Пролог

Давным-давно, почти полвека назад, где-то у костра в байдарочном походе сидели два профессора-правоведа: Владимир Александрович Туманов и мой отец. Говорили о чем-то своем юридическом, а тут и я, тогда юный второкурсник юрфака, встрял. «Чего стоит ваша лицемерная юриспруденция?» — таков был смысл моей репризы. Цензура, преследования инакомыслящих и общий произвол ни для кого в брежневском СССР не были секретом.

Отец хотел просто дать мне по шее за наглость, но профессор Туманов счел нужным донести до будущего юриста некую мысль. «Мы хранители пока не востребованного, — так примерно он объяснил. — Правовые конструкции, которые сейчас кажутся абстрактыми (притом что некоторым из них по две тысячи лет), едва ли пригодятся при нашей с твоим отцом жизни, но при твоей еще точно понадобятся».

Основательней я понял его мысль позже, прочтя в самиздате (там он появился в конце 70-х) роман Юрия Домбровского «Факультет ненужных вещей». А профессор Туманов (в 1995 году он стал председателем Конституционного суда РФ) ошибся лишь в сроках: юридические «древности» были извлечены из сундуков раньше, чем он думал… И спустя короткое время отправлены обратно — сегодня их следы снова хранят только формальные тексты. Меня же нелюбовь к юриспруденции прибила к журналистике (где, впрочем, тоже много лукавства), но я хорошо помню и тот юридический мир, в котором вырос, понимаю, как и за что его можно любить.

При этом сегодня он еще более лицемерен и двусмыслен, чем был в СССР. Именно в области права зияет самая большая пропасть между должным и сущим. Красота теории и «конструкций» уживается тут с произволом и жестокостью: одно дело юридическая наука, и совсем другое — власть. В губернском же городе юридический мир еще ограничен и замкнут: здесь все друг друга знают и время от времени смотрят друг другу в глаза. Как?

Фабула о профессоре

Профессор Евгения Александровна Трещева, о которой в последнее время написали и самарские, и многие федеральные СМИ, до 70 лет была человеком скромным и совсем не публичным. Все изменилось в ноябре прошлого года, когда в больницу, куда Трещева попала с подозрением на инсульт, приехал следователь Евгений Ардашкин — брать у нее подписку о невыезде по делу о подлоге и мошенничестве (ст. 292 и ст. 159 УК РФ). Такое процессуальное действие в ее возрасте могло закончиться и хуже, но Трещева, наоборот, взяла себя в руки и решила отстаивать свою ученую честь.

«Преступление» завкафедрой гражданского процесса Трещевой состояло в том, что в марте 2018 года ей по медицинским показаниям надо было съездить на две недели в санаторий, о чем она по сложившейся практике предупредила декана юрфака Артура Безверхова. Тот не возражал: занятий у Трещевой в эти дни по расписанию не было, а возглавляемая ею более 30 лет кафедра работала, как часы. В санатории Трещева также готовилась выступить на защите докторской одного из коллег и просто читала книжки, без чего профессор — никакой не профессор.

И все бы давно уже про это забыли, но в мае на юрфак пришла полиция (служба по борьбе с хищениями и коррупцией), опросившая преподавателей и студентов. В деле, о котором пойдет речь, следов этой проверки нет: видимо, в ГУВД не нашлось такого, кто согласился бы зарегистрировать это «преступление». Но Трещева пошла в сберкассу и вернула на счет университета зарплату за 10 рабочих дней — 20 тыс. рублей. И напрасно: потом это будет квалифицировано едва ли не как явка с повинной.

А юридический мир в губернском городе — он же тесный. Декан сходил к выпускникам, успевшим стать судьями и прокурорами — те крутили пальцем у виска и кланялись Евгении Александровне. Но в августе за нее взялся уже Следственный комитет (замначальника Советского райотдела СУ СК РФ по Самарской области Евгений Ардашкин). За полгода он сшил «дело», но защиту усилил другой ученик Трещевой — адвокат Андрей Карномазов, и история получила огласку, превратившись в Самаре в анекдот. Одновременно напряглись уже не только преподаватели, но все, кто в эпоху интернета привык работать в удаленном доступе: в логике Самарского СК все они теперь прогульщики и воры.

В таком виде все дошло и до Москвы. В Самару мы поехали по линии СПЧ с Татьяной Константиновной Андреевой — экс-зампредом Высшего арбитражного суда. С журналистом на таком уровне сегодня никто бы и разговаривать не стал, а по письму СПЧ нас приняли в администрации и прокуратуре области и даже лично начальник СУ СК РФ по Самарской области В.В. Самодайкин. Вопрос мы повсюду задавали один. Студентам первого курса юрфака сразу объясняют: преступлением считается «деяние», обладающее признаками общественной опасности, а если их нет, то и УК тогда ни при чем. Поэтому: какую опасность и для кого создавали действия (либо бездействие) профессора Трещевой?

Постепенно, как в детективном романе, мы докапывались до причины — ведь тут такая ерунда, что должна же у нее быть какая-то причина?

Петр Саруханов / «Новая газета»

«Настоящий профессор»

После разгрома университета в Самаре в Гражданскую войну слово «интеллигенция» вернулось сюда только во время Великой Отечественной, когда из Москвы и Ленинграда в Куйбышев были эвакуированы оборонные заводы. Но там были почти одни технари, и в 1969 году ЦК КПСС принял решение о воссоздании университета с гуманитарными в том числе факультетами, а преподавательский состав был приглашен из других городов.

К моменту появления в Самаре в 2012 году губернатора Николая Меркушкина в СамГУ выросло и поколение собственной профессуры. В свою очередь, они выпустили третье поколение кандидатов и даже докторов наук: в частности, на кафедре, возглавляемой Трещевой, защитились 20 кандидатов и один доктор — Екатерина Михайлова (в 34 года). На факультете вспоминают, как они вместе триумфально вернулись из Москвы (в Самаре нет соответствующего диссертационного совета) и Трещева, подставляя бокал под струю шампанского, сказала: «Позавчера уехал один доктор, а приехали два!» (Запомним!)

Однако в 2015 году губернатор Меркушкин, известный своим красноречием, стал продавливать решение о слиянии трех ведущих вузов: университета, политехнического института и знаменитого Авиационного института, известного под ником «Аэрокос», в форме присоединения всех к последнему. После его отставки осенью 2017 года осталось не совсем ясно, для чего это было нужно (разве что ради общероссийской «оптимизации науки и образования»), но весной 2015-го Меркушкин лично собирал ученые советы в этих вузах. По-настоящему сопротивлялся только Политех, где губернатор обвинил ученых в намерении «стать самоубийцами, как Александр Матросов» (за эту фразу ему пришлось потом извиняться), но ученый совет все равно дважды проголосовал против, и Политех выстоял. Университет же каким-то кривым путем, в обход деморализованного ученого совета был-таки присоединен к «Аэрокосу», и все вместе стало СНИУ — «Самарский национальный исследовательский университет им. С.П. Королева».

Из семи гуманитарных факультетов как самостоятельная единица сохранился только юрфак (его студенты сначала побунтовали против странных дипломов, но смирились), а остальные были слиты, многие преподаватели (как и физики с химиками) разбрелись кто куда. Про «Аэрокос» тут никто не говорит худого слова (да и кто на их месте отказался бы от фондов и недвижимости), но, с одной стороны, там все на бюджете, а на юрфаке 9 из 10 мест — платные. А с другой, там все технари оборонного и секретного профиля — а зачем на земле бывают, к примеру, филологи, такие люди не очень ясно понимают.

Однако это уже совсем другая тема, и ее надо обсуждать отдельно. Нам же важно то, что, когда губернатор, закрывая заседание второго ученого совета, сказал, что решение о «присоединении» одобрено, все встали и стали аплодировать, а Трещева осталась сидеть. Меркушкин обратил на нее свой взор: «А вы почему не хлопаете?..» И тут она в первый раз за свою 70-летнюю жизнь в этом качестве трибуна тоже встала и сказала: «Потому что здесь, в университете, я родилась и выросла, и потому что это глупость».

Пусть университет она и не спасла, зато успешно защитила звание, как сказал кто-то из наших собеседников, «настоящего профессора». Настоящий профессор (увы, таких все меньше) — не тот, кто городит заумь. Это, который говорит начальствующему дураку, что он дурак. Просто не может не сказать, потому что молчание в таких случаях равнозначно для него утрате звания профессора.

Ну ладно, это уж пафос. А если спуститься на землю, то следствий для нашей истории из «присоединения» получилось два. Во-первых, после отставки Меркушкина один из его «вице», а именно Дмитрий Овчинников, как раз и курировавший «присоединение» и вряд ли забывший это выступление Трещевой, спустился в «Аэрокос» на должность «второго первого проректора». А во-вторых, техническим следствием присоединения к секретному «Аэрокосу» стало распространение на преподавателей юрфака правила о том, что все выезды за границу возможны только с санкции ректората.

В ректорате утверждают, что преподаватели были об этом предупреждены, хотя и не под роспись. На юрфаке говорят, что этого не было, а самим им, привыкшим мыслить формулами Конституции, такое и в голову не пришло бы. В материалах уголовного дела секретная линия деликатно обходится, но ясно, что оно родилось именно так: санаторий, куда поехала лечиться профессор Трещева, находится в Словакии, и едва она прошла пункт пограничного контроля, как сведения об этом поступили к куратору СНИУ по линии ФСБ Купцову, а тот, видимо, поделился ими с Овчинниковым.

Юриспруденция «ДСП» (для служебного пользования)

Дмитрий Купцов когда-то в начале нулевых и сам учился в аспирантуре на юрфаке, но диссертацию так и не защитил. Возможно, его подозрительное отношение к профессуре появилось отсюда. Он лично, согласно поручению следователя райотдела СК Ардашкина, допрашивал Трещеву и других, хотя и непонятно, что ФСБ забыла на юрфаке. От встречи с нами он отказался: «Только с санкции генерала!»

Глава СУ СК РФ по Самарской области Валерий Самодайкин при встрече попытался убедить нас, что формально в «деянии» Трещевой состав преступления налицо. Он изымет это дело из производства Ардашкина и передаст его, продлив срок, одному из следователей СУ СК по особо важным делам. На вопрос, правда ли у «важняков» так мало других дел, генерал толком не ответил. На вопрос о наличии в действиях Трещевой признаков общественной опасности тоже, поэтому и мало убедил. Зато генерал был откровенен, посетовав, что, в случае прекращения дела за отсутствием события преступления, у него в отчете появится «реабилитант», а за это его в Москве по головке не погладят.

Один из замов прокурора заверил нас, что при направлении «дела Трещевой» в суд в прокуратуре области к следствию возникнут вопросы. Окольным путем даже судьи (ведь юридический мир Самары тесен) довели до нас мнение: им не хотелось бы, чтобы такое дело оказалось у кого-то из них на столе. Тогда судье придется перечить УСФБ, но и так, с профессиональной точки зрения, — кому же охота пачкаться? К тому же: а где, если не на юрфаке, будут учиться дети прокуроров и судей? (Ведь мир-то тесен!)

А вторым человеком, отказавшимся с нами встречаться, стал депутат областной думы, глава комитета по законности и правопорядку, в прошлом зампрокурора Юрий Шевцов. С недавних пор он возглавил также Самарское отделение Ассоциации юристов России, и именно в этом качестве мы хотели задать ему вопрос: почему ассоциация юристов, если таковая — не симулякр, молчит по поводу «дела Трещевой»?

В телефонном разговоре депутат Шевцов объяснил, что, во-первых, Трещева не член ассоциации, а во-вторых, «правоохранительные органы сами разберутся». Источники в Самаре пояснили между тем, что все дети депутата тоже работают в прокуратуре или где-то там рядом, — и как же он встрянет? Но нам-то важен ответ на вопрос: существует ли в профессии здоровый, не замешенный на коррупции, корпоративный дух, или прокуроры и следователи, пусть и учившиеся на юрфаке, получают вместе с его дипломом все-таки какую-то иную специальность, не «юриста»?

Я вспоминаю, как в начале 1990-х коллега из «Известий», в прошлом прокурор Валерий Руднев создал «Московский клуб юристов», и туда приходили поучаствовать в дискуссиях, а потом и просто поболтать за фуршетом: и председатель Верховного суда РФ Вячеслав Лебедев, и председатель Высшего арбитражного суда Вениамин Яковлев, да и много кто еще. Но эпоха такого свободного (и профессионально очень нужного, никак не связанного с «решением вопросов») общения в давно прошедшем времени. И понятно, почему.

Вот мы, юристы (и я тоже как обладатель диплома), опять соберемся вместе и будем обсуждать — что? Понятие узу-фрукта по римскому праву? Крах судебной системы в РФ? Свои разные миры? Они же до сих пор пересекающиеся, но далеко не всем тут приятно услышать друг друга. Раскол в профессии на юристов и «силовиков» (а к их числу все в большей мере принадлежат и судьи) наглядней всего демонстрирует, что никакого суда и права, кроме «права силы», в государстве уже нет.

У совершенно немыслимого, с точки зрения права, преследования Евгении Трещевой есть, конечно, и какие-то не вполне внятные конкретные причины, но есть также и более фундаментальная и совершенно понятная. Профессор же «из сферы должного». А кому из обладающих властью приятно напоминание о «факультете ненужных вещей»? Оно ж все-таки свербит: понятие преступления там, презумпция невиновности, то да се… Да и новых бывших студентов пора набирать в свою орду, надо ли им и дальше это впаривать?..

Учителя и ученики

Понятие подлости трудно формализовать, поэтому оно никогда и не было правовым. Конечно, когда юриспруденция переживает лучшие времена, мера подлости тоже как-то подразумевается в правоприменительной практике, но сегодня эти «ненужные вещи» и в сфере нравственности также утратили ясность и четкость.

Последняя встреча на юрфаке состоялась у нас с новой завкафедрой гражданского процесса Екатериной Михайловой (читатель помнит эпизод с шампанским) — ее учитель Евгения Трещева после достижения 70 лет по какому-то закону оставаться заведующей все равно бы уже не смогла, хотя и была переизбрана на кафедре профессором. Но на своем месте она видела другого доктора наук, а Михайлова была назначена (пока и.о.) ректоратом «Аэрокоса» вопреки мнению большинства членов кафедры.

Ректор Евгений Шахматов (он тоже только что по возрасту ушел в президенты СНИУ) рассказал нам, что уже и назначил другого завкафедрой, которого предложили ученые, но назавтра позвонил федеральный инспектор по Самарской области (тоже уже бывший) Сергей Чабан и предупредил, что к тому есть «серьезные вопросы». «А что за вопросы? (Тут ректор сделал страшные глаза: «Для служебного пользования!») А почему все-таки Михайлову?» — «Ну, это туда, «к куратору»…

Коллега Татьяна Андреева вспомнила, как еще недавно Трещева и Михайлова вместе приезжали на какой-то юбилей их общего юридического мира в Москву. Обе произвели на нее впечатление не просто учителя и ученика, а как бы даже мамы с дочкой… На наш вопрос, почему Михайлова, в отличие от почти всех преподавателей и студентов юрфака, не подняла голос против преследования Трещевой, она, не отводя глаз, ответила: «А где я должна была поднять голос? А если бы даже я встала и что-то сказала, это изменило бы что-нибудь?» Тут даже не позиция, а просто как бы вызубренные для экзамена билеты: «Определять состав преступления не в моей компетенции… Суд разберется…»

И свернула разговор на «аттестацию», на бумажки, заполнять которые она, конечно, научилась лучше, чем профессор Трещева. Пока существовали механизмы репутации, эти бумажки были не очень нужны: профессор Трещева — она и есть профессор Трещева. А когда репутации у юристов уже нет, тогда, конечно: «аттестация» «реабилитанты» и т.д.

Драматургически это финал (открытый): на юрфак пришло новое молодое поколение, и эта Михайлова, конечно, легко найдет с «правоохранительными органами» общий язык. Уже нашла, судя по ее показаниям в уголовном деле. Но мы пока не считаем это финалом и будем следить, чем закончится «дело Трещевой».