Валентин Антипенко

 

Тридцать лет назад в газете «Літаратура і мастацтва» от 3 июня 1988 года была напечатана статья «Курапаты — дарога сьмерці», авторами которой стали сотрудник Института истории АН БССР Зенон Позняк и инженер-конструктор завода им. Ленина Евгений Шмыгалёв.

Общество содрогнулось от сенсации, превзошедшей по резонансу сообщение немецких пропагандистских служб о найденном в 1943 году захоронении польских офицеров в Катыни.

Если Геббельс приписывал советам ликвидацию 20 тысяч польских военных, то количество жертв сталинских репрессий, якобы преданных земле в урочище Куропаты, постоянно росло, и вскоре, благодаря фантазиям Позняка, стало исчисляться цифрами, на порядок большими — 200—250 тысяч человек.

Раскопки в Куропатах вряд ли были плановыми для археологов Института истории, да и названия у той местности до публикации не было.

Скорее всего, Позняк получил откуда-то наводку и воспользовался тем, что в апреле-мае 1988 года вдоль кольцевой дороги проводили земляные работы газовики.

По воле судьбы у меня имелось представление о стиле работы органов госбезопасности сталинского периода.

Мои родные были живыми свидетелями действий НКВД в 1937—1941 годах в Западной Белоруссии, а бабушка едва не попала под депортацию. Дед мой по материнской линии был арестован осенью 1945 года и через полгода скончался в Вилейской тюрьме.

Мать рассказывала мне об обстоятельствах его ареста, этапировании и содержании заключённых, о тех испытаниях, которые выпали на долю родни.

После войны к нашему дому время от времени ночью подъезжал «воронок» и на пороге навеселе появлялся капитан МГБ Молодцов.

За накрытым столом он усаживал меня, маленького, на колени и просил спеть ему «Только море да небо вокруг…».

Однажды в обмен на понравившиеся мне золотые погоны он предложил затянуться папиросой «Казбек», после чего меня еле откачали и я после этого ни разу не затянулся сигаретным дымом.

Как потом стало известно, Молодцова в конце 1953 года расстреляли.

Эти и другие обстоятельства не давали мне повода восторженно относиться ко всему тому, что происходило в период репрессий, однако ни я, ни мои родные не опустились до того, чтобы охаивать весь советский период, представляя его только в чёрных красках.

Позднее мне приходилось много контактировать с бывшими сотрудниками органов госбезопасности. Двое из них достаточно высокого уровня были роднёй моей жены, и их поведению можно было поучиться.

К тому же в машеровские времена кадры воспитывали бережно относиться к достоинству людей. Если возникали к ним вопросы, мы въедались в проблему, каждый эпизод подтверждали фактами и, делая выводы, не брали на веру всё, что говорят или пишут.


Работая в самые смутные перестроечные времена в Президиуме АН БССР, я неплохо знал гнездовье оппозиции. Мне не раз приходилось беседовать с «неформалами», рассматривать их прошения о предоставлении помещений для проведения разного рода мероприятий и даже участвовать в дискуссиях в аспирантском общежитии.

Напротив моей приёмной находился кабинет Алеся Адамовича, автора знаменитого высказывания: «БССР — Вандея перестройки».

Мы частенько беседовали с ним, и я даже уговорил президента АН БССР Н.А.Борисевича спустить на тормозах поручение ЦК переместить рабочее место Адамовича из Президиума в профильный институт.

В то время звезда Позняка только восходила.

За что он, искусствовед, был уволен из Института этнографии и фольклора и занялся в Институте истории археологией, обсуждать не имеет смысла. Видимо, другого применения ему не нашлось.

Заметим при этом, что факты участия некоторых непрофильных академических учёных-естественников в археологических раскопках не были новинкой.

Особенно серьёзным специалистом в этой области считался крупный деятель БНФ, доктор физико-математических наук Юрий Ходыко, работавший в Институте физики и всё своё отпускное время посвящавший изучению исторических мест Беларуси.

Но этот исключительно порядочный человек к раскопкам в Куропатах приобщён почему-то не был, а может, и сам не захотел.


Для того чтобы разобраться в ситуации вокруг Куропат, надо понимать, в какое положение в перестроечное время были поставлены силовики, поскольку следственные, экспертные и другие действия без них проводиться не могут.

Хотя белорусская милиция менее других зависела от Москвы, она с конца 80-х была связана по рукам местными перестроечными властями и не могла применить весь арсенал своих возможностей, так как в её деятельность вмешивались все кому не лень. И с самого верху, и снизу.

Комитет госбезопасности, наиболее тесно связанный с Москвой, занял на тот момент, в общем-то, правильную позицию самосохранения и старался обходить острые углы, особенно после назначения в августе 1991 года председателем КГБ СССР инициатора приобретения резиновых дубинок для милиции Вадима Бакатина.

Это о нём известный диссидент Владимир Буковский после состоявшейся встречи в сентябре 1991 года писал: «…возглавляемое им ведомство он терпеть не может».

В итоге КГБ СССР был развален — и только в Беларуси он выжил.

В отличие от Лубянки, ухоженный памятник Ф.Дзержинскому стоит до сих пор в скверике напротив здания Комитета. Сохранилась и другая атрибутика, свидетельствуя о преемственности чекистских традиций на родине «железного Феликса».

Исключительно правильным в то смутное время было сохранение закрытости доступа к архивам госбезопасности. Да и печатного органа для массового читателя у КГБ не было.

О прокуратуре того времени говорить не приходится, поскольку её руководство испытывало мандраж и шло на поводу у националистических сил, не создавая препятствий в их деятельности, хотя поводов было предостаточно.

Именно по этой причине следственные действия по проблеме Куропат закончились выводами, очень удобными для Позняка и его окружения.

Единственным силовым ведомством, которое могло отстаивать принципиальную позицию и противостоять деструктивным элементам в стране, было Министерство обороны, печатный орган которого — газета «Во славу Родины», старалась объективно освещать события, демонстрируя гражданскую позицию военных.

Именно в этой газете и появились статьи, ставящие под сомнение выводы прокуратуры.

После выступлений в печати прокуратура провела ещё несколько расследований, но строгих доказательств того, кто же захоронен в Куропатах, общественность так и не увидела. Лишь количество жертв уменьшилось — сначала до 30 тысяч, а затем и того меньше.

Статья Общественной комиссии по расследованию трагедии в Куропатах.


Прошло достаточно лет.

Позняк удрал за границу. Существенно поредевшие процессии в Куропаты на «Дзяды» стали восприниматься обществом как дань традиции.

Но вдруг не так давно каким-то недалёким деятелям захотелось построить развлекательный центр в том районе, и тема Куропат получила второе дыхание.

Трудно себе представить, что творилось в головах чиновников, подписавших разрешительные документы, вызвавшие бурю негодования.

В конце концов скандал удалось кое-как погасить отказом от намерений строить что-либо в том районе, но осадок остался, и тогда редактор «СБ сегодня» Павел Якубович решился сделать попытку найти соломоново решение.

На телевизионном заседании «Клуба редакторов», а затем на круглом столе по теме сталинских репрессий, он заявил:

«Куропаты — не полигон для эксгумаций и проведения медэкспертиз. Это — место массового захоронения, упокоения. Там, на мой взгляд, должен быть огромный, кричащий плакат: «Здесь похоронены люди».

Так он, видимо, собирался «избавить эту площадку от излишней политизированности, а общими силами государства и общественности собрать деньги на установку там мемориала».

Однако оказалось, что радикалы никогда не поддержат проект Якубовича, поскольку опасаются обезличивания популярной темы сталинских репрессий, что могло бы повлечь за собой сокращение зарубежного финансирования их деятельности.

В воздухе повисло ощущение, что из-за нерадивости чиновников возможен прокол, который может создать прецедент — ведь правда о Куропатах, несмотря на прокурорские утверждения середины 90-х о поставленной точке, пока так и осталась подвешенной в воздухе.


Будучи в прошлом году на праздновании Дня Победы у своего приятеля в Логойском районе, мне довелось познакомиться с подполковником КГБ в отставке Емельяном Николаевичем Лепешко, который в тот период был активным членом Общественной комиссии по расследованию преступлений, совершённых на холме возле деревень Цна-Йодково — Зелёный Луг, который известен сегодня под названием Куропаты.

Когда беседа перетекла к главному конфузу перестройки, он отозвал меня в сторонку и сказал:

— Не верьте вы в эту галиматью. В Куропатах погребены местные и этапированные из Европы евреи, расстрелянные немцами в конце 1941-го — первой половине 1942 года.

Мы договорились как-нибудь встретиться и побеседовать, и недавно Емельян Николаевич навестил меня с увесистой папкой разных материалов.

Мы провели с ним беседу, которую я и воспроизвожу с некоторыми сокращениями.

 

Подполковник КГБ в отставке Е.Н.Лепешко.


Вопрос: — Откуда ноги растут, Емельян Николаевич? Вы, чекист с 23-летним стажем, на заключительном этапе перестройки работали в центральном аппарате КГБ, занимались вопросами деятельности общественных организаций и наверняка наблюдали за деятельностью Позняка...

Ответ: — Да уж. Я помню Зенона ещё в потрёпанных одеждах, когда он бегал по всем сходнякам «Толоки» и других «неформальных» образований с эмоциональными, но не очень тогда вразумительными речами.

Сравнивая их текст с тем, что пишут московские перестройщики, я к своему удивлению заметил, что Позняк почти дословно повторяет на белорусском языке их посылы, сдабривая речи русофобской риторикой и страхами сталинских репрессий.

Это потом он приоделся, приобрёл лоск и популярность горлана-главаря.


Вопрос: — И всё же в чём мотивация этих его действий? Неужели он без опоры на влиятельные силы смог взбудоражить общественность на многие годы?

Ответ: — Всё очень просто. Проследите действия Позняка на всём протяжении его учёбы в институте и работы в Академии — и станет ясно, что он в случае чего сразу бежал жаловаться к авторитетным коммунистам или в ЦК.

Завершить учёбу и защитить диплом в институте ему помог выдающийся советский поэт и деятель КПЗБ Максим Танк.

Кандидатскую диссертацию по проблемам развития белорусского театра он защищал не в Минске, а в колыбели Октябрьской революции — Ленинграде.

Вновь трудоустроиться в Академии наук после увольнения из Института этнографии и фольклора ему помог не кто иной, как секретарь ЦК КПБ по идеологии Е.Т.Кузьмин.

Даже пишущую машинку для печатанья самиздата он приобрёл через друга в подведомственной КГБ организации.

Поэтому Позняк не так прост, как многим кажется. Ведь скандал вокруг Куропат «крышевал» не кто иной, как секретарь ЦК КПСС Александр Яковлев.

Он же предупредил белорусские власти о том, чтобы ни единый волосок не упал с головы Позняка даже тогда, когда ему хотели предъявить обвинение в пропаже артефактов, найденных при раскопках в Заславле.

 

 

Позняк в Куропатах.


Мотивы действий Позняка тоже понятны.

Если бы он сосредоточился на проблемах «занядбанасці» мовы и белорусской культуры, то его шансы прорваться во власть были бы нулевыми — если с мовой в городах действительно появились проблемы из-за урбанизации, то белорусская культура в советский период была на пике всесоюзной популярности.

Манипулирование историческими фактами и разжигание русофобии, нагнетание чернобыльских страхов и раскручивание темы репрессий стали гораздо более эффективными инструментами воздействия на массовое сознание периода перестройки.

Заметьте, что давно уж нет тех, кто пострадал или был карающим мечом, а на теме репрессий делается погода до сих пор.

Яковлеву же и другим предателям того времени нужен был яркий, сногсшибательный пример невиданной массовости репрессий в Белоруссии, так как других поводов взорвать общество не имелось.

БССР, несомненно, стояла костью в горле проходимцев, поскольку уровень жизни здесь был выше и общественный накал конца 80-х был в большей степени результатом агитации, а не провальной ситуации в экономике страны. Потому Яковлеву крайне необходимо было взорвать западный регион СССР, что и было достигнуто с помощью Чернобыля и Куропат.

Неслучайно, пребывая за рубежом, Позняк до сих пор упорно твердит о сотнях тысяч расстрелянных НКВД в Куропатах, а в последнее время договорился до того, что Беларусь потеряла в 30-х годах аж два миллиона человек, чего будучи в здравом уме представить себе невозможно.


Вопрос: — А какие аргументы вы можете привести в доказательство того, что НКВД непричастен к расстрелам в Куропатах?

Ответ: — Спецслужбы — организации закрытые. Они всегда ведут себя так, чтобы их деятельность была скрыта от постороннего уха и глаза.

Это было характерным как для НКВД, так и для МГБ и КГБ.

И тогда, и сейчас практические действия спецслужб тщательно документируются, и документам присваивают соответствующие грифы секретности.

Никто не пытается опровергать тот факт, что репрессии 30-х годов были масштабными, с вопиющими нарушениями законности.

Зачастую по доносам в эти жернова попадали невинные, оклеветанные люди, и их, несомненно, очень жаль.

Следует также понимать — чем дальше находились города и местечки Белоруссии от столицы, тем большей была вероятность самоуправства, злоупотреблений и сведения счётов.

В Минске до войны проживали немногим более 200 тысяч человек. Большая половина населения — евреи. Ещё больший процент их был в местечках.

Эти пропорции соответствовали и качественному составу сотрудников НКВД.

Треть территорий и населения до 1939 года находились в Польше, и советская власть пришла в «кресовые» регионы, когда волна репрессий существенно спала, чему всемерно способствовал сменивший Ежова Берия.

Появились нормативные акты, запрещающие многое из того, что применялось в отношении заключённых во времена «ежовых рукавиц».

Сразу хочу заметить, что с началом войны архивы белорусского НКВД были эвакуированы, а после войны в полном составе были возвращены обратно.

Из архивных документов КГБ следует, что после 1938 года расстрелов по линии НКВД в Белоруссии вообще не проводилось — они приходятся на 1937—1938 годы.

Насколько мне известно, в окрестностях столицы имелось 13 мест захоронения.

В направлении Логойска есть захоронение около деревни Боровая.

На него-то и могли ссылаться в ходе следствия несколько бывших сотрудников НКВД 1937—1941 годов, однако из-за приблизительности указанных координат их показания были использованы для подтверждения прокурорской версии.

Как правило, расстрелы производились не на местности, а в местах содержания заключённых, поэтому каких-то гильз или предметов личного пользования, тем более бритв, украшений или ещё чего-то в местах захоронений быть не могло.

В распоряжении НКВД имелось два автозака, в которых по ночам вывозили тела за город и тщательно захоранивали без каких-либо свидетелей.

Осматривая территорию Куропат, просто глупо предположить, что НКВД в открытую занимался расстрелами на возвышенности, да ещё и на территории собственного стрельбища, огороженного высоким забором от рикошета пуль в сторону близлежащих населённых пунктов.

Уму непостижимо, что в эту болотистую тогда глухомань по бездорожью можно было доставить 250 тысяч арестованных и расстреливать их из стрелкового оружия, разбрасывая гильзы и разнося эхо по всем окрестностям.

 

Куропаты. Схема к протоколу осмотра места происшествия от 8—12.07.88. Тропа узников фашизма и контур захоронения в действительности.


Вопрос: — Так почему же Позняк и его сподручные ссылались на живых свидетелей, которые «видели», «слышали» и «рассказали»?

Ответ: — Вы можете себе представить, что среди жителей близлежащих деревень находились желающие приблизиться к объекту НКВД и разглядывать, как тысячами убивают ни в чём не повинных людей? Я — нет.

Если бы они такое увидели, то немедленно снялись бы с насиженных мест и уехали куда подальше.

Хождения по той территории начались после того, как немцы оккупировали Минск и его окрестности, однако нет чётких свидетельств, что именно тогда кем-то были найдены чьи-то останки.

Кому-кому, а вам-то известно, как добываются нужные свидетельства. Вы же работали в составе комиссии Марии Осиповой по установлению участия в деятельности Минского партийного подполья и знаете, сколько было тогда ходоков с фальшивыми свидетельствами или таких, кто видел, что под подушкой заявителя хранился чей-то пистолет, значит, он — подпольщик.

С другой стороны, мне не известно ни одного факта, когда следователями были приняты во внимание свидетельства тех, кто действительно был в курсе событий, включая ту же Марию Осипову.

Их фамилии были упомянуты в заключении Общественной комиссии и многочисленных статьях в прессе, однако к этим материалам не прислушались.