Как первый побывавший в Москве китаец едва не начал войну с Пекином

Первая документально зафиксированная встреча русских первопроходцев с представителем китайского народа состоялась 3 апреля 1652 года, когда Ерофей Хабаров на берегах Амура с удивлением расспрашивало далёком Китае «никанского мужика Кабышейку». Спустя три года первые три китайца впервые поселились на дальневосточных землях нашей страны — им предстояло оставить небольшой, но яркий след в русской истории. Об этом специально для DV расскажет историк Алексей Волынец.

«Никанские мужики», или Три китайских казака

В апреле 1655 года сменивший Хабарова казачий атаман Онуфрий Степанов отправил с берегов Амура в Якутск «соболиную казну» и вместе с ней «Никанского царства полонеников». В письме якутскому воеводе глава амурских первопроходцев сообщал, что эти «никаны», то есть китайцы, были пленены маньчжурами и привезены ими «в холопы» на Амур, где и были отбиты русскими казаками.

«И те никанские люди, — сообщал Онуфрий Степанов в стилистике той эпохи, — били челом государю царю всеа Руси и подали челобитные на великой реке Амуре мне, Онофрейку, о крещении, чтобы их государь пожаловал, велел привесть в православную христианскую веру по правилу святых апостол и святых отец. И те никанские люди в нынешнем году по их челобитью в православную христианскую веру приведены…»

Благодаря расспросам Ерофея Хабарова русские уже немного знали о «Никанском царстве», лежащем далеко к югу от Амура, на берегах рек Хуанхэ и Янцзы. Знали и о том, что большинство «никанцев»-китайцев враждебны племенам маньчжуров, с которыми русским первопроходцам уже приходилось не раз сталкиваться в боях на берегах Амура.

В итоге летом 1655 года казаки Трофим Никитин и Богдан Габышев привезли из Приамурья в Якутск трёх китайцев. Архивные документы сохранили даже их китайские имена, писарь Якутского острога попытался передать звуки неизвестного ему языка русскими буквами — «Зовут по бусормански Тенур да Чагу да Хиштко, а во крещение им имяна Тимошка да Митька Ивановы, да Васька Марков…»

Три китайца, ставшие Тимофеем, Дмитрием и Василием, как «иноземцы Никанского царства выходцы» тут же подали воеводе Якутского острога челобитную с просьбой «поверстать их в государеву ленскую службу» — то есть зачислить казаками для службы к востоку от реки Лены. Так среди русских первопроходцев, бывших потомками и великороссов, и «литвинов» (то есть поляков, украинцев и белорусов), и различных «татар», и местных дальневосточных народов, якутов и тунгусов, впервые появились и три китайских казака…

«И по се время плачючи живут…»

Удивительно, но дальнейшая судьба всех трёх казаков из Китая частично прослеживается по архивным документам. «Тимофей Иванов», он же китаец по имени Тенур, в том же 1655 году был отправлен из Якутска прямо в Москву. В столицу новоявленного казака отправили потому, что он был «учён китайской грамоте» — вероятно, это был первый в истории выходец с берегов Янцзы и Хуанхэ, прогулявшийся по улицам Москвы.

В столице России «Тимошка Иванов сын Никанской» прожил около двух лет, затем был зачислен в «конные казаки» и вернулся обратно на дальневосточные земли России. Именно благодаря ему в Москве окончательно поняли, что «Никанское царство» из донесений Ерофея Хабарова — это, собственно, и есть далёкий Китай, а не какая-то ещё одна новая, ранее неизвестная страна…

Кстати, в народном сознании «Никанское царство» так и не слилось с Китаем. Зато после увлекательных рассказов первопроходцев Хабарова и появления неведомых ранее «никоничан» оно своими гипотетическими богатствами прогремело и прославилось на всю Сибирь. Уже в следующем столетии на дальневосточных рубежах России возникли фантастические сказы и легенды о некой чрезвычайно роскошной и благополучной стране — притаившемся далеко за Китаем счастливом «Никанском царстве», где все сыты и богаты.

Но вернёмся из народных фантазий к реальным китайцам, попавшим на дальневосточные земли России 363 года назад. Из документов былых столетий кое-что мы знаем и о дальнейшей судьбе двух других «китайских казаков» — «Митьки Иванова» и «Васьки Маркова». Удивительно, но о них упоминает один из самых знаменитых персонажей русской истории XVII века — сам глава церковного раскола протопоп Аввакум!

Мятежный Аввакум, хорошо знакомый царю и всем высшим сановникам государства, в те годы был сослан в Забайкалье и находился в свите воеводы Афанасия Пашкова, который должен был готовить дальнейшее завоевание берегов Амура. Именно тогда среди местных казаков ссыльный протопоп и встретил двух «Никанской земли иноземцев».

Образованный Аввакум именовал китайцев не «толмачами», а почти по-современному — «перевотчиками». Принявшие православие люди из далёкого Китая заинтересовали любознательного и склонного к литературным записям человека. Наверняка заметил он у них и неизбежную в таких условиях тоску по далёкой родине. Вскоре протопоп Аввакум отправил в Москву письмо самому царю, в котором рассказал и о китайцах-«перевотчиках», посетовав, что они «толмачеством государю собирали казны многие лета, а и по се время плачючи живут…».

Одна Россия и два Китая

Когда русские люди впервые массово столкнулись с теми, кого мы сегодня зовём китайцами, то есть с этническими ханьцами, к югу от Амура находилось, в сущности, два китайских государства. Первое, более северное и близкое к границам России государство маньчжуров, уже захвативших Пекин, позднее историки назовут «империя Цин», а русские люди XVII века называли либо «Богдойским царством», либо незатейливо — «Китайским государством». Тот же Китай, который лежал гораздо южнее, на берегах реки Янцзы, историки называют «империей Мин», а наши предки три с половиной века назад чаще всего, после донесений Ерофея Хабарова, именовали «Никанским царством».

Пока Россия при царе Алексее Михайловиче готовилась к завоеванию Киева на западе и Камчатки на востоке, маньчжуры в Пекине готовились окончательно захватить весь лежащий к югу Китай. Нашим предкам было непросто разобраться с таким двойным Китаем, тем более что один постепенно завоёвывал другой. Необходимо было понять и разницу между северным, маньчжурским, Китаем и южным, ханьским.

Маньчжуров и их китайских подданных тогда в России называли «богдойцами» или даже «богдойскими татарами», а более южных китайцев, ещё не покорившихся маньчжурским завоевателям, обычно именовали «никанцами». Путаница в XVII веке была такая, что порою «китайским языком» русские люди называли маньчжурский язык либо, в лучшем случае, некоторые китайские диалекты.

Чтобы как-то разобраться с двумя Китаями, бояре царя Алексея Михайловича составили справку о новых дальневосточных соседях нашей страны: «А от Китайского государства на левую сторону к море-океану лежит великое государство, что китайским языком нарицают Никанское, иные же нарицают Великая Хина… И то Государство Никанское паче Китайского Государства людьми и богатством, златом и серебром и камением драгим, шелком, камками и всякими благовонными травами и шафраном изобилсвует… И ныне он, никанской царь, с китайским царем воюются, а китайский царь чрез свое Китайское царство русских людей с товары для торгу к никанцам не пропущает…»

Чтобы русский царь легче понял разницу между маньчжурами и китайцами, ему объяснили на самом близком и доступном примере: «Есть природная недружба меж богдойцами и никанцами, как меж поляками и черкасами…» Черкасами тогда в России именовали украинских казаков, как раз в ту эпоху под предводительством Богдана Хмельницкого воевавших против польского короля.

Автором такого неожиданного сравнения был Николай Спафарий, переводчик Посольского приказа (предшественника Министерства иностранных дел). Именно Спафарий как раз готовился возглавить большое русское посольство в Пекин и собирал все доступные сведения о наших дальневосточных соседях.

В столицу «государства Китайского» наш посол отправился весной 1675 года. За всю отечественную историю это было лишь третье русское посольство в китайские земли, но самое многочисленное и представительное. Николай Спафарий ехал в Пекин во главе 150 человек. Вот только среди них не было ни одного знатока соответствующих языков — ни маньчжурского, ни китайского. Переводчик ждал посольство далеко к востоку от Москвы — им был уже постаревший, проживший в России двадцать лет китайский казак «Тимофей Иванов», он же «никанский мужик Тенур».

«Толмач богдойского да никанского языков…»

Путь посольства Николая Спафария из Москвы к истокам Амура занял почти 12 месяцев, и встреча с «толмачом»-переводчиком состоялась только в марте 1676 года. О своём посольстве в китайские земли Спафарий позднее составит обширные записки, фактически подробный дневник — но вот имя переводчика на его многочисленных страницах не прозвучит ни разу! Хотя «мой толмач» будет неоднократно упомянут послом и в дневниковых записях, и во всех отчётах, в том числе предназначенных лично царю всея Руси.

Действительно, посольство в Пекин было бы просто невозможно без активного и ежедневного участия переводчика с маньчжурского и китайского языков. Но по итогам дипломатической миссии Николай Спафарий сознательно не хотел упоминать имя «толмача» — слишком уж драматичными оказались связанные с переводчиком события, едва не кончившись трагедией и большой войной Москвы и Пекина…

«Служилый человек, толмач богдойского да никанского языков, родом он был никаниченин и выехал на твои, великого государя, земли тому лет с тридцать назад, как была война по Амуру с китайцами…» — так позднее рассказывал царю вернувшийся из Пекина посол Спафарий. «И крестился и служил тебе, великому государю, на Москве и в Тобольске, и в иных Сибирских городах везде верно, и никакая измена за ним не объявлялась, и оттого я из-за скудости толмачей взял его…» — пояснял посол ситуацию с переводчиком.

Хотя имя не прозвучало, но такие детали биографии «никаниченина» позволяют идентифицировать его с абсолютной точностью — это именно «Тимофей Иванов», первый китаец, побывавший в Москве. Посольство в Пекин вместе с Николаем Спафарием стало для китайского казака первым за несколько десятилетий приближением к далёкой родине, лежавшей где-то на юге от реки Хуанхэ.

Хотя Пекин тогда был столицей маньчжуров, а не китайцев-ханьцев, но сородичи «Тимофея Иванова» встречались на всём пути посольства — маньчжуры, завоёвывая Китай, многих пленников переселяли на север. Едва русское посольство пересекло границу, как опытный дипломат Спафарий заметил, что его переводчик слишком уж эмоционально реагирует на рассказы маньчжуров об их победах над китайцами.

«Здесь по селам живут многие никанцы у китайцев в холопстве, и они сказывали моему толмачу, что китайцы лгут, что якобы победили никанцев, наоборот они побеждены никанцами дважды…» — так записал Спафарий в дневнике. Здесь надо помнить, что «китайцами» наши предки тогда называли именно маньчжуров, а тех, кого мы сегодня именуем китайцами, звали «никанцами».

Посольство Николая Спафария ехало в Пекин как раз в тот момент, когда на юге Китая вспыхнуло последнее яростное сопротивление маньчжурским завоевателям. Восставшие ханьцы тогда действительно одержали несколько побед над маньчжурскими войсками и отбили у захватчиков шесть провинций страны из пятнадцати, притом самых населённых и богатых. В 1675–1676 годах власть маньчжуров над Поднебесной реально висела на волоске — было достаточно ещё небольшого удара по маньчжурской империи, чтобы она рухнула, как карточный домик.

Такой соломинкой, ломающей хребет верблюду, могла стать для маньчжурского Пекина открытая война с Россией — к тому времени неурегулированный вопрос с границей в Приамурье породил тянувшийся уже четверть века вялотекущий конфликт наших первопроходцев с маньчжурскими соседями. Но ни Москва, ни Пекин войны не хотели, обоим государствам срочно требовалась спокойная общая граница: маньчжурам — чтобы, не отвлекаясь, завершить наконец покорение богатых земель к югу от Янцзы, а русским — чтобы бросить все силы первопроходцев на окончательное освоение изобильных драгоценными мехами пространств на севере Дальнего Востока.

«Проведать всякими мерами будет ли впредь у царского величества с китайским богдыханом дружба и любовь…» — именно так в 1675 году бояре в Москве сформулировали цель посольства Николая Спафария в Пекин к маньчжурскому императору-«богдыхану». И российский посол, прибыв в чужую столицу, всеми силами старался установить мирные отношения с дальневосточным соседом. Но вот у единственного «толмача» посольства — «никанского» китайца, давно ставшего сибирским казаком, — цель вдруг оказалась абсолютно противоположной…

Посол с отрезанным носом

На землях Китая посол Спафарий в сложных переговорах провёл более года. В Пекин он прибыл через 16 месяцев после выезда из Москвы — на исходе мая 1676 года. Современную столицу Китая русские люди XVII века чаще называли не привычным нам именем, а «Ханбалыком» — именно так именовали этот город в эпоху великой империи потомков Чингисхана, которые некогда объединяли в своих границах одновременно и Русь, и Китай. Посол Спафарий, прибыв в Пекин, подражая маньчжурскому и северокитайскому произношению, называл эту столицу «город Пежин».

Спафарий обратил внимание, что маньчжуры явно третировали его переводчика, а тот в свою очередь предпочитал общаться не с новыми владыками Китая, а с этническими ханьцами, своими соплеменниками. Как позднее рассказывал сам Спафарий: «Толмача богдойские люди не любили, потому что он с холопами их, с никанцами, водился, он сам породою никанец же. А ныне война великая меж богдойцами и никанцами, и была ненависть на него от них…»

Впрочем, российский посол, как опытный психолог и дипломат, заметил не только это. «И толмач мне будто со страхом говорил, что слышал он подлинно от людей боярина китайского, что тот посылал к монгольским князьям, чтоб они собрали войска и пришли на нас внезапно, чтоб нас всех убить, оттого что по мысли богдойской мы якобы к ним пришли с обманом и будто бы мы лазутчики в их государстве, а за нами идут де войска, и хотим их государство завоевать…» — так передавал в Москву посол Спафарий рассказы своего переводчика.

Однако Николай Гаврилович Спафарий, он же Николае Милеску-Спэтару, был слишком опытным и храбрым человеком, чтобы сразу поверить и с ходу испугаться страшных слов своего переводчика. Дальний потомок византийских императоров, он родился в семье бояр Молдавии, завоёванной тогда турками, и воспитывался при дворе османского султана, затем учился в лучших университетах Западной Европы.

Спафарий сам был опытным интриганом, когда-то он участвовал в заговоре против турецкого наместника Молдавии, за что ему отрезали нос. Однако заговорщик не только выжил, но и сумел спастись. Бежав в Германию, он даже сделал себе одну из первых в Европе успешных пластических операций. В жизни Спафария было ещё немало приключений, пока по рекомендации иерусалимского патриарха он не был принят в Россию на дипломатическую службу — благо человек со столь бурной биографией имел не только аристократическое происхождение, но и знал девять языков.

Спафарий был уникален не только знаниями или пришитым носом — три с половиной столетия назад он умудрился побывать на аудиенции и у французского «короля-солнца» Людовика XIV, и у маньчжуро-китайского императора Канси. География его дипломатических миссий для той эпохи поразительна — Стамбул, Париж, Стокгольм, Пекин. Для людей тех веков проехаться из Парижа через Москву в Пекин — это так же необычно и поразительно, как для наших современников, наверное, пролететь от Венеры до Марса с пересадкой на Луне…

Одним словом, российский посол в Пекине был умён, бит жизнь и очень опытен. Даже не зная ни маньчжурского, ни китайского языков, он сумел разгадать интриги своего переводчика. В свите посла нашлись сибирские казаки, знающие монгольское наречие, а сам Спафарий блестяще знал латынь. Среди маньчжуров тоже имелись знатоки монгольского, а в Пекине жили несколько европейских монахов-миссионеров, владеющих и латынью, и китайским языком. В итоге Николай Спафарий всё же сумел и без своего «толмача-никаниченина» объясниться с маньчжурскими «боярами» и выяснить, что переводчик пугал не только его.

«Чтоб на очной ставке толмача уличить…»

Как позднее вспоминал сам Спафарий: «Мой толмач начал дружить с людьми богдойских бояр и не пооднажды им говорил, что те, которые пришли к вам с посольством из Руси, не ищут дружбы и любви, а ищут де государства вашего и голов ваших, потому что они пришли к вам будто с посольством, чтоб вас обмануть, а за ними идёт войско сто тысяч и только ожидает знака, и тотчас будет здесь и станет рубить и разорять, а пищали и у людей посла все готовы и заряжены, чтоб и они почали вас убивать…»

То есть переводчик-китаец пугал русских, что якобы на них хотят напасть маньчжуры, а маньчжуров, в свою очередь, стращал угрозой со стороны России — что посол якобы выполняет роль лазутчика и готовит атаку на Пекин. Цель таких интриг была очевидна — любым способом спровоцировать конфликт и войну между русским царством и маньчжурской империей. Окажись у Спафария меньше опыта, будь его закалённые былыми приключениями нервы не столь крепки — и план китайского «толмача» мог бы вполне успешно реализоваться. В тех условиях любой инцидент с посольством мог стать поводом к войне.

Мотивы столь рискованных, откровенно самоубийственных действий посольского переводчика вполне понятны и спустя три с лишним столетия. Даже приняв православие, став «казаком Тимофеем Ивановым», прожив большую часть жизни в России, бывший «никанский мужик» не перестал быть китайцем. Наверняка у него осталась в нашей стране семья, возможно, и дети. Но вернувшись спустя десятилетия к родным землям, услышав вновь родную речь, пообщавшись с порабощёнными маньчжурами соплеменниками, он не смог остаться равнодушным к судьбам своего отечества.

Ведь посольство Спафария прибыло в Пекин в те дни, когда на юге Китая вовсю бушевало антиманьчжурское восстание. Прожив два десятилетия среди казаков, «Иванов никанской породы» хорошо представлял боеспособность русских. Он понял, что единственным шансом на успех для антиманьчжурского восстания его соплеменников станет война России против маньчжуров. Такую войну могли гарантировать репрессии пекинских властей против нашего посольства — вот «толмач» и стал изо всех сил тайно стравливать русского посла и маньчжурские власти.

Хитроумный посол Николай Спафарий в те дни, перед лицом потрясённых маньчжурских «бояр», вынужден был провести целое следствие. «И я тотчас послал за тем толмачом, чтоб на очной ставке его уличить, — вспоминал позднее Спафарий. — И расспрашивал его при богдойских боярах, говорил ли им такие речи или нет. И он говорил, что такие им речи говорил нарочно… И я его расспрашивал, от себя ли он те речи вымыслил или его кто научил. И он сказал, что от себя говорил…»

Старый переводчик оказался не только хитрым, но и стойким человеком. Всю вину он взял на себя, хотя Спафарий и маньчжурские сановники не без оснований предполагали, что «Тимофей Иванов» мог быть как-то связан с агентурой южнокитайских повстанцев. «Вора того накрепко пытал не раз, — записал в дневнике Спафарий, — чтоб он сказал, кто его научил и для чего такие речи говорил. И он с пытки говорил всё одно, что лишь пьяным те речи китайцам говорил, устрашая их войною…»

Мы уже никогда не узнаем, спасал ли переводчик свободу своего отечества по личной инициативе или всё же был как-то связан с борцами против маньчжуров. Но вся эта история так и просится под перо какого-нибудь писателя или сценариста: и необычный боярин Спафарий с обрезанным носом, и китайский казак «Тимофей Иванов» — просто готовые персонажи для авантюрного романа или шпионского триллера…

Кстати, Спафарий наверняка понял, не мог не понять и не оценить мотивы и чувства своего «толмача» — он сам слишком хорошо знал, что такое родина под игом чужеземного захватчика. Возможно, поэтому посол отказался казнить разоблачённого переводчика. И даже в докладе царю описания той драмы поданы с невольно проступающим уважением к фигуре «никаниченина». Не зря в записях Спафария, потомка византийских императоров, есть и такие слова: «Как некогда злой народ турецкий завладел греческим царством, так и ныне злой же народ богдойский завладел неправедно пребогатым Никанским царством».

О дальнейшей судьбе разоблачённого «Тимофея Иванова» ничего не известно. Сегодня мы лишь знаем, что его под конвоем отправили к Амуру и далее в Нерчинский острог, где позже возникнет одна из самых страшных царских каторг. Посол Спафарий благополучно вернулся в Москву, где вскоре написал первую русскую книгу о Китае, наполненную большим уважением к этой стране, её искусству и трудолюбивому народу. Впрочем, на страницах книги бывший русский посланник в Пекине начертал и такие слова: «Китайцы перед нами, европейцами, суть в храбрости аки жёны перед мужьями, зато в разуме гораздо превосходят, потому что зело хитры…»