За то время, что мама общалась с девочкой (мы с дежурным администратором были в другом кабинете), Аня разнесла мой класс, в буквальном смысле: все вещи разбросаны, цветы все разбросаны (это было как раз после Дня учителя), вазы разбиты, парты перевернуты, полный погром. Я не стала уже выносить эту ситуацию на люди, потому что поняла, что мне будет только хуже. Начала общаться с ней как учитель с учеником и старалась не оставаться с Аней наедине. Девочка стала сбегать с уроков, а мама резко изменила отношение к школе: перестала приходить на собрания и отвечать на звонки.

Так все продолжалось до января-начала февраля этого года. С этого времени она стала расписывать стены школы. И первая надпись была о том, что взорвет школу. Когда я узнала об этом, то находилась уже дома. Около 11 часов ночи мне позвонила директор школы и попросила телефон мамы девочки. Я спросила, что случилось, и директор мне сказала: «Твоя ученица готовит взрыв в школе».

В портфеле у девочки нашли бутылку водки, спички, как объяснила Аня, приготовление к поджогу. А помешала Анне осуществить задуманное охранница, которая совершала плановый обход образовательного учреждения.

— По данному факту возбудили уголовное дело?

Не владею достоверной информацией. Были разговоры, что, якобы, возбудят уголовное дело и поставят на учет девочку. Но на самом деле, как сейчас мне стало известно, ее никуда не поставили и дело не возбуждали.

Дети стали звонить и быстро поняли, что это учительский телефон. С того времени мое утро начиналось с того, что я, уборщица и мои коллеги мыли стены. Разговоры с ней были бесполезны. Потом она уехала с мамой на две недели в отпуск. А уже 3 апреля этого года на мой телефон уже начали названивать мужчины. Я вначале не поняла, что происходит. Но это продолжалось, и я поехала в полицию писать заявление о том, что мой телефон с предложением сексуальных услуг размещен неизвестными на порно-сайтах. Мое заявление передали участковому. Он меня вызвал, опросил. Ему я сказала, что не знаю, кто это сделал, но подозреваю, что могла сделать моя ученица. Ее вместе с мамой опросили. Номер моего телефона с фотографией и номер телефона завуча продолжали публиковать на новых сайтах. География звонков — вся Россия. Некоторых мужчин, которые звонили, я просила скинуть скрин, на каком сайте указан телефон. Мне присылали, я все отдавала в полицию. Но там дело закрыли из-за отсутствия состава преступления.

За это время меня ни разу не опросили, даже не оповестили о повторном закрытии дела. Я узнала об этом случайно. Тогда уже махнула рукой, знала, что в августе проведу опрос учащихся, кто куда поступил, и просто сменю номер. Тогда я последний раз общалась с Аней — через смс узнала, что она поступила в московский университет, пожелала ей удачи.

И вот спокойно я жила ровно два месяца — сентябрь и октябрь. В начале ноября я ее увидела на своей остановке. Я не поверила вначале глазам. Думаю, она уже тогда меня выслеживала. И с 12 ноября у меня на капоте машины стали появляться коробочки конфет. Это было системно — по понедельникам и четвергам. А 22 ноября мне на капот она ставит коробку конфет, а в подъезде клеит листовки с пакостями на мужа. То есть она выследила, где я живу. В почтовый ящик подложила бюстгальтер с запиской интимного характера для мужа. И когда 29 ноября мне позвонил сосед и рассказал, что в подъезде № 1 нашего дома появилась листовка с угрозой о взрыве, я пошла к полиции. Попросила показать листовку. Сказала, что, возможно, знаю, кто это писал. А мне сказал сотрудник: «Иди отсюда». Я была ошеломлена таким отношением, пришлось уйти. А когда стали оповещать о возможной эвакуации, я предложила уже другим полицейским взглянуть на формат других листовок, которые в течение недели клеились на дверях моего подъезда. Тогда они спросили о том, а знаю ли я, кто это сделал? Я ответила, что предполагаю.

И вот спустя сутки, 30 ноября, после обеда девочку вызвали на допрос. А уже 1 декабря она поджидала меня в моем подъезде.

— Как она зашла?

— Позвонил мальчик в домофон, сказал, что забыл ключи. Я открыла, так как у соседей есть маленький сын. Но дверь у них так и не хлопнула, я стала переживать. Спускаюсь на первый этаж, а она стоит там. Я ее попросила выйти, она ни в какую. Я предупредила, что вызову полицию, она смеется. Тогда я поднялась домой за телефоном, муж спросил, что происходит. Я сказала — пришла та самая ученица. Он, естественно, перепугался за меня и пошел со мной. Спускаемся, а она уже поднялась на этаж выше и спряталась за мусоропроводную трубу.

— Полицию вызвали?

— Да, приехали быстро. Полицейским пришлось ее выводить из подъезда силой. И когда ее выводили из подъезда, она обернулась и крикнула нам: «Все равно я вас в покое никогда не оставлю».

Дома я уже позвонила знакомому адвокату. Сказала ему, что реально боюсь этого ребенка. Боюсь за себя, за мужа, за сына, за своем имущество. Потому что к тому моменту я уже нашла ее бывшую учительницу, и та рассказала, что Аня ее также преследовала.

— Она обращалась в полицию?

— Нет. Я спросила, почему? Но она не объяснила, только сказала, что девочка ее преследовала, оскорбляла, звонила. Сказала, что если я напишу заявление, то она подтвердит все, что мне рассказала. Тогда я поняла, что жила спокойно весь десятый класс только благодаря тому, что тогда она преследовала ту учительницу, а потом она переключилась на меня.

— Вы подали заявление?

— Да. Я поехала с адвокатом в полицию и написала заявление, в котором просила предоставить мне охрану как свидетелю по уголовному делу о заведомо ложном сообщении об акте терроризма. Мой адвокат просил следователя выйти с ходатайством в суд об избрании меры пресечения для девочки — домашний арест.

— Вы все время рассказываете о маме девочки, а обращались ли к отцу?

— Да, когда она стала писать на стенах непристойные стихотворения в мой адрес. Звонила не я, а завуч. Папа сказал: «Я вас услышал, я понял». Вот после этого наши телефоны — мой и завуча — были опубликованы на порно-сайтах. Он, наверно, позвонил Ане или ее маме, не знаю, что сказал, но в результате мы пострадали еще больше.

— Вы знали, что она дочь депутата?

— Конечно, мне все говорили про это. Возможно, это играло роль, потому что, когда мы поднимали вопрос об ее отчислении, нам говорили — в одиннадцатом классе отчислять по закону нельзя. Сейчас я знаю, что можно было.

— Школьный психолог с девочкой общалась?

— Да, работала с ней. Ну как работала: приведу я ее к ней — она поработает. А толку? Аня постоянно сбегала, и я за ней бегала по школе, опять вела к психологу.

Готовилась к урокам, если нужно было ходить на дополнительные занятия — ходила. Уже к концу одиннадцатого класса она изменилась, начала наглеть, на уроках стала дерзить, игнорировать учителя, не выполнять задания. И появилась эта ухмылка. Она поняла свою безнаказанность, что ей ничего не будет.

— Почему она вернулась в город?

— Я не знаю точно, но, по слухам, стало известно, что Аню отчислили из университета. Но подробности выяснить пока не смогла. Я нашим следователям говорила, чтобы они узнали, за что ее отчислили. Пока мои слова никто не слышит.

— Сейчас с вами проводятся какие-то мероприятия в рамках расследования дела?

— Сейчас нет. Я предлагала следователю передать все записки, которые, как я считаю, Аня писала мужу, листовки с оскорблениями, которые она клеила в школе и на подъезде. Но никому они не нужны. Сейчас что-то делается только благодаря моему адвокату. Накануне он был у следователя, интересовался, обследовали ли девочку на психологические расстройства. Выяснилось, что инспектор по делам несовершеннолетних выписала ей направление к психологу в Центр помощи детям, которые попадают в трудную ситуацию — «Зазеркалье». На мой взгляд, это не тот уровень, понимаете? И вот сейчас я живу как на пороховой бочке, хожу везде с мужем, коллеги предлагают помощь. Но они же вечно не могут меня сопровождать. А мне страшно просто зайти в свой подъезд. В полиции от сотрудников одни насмешки. Один меня так и спросил: «Боитесь? Кого? Ребенка? 17-летнюю девочку?» На что я ответила: «Да, я боюсь 17-летнюю девочку».

источник: img.znak.com