы в виде тотальной закредитованности, роста безработицы, неравенства и бедности, что и в западном мире», – подчеркивает Павел Родькин. То есть «сверхновая бедность» – явление глобальное, и связано оно, прежде всего, со стремительным увеличением численности так называемого прекариата – людей, не имеющих постоянной занятости. Сам термин ввел в оборот английский экономист Гай Стэндинг, автор книги «Прекариат. Новый опасный класс», которая была издана на многих языках, включая русский.

Одной из главных причин взрывного роста этой группы, как подчеркивает еще один знаменитый западный интеллектуал – американский социолог Рэндалл Коллинз, является новая волна технологического замещения труда, только теперь машины вытесняют не рабочих с фабрик, а средний класс из офисов. Исторически возникновение среднего класса было связано как раз с необходимостью куда-то деть освободившиеся рабочие руки в промышленности, но что делать, например, с бывшими банкирами, на место которых пришли компьютеры, пока не придумали.

Вот почему количество свободных вакансий на российском рынке труда даже во время кризиса остается стабильно высоким (что, кстати, весьма удивляет ту же Голодец): желающих работать за предлагаемые этими вакансиями деньги найти сложно – проще пойти в полулегальные таксисты или строители. И наибольший риск здесь, опять же, в переходе количества в качество: накопление критической массы прекариата или условно занятых может иметь самые тяжелые социальные последствия.

«Вопрос в том, чтобы сверхновая посткризисная бедность не становилась застойной, – говорит Евстафьев. – Это произошло, например, в США и привело к «детройтизации» важных в социальном и цивилизационном смысле пространств. Те же малые города Нечерноземья не менее подвержены «детройтизации», нежели «ржавый пояс» Среднего Запада в США. Итог понятен – визуализированный социальный раскол общества. Для «сверхновых бедных» знаковым вопросом является вопрос борьбы с коррупцией и ограничения роскошествования элиты, хотя эти два компонента как раз не имеют прямого отношения к достатку «сверхновых бедных».

По мнению Евстафьева, в такой ситуации приоритетом для власти должно стать стимулирование занятости по одному – основному месту работы, что, полагает он, является «признаком социального здоровья». Однако этого мало.

«Бороться с бедностью можно только через развитие доступного и высококачественного (не путать с «высокоэффективным») социального сектора», – подчеркивает Родькин. Однако, по его мнению, этого практически невозможно добиться в рамках существующей сегодня неолиберальной политики. «Таким образом, – резюмирует он, – решение проблемы бедности возможно только при изменении социально-экономической модели на социально ориентированную, а это, в свою очередь, грозит идеологическим кризисом российского капитализма, каким он сложился после 1991 года. Ведь бедность является системным условием того социально-общественного устройства, которое было провозглашено как «возвращение в цивилизованный мир». Сегодня Россия пытается всеми силами сохранить общество потребления, теряя при этом главный компенсаторный механизм в виде социального государства, а деградация социального сектора во многом повторяет путь США. Однако модель общества потребления приходит к исчерпанию, порождает социальных уродов, например в виде прекариата, ведет к экономическому и социальному кризису».

Так ли все плохо?

Есть, впрочем, и более прагматичные оценки, в свете которых ситуация выглядит не столь пессимистично. «Основной довод тех, кто отмечает рост бедности, сводится к падению показателя средних реальных доходов населения, – заявил газете ВЗГЛЯД независимый аналитик Александр Полыгалов. – Но здесь есть два нюанса, на которые нужно обратить внимание. Во-первых, надо смотреть не на доход отдельного человека, а на доход домохозяйства, особенно если совместным ведением хозяйства занимается семья из нескольких поколений. Учёт подобных вещей именно по индивидам, а не по домохозяйствам – это родовая травма всей современной экономической статистики, ведь даже на теоретическом уровне экономическим агентом является домохозяйство, а не индивид. Во-вторых, очень сложно учесть все неформальные виды заработка, которые могут никак не отражаться в статистике. Поэтому я бы не стал говорить о том, что когда реальные доходы падают, бедность демонстрирует прямо-таки зашкаливающий рост. Скорее, речь идет о некотором перераспределении совокупного дохода населения в пользу неформальных источников, и его пока не может уловить статистика».

Тем не менее логика этого рассуждения полностью укладывается в описанную выше социологическую модель: неформальные доходы растут потому, что «классического» труда – с полной занятостью – становится все меньше, либо же уровень его оплаты падает так сильно, что человеку волей-неволей приходится искать подработки.

«Некоторые заявления членов правительства элементарно противоречат друг другу, – продолжает Полыгалов. – Например, когда заявляется о существенных успехах в деле снижения темпов инфляции, а потом чуть ли не через запятую говорится о падении реальных доходов, которые представляют собой номинальные доходы с поправкой как раз на инфляцию. Получается одно из двух: или у нас где-то кто-то массово снижает номинальную заработную плату работникам, или те цены, на которые поправляются номинальные доходы, не имеют ничего общего с ценами, используемыми для расчета показателя вроде как снижающейся инфляции».

Тут, кстати, можно вспомнить, что правительство и ЦБ оперируют не только теми показателями инфляции, которые выведены по формулам, но и такой категорией, как «инфляционные ожидания». Последние хоть и находятся сейчас на исторически низком уровне чуть выше 10%, в целом совпадают с результатами независимых опросов, которые свидетельствуют: большинство населения полагает, что реальная инфляция в России по-прежнему выше 10%, а не приближается, как уверяют финансовые власти, к заветным 4%.

Определенные сомнения в связи с данными о растущей бедности вызывают и декларации о росте ВВП (по оценке Максима Орешкина, в этом году он увеличится примерно на 2%). «Реальный ВВП – это, по сути дела, и есть совокупность реальных доходов различных экономических агентов, – напоминает Полыгалов. – И если реальные доходы населения падают, то чьи же доходы растут? Доходы государства, которое ради решения проблемы дефицита бюджета предлагает повысить то один налог, то другой? Или, может быть, на фоне стагнирующих или падающих цен на нефть каким-то невыясненным способом растут реальные доходы экспортеров? Или же у нас резко стала расти прибыль российских компаний? При этом разговоры о беднеющем населении идут на фоне данных о росте продаж легковых автомобилей бюджетных марок вот уже более полугода. Не бывает такого, что ВВП растет, потребление растет, инфляция падает, но при этом растет бедность и сокращаются реальные доходы населения. Что-то в этом списке лишнее: или рост бедности, или все остальное. Иными словами, если бедность у нас все же растет, то тогда давайте, пожалуй, пересмотрим данные по экономическому росту и инфляции».

Текст: Михаил Кувырко