Иван Голунов узнал, какую широкую огласку получило его дело, только в суде — услышал крики в свою поддержку на улице во время заседания об избрании меры пресечения и был потрясён. Об этом журналист заявил в эксклюзивном интервью RT. По словам Голунова, он хотел бы «вернуться назад и сделать вид, что ничего не было». Кроме того, журналист пояснил, почему связывает своё задержание с профессиональной деятельностью, и рассказал о нарушениях со стороны сотрудников правоохранительных органов. 6 июня Голунова задержали в центре Москвы. В отношении него возбудили дело о сбыте наркотиков. 11 июня уголовное преследование Голунова прекратили «в связи с недоказанностью его участия в совершении преступления».

источник: cdni.rt.com

— Поздравляю с освобождением. Скажи, ты провёл сегодня целый день в Главном следственном управлении МВД. Что-то можно сказать о том, что происходило? Какие последние новости по делу Голунова? Потому что у многих традиционно ощущение, что после того, как общественный резонанс стихает, дело могут спустить на тормозах.

— Дело развивается довольно активно. Сегодня (интервью с Голуновым было записано в ночь на 17 июня. — RT) провёл почти весь день в Главном следственном управлении, отвечая на их вопросы. То есть дело движется довольно активно. Завтра я пойду туда снова… У них осталось ещё много вопросов, которые они хотят прояснить, много каких-то тёмных пятен в этой истории.

— То есть расследуют не только ситуацию с подбросом, но и в целом? Пытаются остановить людей, которые эту ситуацию так или иначе создали?

— По большей части да, там в основном вопросы касаются самой ситуации, как это происходило, кто что делал и так далее.

— Ты много раз, наверное, об этом уже рассказывал. Мы с тобой должны были встретиться (в день задержания. — RT).

— И вот встретились наконец.

— Спустя десять дней. Как развивались события?

— Собственно, я шёл на встречу с тобой. Оставалось пройти несколько сотен метров до тебя, как неожиданно сзади ко мне подбежали какие-то молодые люди в гражданской одежде. Сказали, что они из уголовного розыска, я задержан — и я сам должен понимать почему.

Надели наручники, достали, вытащили из джинсов телефон, потребовали, чтобы я его разблокировал. Я отказался. Они запихнули меня в машину. И только после этого показали удостоверения. Чуть позже сказали, что они из наркоконтроля.

— И после этого отправились в УВД по ЗАО?

— Да, это задержание произошло в Центральном округе Москвы, но мы почему-то поехали в УВД по Западному административному округу. Они сказали, что им неважно, где работать, важно, чтобы работать по их тематике.

—Телефон был недоступен, а потом в какой-то момент включился. Они пытались какие-то манипуляции с ним производить?

— Это интересные подробности для суда, для следователей. Потому что телефон они выключили и вроде бы он не включался. По крайней мере, доступа — кода блокировки и так далее — они не знали. Телефон мог включиться только после моего освобождения, когда я восстановил сим-карту, потому что телефон был отправлен на экспертизу.

— О чём говорили? Как первые часы протекали?

— Первые часы протекали с руками за спиной, скованными наручниками. Мы приехали в здание УВД по Западному административному округу. Я сказал, что нужно известить о моём задержании родных, близких, коллег, тебя, потому что вдруг ты там продолжал ждать. Ты, по-моему, ждал около часа, я знаю. И в конце концов, если мы будем совершать какие-то процедуры, мне нужен будет адвокат.

На что мне сказали, что нет, у нас оперативно-разыскные мероприятия, мы никому ничего не должны сообщать. Адвокату может позвонить только следователь и только после того, как вынесет протокол о задержании. На всех остальных стадиях адвокат мне не положен, потому что я «предупрежу сообщников, и они уничтожат все улики».

— Ты что-то подписывал? Как развивались события?

— Я постоянно говорил, что нужно известить о моём задержании родственников, о том, что мне необходим адвокат. Говорил имя адвоката. Но мне говорили, что нет, никаких звонков не будет. Я отказывался от проведения всех процедур без адвоката, не подписывал документы.

Единственное место, где я подписал, — когда мы поехали на медосвидетельствование. Это другое ведомство, это Департамент здравоохранения. Это пункт медосвидетельствования водителей, там довольно много камер, довольно строгая отчётность. Поэтому я решил, что здесь будет сложнее уничтожить какие-то доказательства, которые, на минутку, ни на одной из этих бумажек, которые я подписывал, сейчас не фигурируют в деле. И вообще не упоминается нигде, что мы туда заезжали. До момента моего освобождения этот пункт был исключён.

Собственно, я там на всех бумажках, в том числе на пломбах, где мне нужно было поставить подпись, везде писал, что мне отказывают в предоставлении адвоката, не сообщают моим родственникам, где я нахожусь, я считаю действия сотрудников полиции незаконными и требую вызвать наряд полиции для установления этого факта и дальнейших разбирательств.

—Сейчас этих бумаг в деле нет?

— Насколько я понимаю, нет.

— Это всё в течение вечера происходило?

— Это всё происходило примерно с 14:35 (момент, когда меня задержали). И да, это длилось вечер, следующее утро, следующий день, следующий вечер. Я не спал 42 часа.

— Обыск под утро уже проводился?

— Обыск проводился вечером в день задержания. Меня задержали, меня отвезли в УВД ЗАО. Только там провели личный досмотр моих вещей. В моём рюкзаке был обнаружен некий пакетик с некими свёртками. Открыли основное отделение рюкзака — и там сверху, с самого верха, зацепившись за блокнот, лежал пакетик с какими-то этими цветными кружочками. Потом мы пошли на дактилоскопическую экспертизу. Я сказал, что не буду сдавать, что я готов сдать отпечатки пальцев, но только в присутствии адвоката.

Затем там была какая-то пикировка: а давайте мы ему зажмём наручниками руки и покатаем насильно. Так как я себя вёл довольно активно, повторял всё то же самое про адвоката, родственников и так далее, эксперт немножко испугалась, сказала, что нет, это невозможно, подушечки пальцев должны быть мягкие. Тогда меня отвезли на медосвидетельствование, а после этого меня отвезли на место, где происходил обыск.

— Так называемый обыск, я правильно понимаю? Сначала оперативники поднялись в квартиру с твоими ключами, а ты ждал внизу?

— Я не знаю этого факта. Мы просто заезжали на медосвидетельствование. Там у нас была какая-то потасовка, когда сотрудники полиции тащили меня по лестнице. Я там ударился. Мы приехали. После всего этого мы приехали на адрес. Сотрудники созвонились с кем-то, им сказали: «Мы ещё не приехали, отъедьте куда-нибудь подальше от подъезда». Мы отъехали, несколько раз меняли места стоянки по звонку, потому что мы как-то не так вставали, судя по мнению тех, кто нас видел, — или нас не видел, но спешил к нам.

Мы подождали около получаса, после чего раздался звонок. Нам сказали, что можно подъезжать. Мы подъехали. Там уже было несколько машин с сотрудниками. И затем с частью этих сотрудников мы поднялись в квартиру. Собственно, ключи у меня были изъяты при досмотре.

Мы подошли к квартире. Один из оперуполномоченных на большой связке ключей (там их порядка 20) быстро определил ключ и с первого раза открыл дверь. И после этого зачитал постановление. Мы зашли в квартиру, я там успокоил собаку, и начался обыск.

— Собака там была всё это время?

— Собака была в квартире.

— Этот самый дополнительный пакет…

— Дополнительный пакет и даже целые дополнительные весы, чтобы можно было употреблять слово «сбыт» (в отношении Голунова было возбуждено уголовное дело о попытке сбыта наркотиков. — RT).

— Я правильно понимаю, что силу к тебе применяли в тот момент, когда ты на медосвидетельствовании отказывался...

— Это был основной момент. В первый раз я сказал, что я никуда не пойду, я буду сидеть здесь, пока не приедет мой адвокат или не приедет наряд полиции. Что довольно смешно звучит — в здании УВД я требую вызвать наряд полиции. Но тем не менее я сказал, что я никуда не пойду, вы можете нести меня на руках. И как-то эта фраза разозлила одного оперативника, и он дважды ударил меня по лицу. Я не понял, чем было вызвано. Мне кажется, не то что это какая-то суперобидная фраза.

Потом, когда я оказался в медицинском учреждении, где много камер, я стал просить доктора, объяснял ему тоже ситуацию, что никто не знает о моём аресте, о том, что мне отказывают в предоставлении адвоката. И просил его вызвать наряд полиции для фиксирования этой ситуации. Там дальше — не знаю, отправят меня в КПЗ, где я дождусь адвоката, и дальше мы продолжим. Доктор никак на это не реагировал.

Сотрудники, оперуполномоченные начали меня тащить. Я держался за лавочку, за что-то там ещё, хватался за какие-то предметы, за перила на лестнице. В какой-то момент мы упали. Они тащили меня по лестнице. У меня там сорвались часы — может быть, они до сих пор там лежат, я бы их себе вернул. Потом они вытащили меня на улицу. Один сотрудник пошёл подогнать ближе автомобиль, второй сотрудник наступил мне на грудь, и в такой позе мы ожидали, пока приедет машина. Потом они подхватили меня за руки, за ноги, запихнули на заднее сиденье автомобиля.

— Страх ощущался или, скорее, злость?

— Я думаю, что ни то ни другое. То есть у меня была цель — мне нужен был адвокат. Я понимал, что мне могут что-то подбросить, поэтому я должен быть внимателен. Как-то эмоций особых, страха, злости, чего-то ещё не было. У нас были разговоры, да, мы там, наверное, злились. Они там мне что-то пытались говорить: «А давай будешь сотрудничать — будет лучше». Я говорил: «Слушайте, давайте мы не будем обсуждать тему нашей встречи, потому что явно мы не найдём здесь компромисса. Либо мы молчим, либо разговариваем о природе».

— Сейчас, оглядываясь назад, ты можешь сказать, что что-то не так сделал?

— Я не очень осознал всё произошедшее. Я никаких ошибок своих не вижу. Никакой рефлексии, никаких раздумий о том, что я сделал что-то не так, у меня нет.

—Как ты говоришь, сотрудники полиции довольно глубоко сейчас погрузились в твоё дело, изучают, предпринимают шаги. У тебя самого есть какая-то версия того, кто может быть причастен к этой ситуации, можешь ли ты какие-то фамилии назвать?

— Сотрудники полиции мне никак на это не намекали. Кроме вот этих загадочных фраз: «Как будто ты не знаешь, за что тебя задержали». Я это связываю, скорее, со своей профессиональной деятельностью.

Потому что наркотики — это какая-то довольно абсурдная история для меня, потому что у меня не было никогда в жизни опыта с наркотиками — ни с употреблением, ни с хранением, ни тем более со сбытом. Если бы это было какое-то более правдоподобное обвинение, у меня бы, может быть, и были какие-то эмоции. А здесь просто как-то вот я сосредоточился — и эмоций не было. Вероятно, мы знаем, что статья 228 часто используется (для фальсификаций. — RT), часто встречаются какие-то истории про подкидывание наркотиков и так далее.

У меня была и, может быть, даже остаётся версия, что это какая-то случайность. Правда, потом я узнал, что эта работа сотрудниками велась довольно давно, то есть я не был случайным прохожим. И, соответственно, вероятно, что это связано с моей профессиональной деятельностью. Вероятно, это связано либо с заметками, которые выходили, либо с заметками, которые готовились.

— То есть следили за тем, над чем ты работаешь, и хотели предотвратить выход?

— Возможно, так. Просто после выхода заметки довольно странно махать руками, только если из какой-то там странной мести. Но обычно, если какие-то меры принимаются, то они принимаются для того, чтобы чего-то не допустить, а не для того, чтобы отомстить. Я занимался темой похоронного бизнеса в Москве и их связями с какими-то силовыми структурами.

— Это вот та версия, которую ты озвучил в суде.

— Это в том числе та версия, которую я озвучил в суде. Собственно, тот текст, над которым я работал и который я отдал редактору за два часа до встречи с тобой и задержания.

— Что сейчас будет с этим текстом?

— Над ним работают. Пока я был под домашним арестом, собрался какой-то коллектив авторов из 12 журналистов-расследователей из четырёх изданий, которые собирают дальше какую-то информацию, проверяют мою информацию, собирают какую-то дополнительную информацию по этому тексту. У нас должно в какое-то ближайшее время состояться совещание. Потому что я пока знаю в каких-то общих чертах вещи. Я пока ещё не видел весь массив их работы. Но это будет коллективный текст большого количества журналистов-расследователей.

— Про похоронный бизнес в нескольких изданиях.

— Я не знаю, как это выйдет. Но это, я надеюсь, будет какой-то один текст, который создаст десяток журналистов-расследователей. Тут уже будет просто сложнее, если эта версия имеет под собой основания. Будет сложнее работать с десятью человеками, нежели с одним.

— Ты ощущаешь сейчас угрозу для себя, для безопасности?

— Я в такой ситуации не оказывался. Мне некомфортно. Мы приняли ряд мер безопасности.

— До этого было ощущение опасности, что за тобой следят, что следят за квартирой, за телефоном?

— Какие-то были намёки на это. Мы шли с моими коллегами, и они обратили внимание, что за нами по такому путаному маршруту идёт человек.

— Они заметили...

— К сожалению, это заметили они. И это моя самая большая ошибка. Я потом был внимателен, но тоже ничего не замечал. Не замечал какой-то слежки. Но сейчас я знаю, в тот момент уже велось оперативное наблюдение. И, вероятно, мои друзья не ошиблись.

—Это было не очень давно, я так понимаю.

— Это было в конце апреля. Собственно, именно этот случай был в конце апреля. Это была вечеринка, посвящённая 20-летию журнала Forbes, где я раньше работал. И мы шли с моими бывшими коллегами Александром Сазоновым из агентства Bloomberg и Игорем Терентьевым.

Мы шли от клуба Soho Rooms, где проводилось мероприятие, до станции МЦК «Лужники» по этим каким-то путаным переулкам и аллеям. И всё это время за нами шёл человек, который даже сел с нами в поезд. Но потом, после того как мы это стали обсуждать, он куда-то дематериализовался.

— В этот момент ты уже работал над текстом?

— Да, я занимался им. В прошлом году у меня вышел один текст на эту тему. И вот должен был выйти второй. Я им занялся примерно где-то с начала февраля. Я стал снова заниматься этой темой с той или иной степенью активности. И вот сейчас, в мае, после выхода очередного текста про мошенничество микрофинансовых организаций, которые организовывают граждане Латвии, а латвийские банки участвуют в этих схемах, я уже вплотную занялся текстом про эту ритуальную историю.

— Ожидал, что будет резонанс такой?

— Резонанс на моё задержание?

— Да.

— Нет. И я был шокирован. И я даже до момента суда об этом не знал. Потому что там мы передвигались в автозаках, кабинеты следователя выходили во внутренний двор. И только уже потом я узнал, что там было много людей перед УВД ЗАО. Что компании привозили пиццу бесплатную для тех, кто там стоял.

Но какую-то поддержку я увидел, точнее, даже услышал уже в суде. Когда решался вопрос о мере пресечения и я находился в клетке, сквозь закрытые окна были какие-то крики, возгласы. И я очень растрогался.

Но до этого момента я не знал. Когда это всё случилось, я думал: может быть, попадёт история в топ «Яндекса» и потом как-то сойдёт. Но то, что будет такая большая, огромная поддержка, — я был очень удивлён, поражён и очень благодарен всем, кто выходил и поддерживал меня.

— Думал ли ты прийти на митинг в среду или воскресенье?

— После освобождения, после того как дело было прекращено, я попытался немножко отоспаться, не читал ничего. И когда я фактически в первый раз открыл компьютер, это был момент митинга. Я включал трансляцию на телеканале «Дождь». Увидел там разных людей — писателя Григория Остера, который пришёл поддержать. И мне очень захотелось туда пойти.

Я стал собираться, но мне сказали, что это может быть небезопасно для тех людей, которые там собрались. Потому что митинг несанкционированный. И если сотрудники полиции подходят, то нужно говорить, что просто гуляешь. А если я там появлюсь, люди начнут скапливаться вокруг меня, и это станет причиной для задержаний.

Поэтому мне очень хотелось сказать всем спасибо, всех обнять, но мне сказали, что лучше туда не идти. Но я страшно благодарен всем, кто поддерживал меня, кто ходил на какие-то митинги, совершал какие-то другие действия.

Просто у меня даже в голове это не укладывается, когда мне рассказывают какие-то знакомые, что в Токио был митинг в защиту меня. Что меня связывает с Японией, почему… Я даже не был никогда на Курильских островах. Это какая-то фантастика.

Мне кажется, что это связано не столько со мной, сколько с какой-то общей атмосферой, когда у людей немножко накипело и им кажется эта произошедшая со мной ситуация каким-то вопиющим случаем. И они вышли, наверное, не столько за меня, сколько за себя, чтобы показать, что они не готовы мириться с такой несправедливостью.