Зависимость ответов на вопрос № 15 от возраста респондентов представлена на рис. 19. Любой может легко увидеть, что доля выбирающих власть «как при социализме» постоянно и значительно растет вместе с увеличением возраста респондентов. Точно так же постоянно и значительно уменьшается доля тех, кто выбирает вариант «как при социал-демократах». При этом для граждан 16–35 лет «социал-демократы» больше или меньше, но перевешивают «социализм», а во всех остальных категориях — то есть от 36 лет и старше — очевидное большинство (от 52 до 59%) выбирает «социализм».
Самое простое объяснение этой ярчайшей зависимости состоит в том, что люди старших возрастов, успевшие пожить при советской власти, испытывают ностальгию: и по молодости, и по СССР, и поэтому хотят, чтобы было как тогда, когда и небо было голубее, и трава зеленее. А граждане младших возрастов СССР не видели, и поэтому ориентируются на некоторые абстрактные образцы (которые к тому же в России активно пропагандируются, в том числе в вузах и школах) «демократических государств». Но при таком объяснении остается неясным, почему сорок и более процентов молодежи все-таки выбирают «социализм», которого они не видели, и почему от 33 до 41% в старших возрастных группах выбирают «демократию», хотя ностальгия по молодости должна быть у всех. Похоже, самое простое объяснение не самое верное в данном случае.
Представляется, что всё же этот раскол определяется чем-то более серьезным, чем ностальгия или пропаганда. Есть основания подозревать, что этот раскол мировоззренческого свойства, и связан он с тем, на что ориентированы люди: на Запад и «жизнь как на Западе» (то есть «жить как в Европе», так как именно в Европе социал-демократы у власти) или на Советский Союз (условный Восток) и жизнь как при советской власти.
Как много раз обсуждалось в нашей газете, современное Российское государство было создано для «вхождения России в Запад», то есть для присоединения к западной цивилизации, являющейся, в том числе, средоточием разнообразных мифов, начиная от мифа о «правильном капитализме», который обеспечивает всем 100 сортов колбасы и благосостояние, заканчивая мифами о «демократии» и «свободе», которые-де на Западе всем гарантированы. Этот мифический «Запад» относится к настоящему Западу примерно так, как в старом, еще советском, анекдоте про рай и ад — про то, как умер хороший человек и попал, как полагается, в рай. Живет, всё хорошо, только скучно. Тут как раз дают ему профсоюзную путевку в ад. Две недели он веселился: вино, женщины, оргии. Когда вернулся, бросился в посольство ада в раю и попросился в ад на постоянное место жительства. Отпустили. Приехал в ад — и сразу попал на сковороду. Он давай возмущаться, говорить, что еще вчера всё совсем не так было, а ему отвечают: «А не надо путать туризм с эмиграцией!»
Как известно, Советский Союз развалили без какого бы то ни было серьезного сопротивления советских граждан, загипнотизированных сладкозвучными песнями о колбасе и свободе, которые есть на Западе и немедленно будут у всех в России, как только Россия в этот самый Запад войдет. На равных условиях со всеми, разумеется. Сначала выяснилось, что на равных не выйдет — Запад не соглашается. А потом оказалось, что и с колбасой, и со свободой, и с демократией на Западе большие проблемы — и то, и другое, и третье там далеко не для всех, далеко не всегда и далеко не везде. Тем не менее, как видно из нашего опроса, часть бывших граждан Советского Союза всё еще находится под старым гипнозом и хочет жить «как при социал-демократах». Хотя эта до сих пор загипнотизированная часть всё же меньше той, которая опомнилась и хочет жить с властью «как при социализме». В то же время часть молодежи, которая уже не застала Советский Союз, оказалась под гипнозом мифов о колбасе, демократии и свободе при «жизни как на Западе». Хотя и среди молодых есть значительная доля людей, которые почему-то не поддались назойливой пропаганде «западного образа жизни» и предпочитают власть «как при социализме», которого они сами не видели. То есть, в каком-то смысле, они тоже находятся во власти мифов, но других — так сказать, отечественного производства.
Таким образом, если наша гипотеза верна и в вопросе о том, при какой власти граждане хотели бы жить, мы можем наблюдать соотношение как бы двух «общественных мнений» — то есть мнений двух больших и противостоящих друг другу по убеждениям сегментов общества, то анализ вопроса № 15 становится невероятно интересным и приобретает особую значимость. Получается, что есть возможность изучить соотношение условно прозападных и антисоветских и условно просоветских (провосточных) сил внутри каждой социальной страты российского общества. Посмотрим, что даст подобный анализ.
Как можно видеть на рис. 20, стремление к «социал-демократии» в целом растет с ростом образованности респондентов, желание жить при власти «как при социализме», соответственно, уменьшается. Правда, такой явно выраженной зависимости, как от возраста, нет, но всё же тенденция прослеживается: с ростом образованности желание «жить как в Европе» тоже растет. Объясняется это скорее всего тем, что образованные граждане живут в основном в городах, где более доступны все «блага цивилизации» вроде интернета и где степень рекламной обработки людей максимальна. В сельской местности плотность потока «промывки мозгов» не так велика — в силу отдаленности и технической отсталости инфраструктуры. А также в силу меньшего количества свободного времени у сельских жителей: хозяйство требует много времени и сил.
Стоит, однако, обратить внимание на то, что хотя тенденция роста «прозападных» настроений вместе с уровнем образования налицо, ни в одной из групп респондентов, выделенных по уровню образования, доля «демократов» не превышает долю «социалистов», более того, в большинстве групп сторонники жизни «как при социал-демократах» очевидно проигрывают.
Вывод о том, что частично зависимость стремления на Запад или Восток объясняется местом жительства респондентов, подтверждается в прямой зависимости исследуемых стремлений от места жительства (рис. 21). Легко видеть, что наибольшая доля условных «западников» проживает в городах, а по мере движения к деревне эта доля стремительно уменьшается. Если среди городских жителей «западников» 43% (против 49% «восточников»), то в деревне «западников» уже только 31%, а «восточников» — 60%.
Представления людей о необходимом качестве власти в России очень сильно зависят от того, к какому социальному слою они себя относят (рис. 22). Чем ниже помещает себя человек на социальной лестнице, тем больше он склонен желать власть «как при социализме», — что, в общем-то, понятно, так как чем более «умаленным» ощущает себя человек, тем острее он нуждается в социальной поддержке и защите, а именно с этим, наверное, ассоциируется у людей социализм. И наоборот, чем ближе к вершине социальной пирамиды видит себя гражданин, тем чаще он жаждет, чтобы власть была «как при социал-демократии». То есть самоидентификация с высшими слоями общества увеличивает в людях «прозападные» настроения, а самоидентификация с низшими — «провосточные». Но поскольку людей, которые относят себя к нижним этажам общества, гораздо больше, чем относящих себя к «элите», то в среднем российское общество оказывается ориентированным на Восток, а совсем не на Запад, как, вероятно, хотелось бы верхам.
Хочется обратить внимание на один существенный момент. На рис. 22 легко видеть, что одна группа респондентов резко выделяется на фоне остальных. Это группа граждан, отнесших себя к высшему социальному слою. Выделяется она не только и не столько соотношением «прозападных» и «провосточных» настроений, сколько тем, что в ней очень много респондентов, целых 20%, выбрали другие варианты ответов, то есть не «как при социал-демократах» и не «как при социализме». Это очень интересно само по себе, поскольку, как уже упоминалось, подавляющее большинство респондентов не выбирало никакие другие ответы, кроме «социализма» и «демократии».
Интересно это еще и потому, что люди, относящие себя к высшему социальному слою, обычно имеют на то основания: они выбирают этот ответ, потому сверхдовольны своим социальным положением. Как правило, это люди, которые каким-то боком близки либо к власти, либо к богатой верхушке. Естественно, что эти люди чаще, чем другие, могут влиять на какие-то решения или направление, в котором развиваются те или другие общественные процессы.
Чтобы рассмотреть мнения этой группы респондентов о желательном качестве власти в России, обратимся к рис. 23.
Итак, 5% относящих себя к высшему социальному слою граждан хотели бы жить при власти «как при рабовладении», 4% — «как при феодализме», 5% — «как при диком капитализме», и 6% (!) — «как при фашизме». Поскольку это люди, считающие себя «высшим слоем общества», то есть «элитой», то трудно предполагать, что при рабовладении они воображают себя рабами, при феодализме — крепостными, при капитализме — рабочими, а при фашизме — жителями какого-нибудь гетто. Скорее, наоборот: они хотят быть рабовладельцами, феодалами, крупными бизнесменами или фашистскими бонзами. То есть это их представления не о том, какая должна быть власть, а о том как надо властвовать. Если предположить, что хотя бы часть этих людей в действительности имеет отношение к власти, то полученное распределение ответов прямо-таки пугает. Хоть таких ответов и набралось всего 20%, но, с другой стороны, это ведь пятая часть опрошенных из этой группы — это много! Если даже часть «элиты» мечтает о рабах или о крепостных, то это не радует. Не дай бог, эта «элита» станет элитой без кавычек.
На рис. 24. представлены распределения ответов на вопрос о желаемом качестве власти в зависимости от душевого дохода респондентов. Здесь никаких неожиданностей нет: вполне ожидаемо с уменьшением душевого дохода нарастает желание иметь власть «как при социализме» и наоборот — с ростом обеспеченности респондента увеличивается уверенность, что наилучшая власть — это власть «как при социал-демократах».
То есть чем беднее человек — тем больше он нуждается в социальной поддержке — тем чаще он хочет власть «как при социализме». Вероятно потому, что власть при социализме представляется наиболее социально ориентированной. А чем обеспеченнее гражданин — тем меньше он зависит от социальной помощи государства (а значит, власти) — тем больше у него возможностей помечтать о власти «как при социал-демократах» и, соответственно, о жизни «как в Европе».
Еще более ярко та же зависимость проявляется в группах, выделенных не по «объективному» доходу, а по «субъективному», то есть по самооценке уровня своего дохода респондентами (рис. 25). И в этом случае чем беднее считает себя опрошенный, тем чаще он «голосует» за власть «как при социализме», а чем богаче считает себя человек, тем чаще он «голосует» за «социал-демократов». За одним исключением, и это исключение снова, как и при анализе зависимости ответов от самоопределения социального слоя, отсылает нас к размышлениям относительно реального качества и состояния умов отечественной элиты.
На рис. 25 видно, что в группе респондентов, считающих, что их доходы значительно выше, чем в среднем по стране, 25% опрошенных выбрали варианты ответов, которые суммарно выбирают в среднем не более 4% граждан. Как и в предыдущем случае, рассмотрим ответы этой группы респондентов более подробно (см. рис. 26).
Как и в случае группы, относящей себя к высшему социальному слою, 25% респондентов (уже не пятая часть, а четвертая), оценивающих свои доходы как доходы, значительно превышающие средний уровень, хотят «настоящей власти». А именно: 8% хотят быть рабовладельцами (то есть им для полного счастья не хватает рабов, видимо), 3% — феодалами, 6% — капиталистами и 9% (!) — высокопоставленными фашистами. Что за прекрасные люди! Причем данное распределение ответов хорошо коррелирует с распределением ответов представителей «высшего социального слоя», что повышает правдоподобие полученных результатов. В конце концов, всегда можно попытаться убедить себя в том, что это все несерьезно, что это шуточки: сначала некто пошутил, что относится к «высшему слою», а потом пошутил, что хочет фашистскую власть. Но если выясняется, что таким же образом «пошутили» еще 25% тех, кто определил свои доходы как значительно превышающие средний уровень, то на шутку всё это становится мало похоже. Потому что очень однообразные «шутки», знаете ли. Скорее, всё же надо предполагать, что часть российской элиты действительно подумывает о рабах, крепостных и концлагерях — для большего удобства ведения бизнеса, вероятно.
Интересно и соотношение «западников» и «восточников» в зависимости от рода занятий респондентов (рис. 27).
Показательно, что наиболее «западнически» настроены учащиеся — только в этой группе доля жаждущих жить «как при социал-демократах» превышает 50%. То есть молодежь — студенты и старшеклассники — более всех других категорий хотят «жить как в Европе», и, соответственно, более всех других находятся в плену мифологии о «европейском социализме». Одной из причин такого положения наверняка является пропаганда «западных» ценностей, которая активно ведется в школах и вузах в преподавании таких предметов, как история, обществоведение и пр. Тем не менее всё равно почти 40% учащихся ориентированы «провосточно» и хотят жить «как при социализме». Вероятно, в борьбе за умы этих 40% побеждает некая семейная мифология, настоянная на ностальгии бабушек и дедушек, а также родителей учащихся по жизни в СССР. Однако очевидно, что при таком настрое молодежи любые лозунги, отсылающие к ценностям демократии — вроде лозунгов «про честные выборы», — буквально обречены на успех.
Много мечтающих о власти «как при социал-демократах» и среди респондентов, имеющих собственное дело, и также индивидуальных предпринимателей (49% и 47%, соответственно). Это выглядит совершенно естественным: куда же еще им ориентироваться, как не на Запад? Удивительно как раз то, что и среди этих категорий граждан нет никакой твердости и единства в «прозападности»: 41% людей, имеющих собственное дело, и 47% индивидуальных предпринимателей всё же хотят жить с властью «как при социализме». Вероятно, обе эти категории чувствуют себя незащищенными и крайне неуверенными в завтрашнем дне, поэтому хотят, вопреки, казалось бы, требованиям своего рода занятий, «социализма», который в таком случае должен представляться им как более стабильный и защищенный режим жизни.
Начиная с работников крупных ПАО (вроде «Газпрома») и частных фирм, и заканчивая пенсионерами, все группы респондентов, выделенные по роду занятий, чаще выбирают «социализм», чем «социал-демократов» 50 и более процентов в этих категориях «проголосовали» за власть «как при социализме». По сути, это означает, что социальной защищенности и уверенности в завтрашнем дне не чувствует никто: ни работники богатых ПАО, эксплуатирующих природные ресурсы России, ни госслужащие, ни пенсионеры. То есть получается, практически все граждане страны, где бы они ни работали и чем бы ни занимались, не чувствуют себя уверенно и жаждут большей защищенности и безопасности. И это, безусловно, — результат политики «демонтажа социального государства» и «чудесного» отношения власти к народу.
Анализ зависимости представлений о «правильной власти» от рода занятий респондентов пробуждает некоторые подозрения: а не являются ли анализируемые нами варианты ответов про власть «как при социал-демократах» и «как при социализме», по существу, одним и тем же ответом? Не хотят ли все одного и того же — социальной защищенности, поддержки государства, нормального отношения власти к людям, социальной стабильности? Просто при этом граждане, ориентированные на Запад, отмечают «социал-демократов», находясь в плену мифологии «европейского» или «скандинавского» социализма, и думая, что как раз в Европе все именно так, как им хочется. А граждане, ориентированные на отечественные традиции, отмечают «социализм», находясь под впечатлением неясных воспоминаний о Советском Союзе. Понятно, что представления и тех, и других страшно далеки от реальности: никакого «европейского социализма» нет и никогда не было, а советский социализм тоже имел большие проблемы внутри себя, иначе бы СССР не развалился.
Если подобные подозрения имеют основания (а слишком многое говорит об этом), то мы можем констатировать некую конвергенцию представлений о власти у совершенно различных слоев населения, которая привела к формированию не класса, конечно, но некоторого общественного объединения, включающего не менее 90% населения и почти все общественные страты. Объективный интерес этого общественного объединения или квазикласса заключается в том, чтобы существующая власть куда-нибудь исчезла. И в этом и состоит, так сказать, внутреннее содержание процесса отпадения народа от государства. Запрос подавляющего большинства граждан состоит в том, чтобы власть была другая, государство было другое, а жизнь чтобы имела некоторые социалистические черты. То есть выходит, что нынешняя власть собственными руками сколотила своего могильщика — общество, в котором все сходятся во мнении, что такой, как есть, власть быть не должна. Как именно пойдет процесс ее снесения, предсказать трудно, однако то, что этот процесс, когда и если он начнется, будет поддержан всем населением, уже не вызывает сомнений.
Завершая разговор о зависимости представлений о желаемом качестве власти от социально-демографических параметров, приведем данные по федеральным округам и субъектам Федерации (табл. 3 и 4). Результаты опроса существенно разнятся в различных федеральных округах и субъектах Федерации.
Если упорядочить федеральные округа (табл. 3) по увеличению разности между процентом желающих иметь власть «как при социализме» и «как при социал-демократах» (в среднем по России эта разность равна 10, то есть «как при социализме» хотели бы жить больше людей — на 10 п. п., — чем «как при социал-демократах»), то мы увидим, что ряд округов резко (и значимо в статистическом смысле) отличаются от средних значений.
В первую очередь стоит отметить, что в условно «прозападную» сторону резко сдвинуто население Северо-Западного округа — там равные доли жителей — по 46% — хотят жить «как при социализме» и «как при социал-демократах».
В обратную сторону — в сторону условно «провосточную» статистически значимо сдвинуто население целых четырех федеральных округов: Приволжского, Северо-Кавказского, Дальневосточного и Южного.
То есть раскол в обществе (если он реально существует), проходит не только между отдельными людьми, но и между территориями.
Этот же вывод подтверждает и анализ различий в распределении ответов на вопрос № 15 между различными субъектами Федерации (табл. 4).
Абсолютным «чемпионом» по степени условной «прозападности» оказался Санкт-Петербург (как известно, Петр Первый строил Петербург ради того, чтобы «в Европу прорубить окно»; похоже, что из этого окна до сих пор дует).
На втором месте по «прозападности» — Москва, но ее показатели значительно ниже петербургских. Может, потому что Москва — просто столица, а Петербург — «культурная»… Но всё же: именно в Москве проживает вся та власть, которой так недовольны граждане. Возможно, конечно, что все представители федеральной и московской власти, проживающие в Москве (а также их семьи и их обслуга), настолько богаты, что они не попали в нашу выборку. И поэтому их глубоко патриотические взгляды не отразились на распределении мнений москвичей. Но скорее причина в другом (нисколько не хотим обидеть власти, думая, что они не слишком богаты) — власть (и ее представители) у нас именно что «прозападные».
Смотрите: взгляды населения обеих столиц о том, каково должно быть качество власти, у нас в среднем прямо противоположны представлениям всего остального населения. То есть в столицах хотят одного, а во всей остальной России (в среднем) — совершенно иного. И может ли быть в таком случае население довольно властью в принципе?
Разброс в общественном мнении регионов очень существенен. Есть группа регионов, население которых настроено существенно более «прозападно», чем в среднем по стране. Интересно, что почти все эти регионы — крупные научные и образовательные центры, то есть регионы с высокой концентрацией научной и иной интеллигенции и студенчества: Петербург, Москва, Ленинградская и Томская, Новосибирская, Свердловская области и Республика Башкортостан.
«Противостоит» этим регионам группа субъектов Федерации, население которых значительно больше, чем в среднем по стране, настроенных условно «провосточно». Причем большинство этих регионов, за некоторыми исключениями, — это сельскохозяйственные районы, не имеющие крупной промышленности или больших образовательных или научных центров. Это бывший «красный пояс» — Ульяновская, Брянская, Самарская, Иркутская, Вологодская, Владимирская, Ростовская, Кемеровская, Рязанская, Саратовская и Белгородская области; немного выбиваются из этого ряда Челябинская и Нижегородская области.
Общественное мнение в остальных субъектах Федерации незначительно отличается от среднего по России — то есть с некоторым перевесом в них «побеждают» условно «провосточные» настроения.
Зависимость ответов на вопрос № 15 от политической ориентации респондентов наводит на интересные размышления (рис. 28).
С одной стороны, выглядит вполне естественным, что наиболее сильно жаждут жить при социал-демократии люди, которые считают себя социал-демократами. Естественно также, что «социал-демократы» и «либералы» настроены наиболее «прозападно»: образцы жизни, которую они считают правильной, находятся на Западе, и они последовательно более склонны «голосовать» за вариант власти «как при социал-демократах» (65% и 57% соответственно).
Вполне естественным выглядит также и то, что «националисты» и «коммунисты» более ориентированы на отечественный опыт и достижения и поэтому чаще «голосуют» за власть «как при социализме» (48% и 73% соответственно).
Гораздо менее естественно (или гораздо менее приятно) выглядит то, что среди группы «консерваторов» — то есть людей, которые поддерживают именно нынешнюю власть и наверняка большей частью так или иначе близки к власти, доля «западников» (51%) значительно превышает долю «восточников» (44%). То есть в большинстве поддерживающие нынешнее государство, нынешний «режим» граждане мысленно ориентированы Запад и, по-видимому, все еще надеются на «жизнь как в Европе». Хотя и в этой категории граждан 44% выбрали бы власть «как при социализме».
В целом анализ ответов на вопрос о желаемом качестве власти подтверждает гипотезу о состоявшейся конвергенции представлений людей разных политических взглядов к некоему одному тезису, который можно сформулировать так: «Больше социализма!» Не важно, какого он будет происхождения — западного или советского, лишь бы был. И если власть не может этого обеспечить, то она может быть свободна: народ всех политических ориентаций отказывает ей в доверии.
То, что такой вывод верен, подтверждают и зависимости ответов о желаемой власти от мнений о степени присутствия «социального государства» в России (рис. 29) и от удовлетворенности отношением власти к народу России (рис. 30).
Те, кто считает, что «социальное государство» в России есть не только в тексте Конституции, но и в жизни, более ориентированы на Запад и несколько чаще выбирают власть «как при социал-демократах» (47%), но при этом значительная доля (40%) этих «свидетелей социального государства» «голосуют» и за «социализм». А те кто считают, что «социальное государство» в России осталось только на бумаге, значительно чаще «голосуют» за власть «как при социализме» (57%), чем «как при социал-демократах». Однако и те, и другие, очевидно, хотят «больше социализма» любого происхождения, а следовательно, другой власти.
То же самое видно и в зависимости от степени удовлетворенности отношением власти к народу. Удовлетворенные властью (11%) больше сморят на Запад, но и на Восток тоже поглядывают, а не удовлетворенные властью (52%) в основном смотрят на собственный отечественный опыт социализма. Однако движение к власти «как при социализме» очевидно нарастает вместе с ростом неудовлетворенностью ею.
Всё это вполне может быть понято таким образом: властью не удовлетворены именно потому, что нет никаких признаков «социализма» или «социального государства». Соответственно, и причина отпадения народа от государства — в этом.
Пенсионный суицидМногие эксперты высказывают мнение, что отпадение народа от государства и полное отторжение власти народом окончательно оформились в России в прошлом году, после проведения, несмотря на многочисленные протесты, пенсионной реформы. Эксперты считают, что именно это событие стало той последней каплей, которая вызвала обрушение плотины, до тех пор удерживавшей большинство людей от резких оценок власти и ее деяний, и привела к цунами подавленного гнева, общего недовольства и явного отвращения к власти в обществе.
С другой стороны, во время протестов против пенсионной реформы год назад, многие представители власти и правительственные эксперты явно и неявно намекали, что «стерпится — слюбится», что протесты — это баловство, а когда реформа будет принята, то народ смирится. Самое смешное — что некоторые и теперь продолжают так думать.
И вот прошел год. Каково же отношение людей к пенсионной реформе? Опрос АКСИО-8 дал на этот вопрос вполне убедительный ответ (табл. 5).
Как можно видеть из табл. 5, отношение к пенсионной реформе за год, мягко говоря, не улучшилось, а если говорить реально, то ухудшилось.
Если сложить однонаправленные ответы, то получится рис. 31. Из которого мы узнаем, что только 5% граждан России — только 5%!!! — хоть в какой-то степени положительно относятся к пенсионной реформе. Еще 12% респондентов либо не стали отвечать от греха подальше, либо ответили, что сказать что-то определенное трудно — дескать, с одной стороны, с другой стороны… И 83% граждан настолько «стерпелись-слюбились» с пенсионной реформой, что указали, что относятся к ней отрицательно. Причем 75% из них (62% от всей выборки) относятся не просто отрицательно, а резко отрицательно, а просто отрицательно — 25%.
Когда по какому-либо вопросу есть вот такое большинство, то комментировать становится особенно нечего. Потому что понятно, что подавляющее большинство во всех группах будет против пенсионной реформы. Однако поскольку нам надо не только знать, что практически вся страна в едином порыве отрицает пенсионную реформу, но и понимать, какие группы населения значимо отличаются по своей позиции от среднего, то посмотрим, есть ли какие-то значимые зависимости ответов респондентов от каких-либо факторов.
Вот, например, анализ зависимости отношения к пенсионной реформе от возраста респондента вскрывает несколько прагматический как минимум у части граждан подход к этому вопросу (рис. 32).
На рис. 32 к наименованиям возрастных групп приписаны примерные временные интервалы, которые отделяют данную возрастную группу от пенсии. Хорошо видно, что хуже всего к пенсионной реформе относятся те граждане, кому до пенсии осталось немного, в районе 10 лет. Это группа граждан 46–55 лет — 89% из них относятся к реформе отрицательно.
Далее, вместе с ростом количества лет, которые осталось отработать до пенсии, отношение к пенсионной реформе очень незначительно, но улучшается. Например, в группе респондентов 36–45 лет (20 лет до пенсии) плохо к пенсионной реформе относится 86%, а в группе 16–25 лет (40 лет до пенсии) — уже 82%.
Лучше всего из всех опрошенных (хотя тоже сугубо отрицательно) к пенсионной реформе относятся граждане в возрасте 66 лет и старше — то есть те, кто уже давно преодолел возраст выхода на пенсию и кого, следовательно, пенсионная реформа коснуться не может. В этой группе плохо относится к реформе «всего» 70%.
Таким образом, некоторая часть людей рассуждает так: если меня лично это не касается, то и пусть. Однако, во-первых, это очень небольшая часть граждан, потому что будь эта группа «прагматиков» большой, их мнения повлияли бы на общий результат значительно сильнее. А во-вторых, такое «наплевательское» на остальных граждан поведение всё равно не может отменить того факта, что общее настроение в стране по поводу пенсионной реформы очень негативное. И безусловно, общее негативное отношение к пенсионной реформе вносит большой вклад в тот антивластный консенсус, о котором мы уже говорили.
А ведь антивластный консенсус реально существует: никаких заметных отличий в отношении к пенсионной реформе нет ни в зависимости от уровня образования респондентов (рис. 33), ни в зависимости от места жительства опрошенных (рис. 34), ни, по существу, в зависимости от душевого дохода в семьях респондентов (рис. 35).
Некоторые (не очень существенные, но интересные) отличия становятся заметны в зависимости отношения к пенсионной реформе от того социального слоя, к которому относит себя респондент (рис. 36).
На рис. 36 хорошо видно, что чем ближе к вершине социальной пирамиды помещает себя человек, тем более он склонен оценивать пенсионную реформу позитивно. Правда, максимум позитива в группе граждан, отнесших себя к высшему социальному слою, это всё равно только 14% — не так уж и много, однако в сравнении с другими группами — много.
Если пытаться «рассчитать» силу конвергенции взглядов, приводящей к обсуждаемому антивластному консенсусу, то можно сказать, что из 2% граждан, относящих себя к высшему социальному слою, 14% относятся к пенсионной реформе положительно. Много это или мало? 14% от 2% — это 0,28% от всей выборки. Если считать, что в России 100 млн избирателей, то 0,28% — это 280 тыс. человек, которые «выпадают» из консенсуса. Вроде бы это немало людей, но если их «вычеркнуть», то участниками антивластного консенсуса останется 99 720 тыс. граждан, что во много-много раз больше.
Почти такие же зависимости, как от самоопределения социального слоя, может быть, даже чуть более выраженные, видны в зависимости отношения к пенсионной реформе от самооценки уровня дохода (рис. 37).
Содержательно эти зависимости почти идентичны: чем более человек уверен в том, что его доходы превышают средний уровень по стране, тем более он склонен одобрять пенсионную реформу, а чем более он уверен в том, что его доходы ниже средних по стране, тем более он склонен ее осуждать. Так, в группе респондентов, субъективно оценивающих свои доходы как значительно более низкие, чем в среднем, положительно к реформе относятся всего 3% и 89% — отрицательно. А в группе опрошенных, субъективно оценивающих свои доходы как значительно более высокие, чем в среднем, положительно к пенсионной реформе относятся уже 17%, а отрицательно — только 68%. Однако так же, как и в предыдущем примере, это не оказывает никакого влияния на общее положение дел.
Интересно, что обе эти зависимости — так сказать, «субъективного» происхождения: в одном случае человек субъективно оценивает свой социальный статус, в другом случае — уровень дохода в сравнении со средним, которое тоже определяется субъективно. Это значит, что обе зависимости связаны не с какими-то объективными параметрами, определяющими жизнь граждан, а с неким социальным самочувствием людей.
Тенденция просматривается такая: чем выше в своем представлении воспаряет человек над основной массой «простого» населения — хоть по социальному статусу, хоть по доходу, — тем с большей вероятностью (подчеркнем: не обязательно, с некоторой большей вероятностью) он будет положительно относиться к пенсионной реформе, то есть иметь взгляды, противоположные взглядам большинства. То есть субъективное отнесение себя к элите у части граждан приводит к тому, что они начинают думать, что их не затронут проблемы «простых людей». Поэтому они и к пенсионной реформе начинают относиться положительно. Но подчеркнем еще раз: при всем при том таких набралось всего 17% от группы с доходами «значительно выше среднего уровня».
Не выявлено особых отличий в отношении к пенсионной реформе и в зависимости от рода занятий респондентов (рис. 38). По сути, только пенсионеры относятся к реформе чуть более благосклонно, чем остальные, — среди них 9% относятся положительно против 74% относящихся отрицательно. Это определено причинами, которые обсуждались нами выше при разговоре о влиянии возраста на мнение о пенсионной реформе. Больше значимых отличий в мнениях респондентов с разным родом занятий не зафиксировано.
Было бы странно, если бы отношение к пенсионной реформе совсем никак не зависели от политических взглядов граждан (рис. 39). Хотя яркой зависимости от политической ориентации не просматривается (конвергенция взглядов на почве недовольства властью!), тем не менее некоторые различия, хоть и довольно-таки ожидаемые, всё же заметны.
Во-первых, это позиция «консерваторов» — то есть людей, поддерживающих нынешнюю власть. Среди них нашлось аж 14% людей, которые положительно оценивают решение о пенсионной реформе (а что делать? — положение обязывает), и еще 20% храбро указали, что они не имеют определенного мнения. Однако не стоит, наверное, слишком серьезно относиться к этим цифрам, лучше отнестись с пониманием к этой группе респондентов: действительно ведь, назвался «консерватором» — полезай в кузов.
Во-вторых, что тоже ожидаемо, наиболее негативно к пенсионной реформе относятся «коммунисты» — среди них 89% отметили свое отрицательное отношение и всего 3% — положительное.
Люди всех остальных политических ориентаций одинаково плохо воспринимают пенсионную реформу. То есть исследуемый нами «консенсус» включает одновременно и «коммунистов», и «либералов», и «националистов» и «социалистов?
Люди всех остальных политических ориентаций одинаково плохо воспринимают пенсионную реформу. То есть исследуемый нами «консенсус» включает одновременно и «коммунистов», и «либералов», и «националистов» и «социалистов». Да и «консерваторов», по большому счету, тоже — ведь даже среди них 64% отметили свое отрицательное отношение к решению власти о пенсионной реформе.
Возникает закономерный вопрос, зачем же было принято это решение? Если отбросить слишком эмоциональное предположение, что это проявление суицидальных наклонностей власти, то гипотез практически не остается. Экономического смысла пенсионная реформа не имеет, политический смысл — только негативный, так зачем же? Может быть, это испытание политической системы на прочность? Или это выполнение требований каких-то внешних «заказчиков»? Или во власти уверены, что, как некоторые уверяют, «Россия исчерпала лимит на революции», и решили экспериментально это подтвердить? А вдруг эксперимент даст отрицательный результат, не подтвердит гипотезы власти? Одни вопросы…
Несмотря на всенародное единство в негативной оценке пенсионной реформы, есть отдельные федеральные округа (рис. 40) и субъекты Федерации (рис. 41), в которых уровень недовольства статистически значимо превышает средний по стране. Это означает, что в этих округах и регионах сложилась психологически очень тяжелая ситуация, и при этом весь негатив обращен к власти.
Среди федеральных округов наиболее тяжелая ситуация — в Дальневосточном и Приволжском округах (по 86% отрицательно относящихся к пенсионной реформе). А самый благосклонный к пенсионной реформе округ (8% за реформу, 78% против) — Северо-Западный, ситуацию в котором мы уже обсуждали выше.
Среди регионов наибольший градус негативизма по отношению к пенсионной реформе зафиксирован в Ульяновской, Брянской, Белгородской, Вологодской, Кировской, Саратовской, Иркутской, Кемеровской и Рязанской областях, в Алтайском и Краснодарском краях. Вероятно, власти в этих регионах придется столкнуться с большими неприятностями чуть раньше, чем в других.
А наименее отрицательно (но все равно очень негативно!) к пенсионной реформе относятся в обеих столицах — Москве и Санкт-Петербурге — и в Ленинградской области. Но не стоит обольщаться: эти три региона, хоть они и очень важны и весомы для России в целом, оплотом власти и государства быть не смогут. Потому что 74% недовольных — это, конечно, существенно меньше, чем 91%, но всё же очень и очень много.
Наконец, еще раз убедимся, что отношение к пенсионной реформе напрямую связано, во-первых, с представлением о присутствии в России «социального государства» (которое, как мы убедились выше, необыкновенно важно для подавляющего большинства граждан России) и, во-вторых, с удовлетворенностью властью.
На рис. 42 представлены распределения ответов на вопрос об отношении к пенсионной реформе в группах респондентов, давших разные ответы на вопрос о существовании в российской действительности «социального государства». Легко видеть, что эти вопросы очень сильно связаны между собой. Так, среди тех, кто считает, что «социальное государство» в России «определенно есть», положительно относятся к пенсионной реформе 33%, а 45% — отрицательно. А среди тех, кто думает, что «социального государства» в России «определенно нет», отрицательно к пенсионной реформе относятся 95%, а положительно — 1%.
Еще более ярко проявляется связь между удовлетворенностью властью и отношением к пенсионной реформе (рис. 43). Чем более люди удовлетворены властью — тем лучше они воспринимают пенсионную реформу (в группе «абсолютно удовлетворенных» положительно воспринимают реформу 47%, отрицательно — 34%), а чем меньше граждане удовлетворены властью — тем более негативно они относятся к пенсионной реформе (в группе «совершенно не удовлетворенных» позитивно реформу воспринимает 1%, а негативно — 95%).
По сути, мы можем сделать вывод, что неудовлетворенность властью и негатив по отношению к пенсионной реформе — это синонимы. А поскольку подавляющее большинство населения относится к пенсионной реформе негативно, то можно делать вывод и об уровне реального недовольства властью. Просто поразительно, одна реформа — и такой успех — формирование антивластного консенсуса, включающего не менее 80% населения. И очень хочется спросить вслед за известным персонажем Шекспира: «Кто это сделал, лорды?»
В рейтинге ответов на этот сакраментальный вопрос первое место уверенно занял ответ «Российская власть в целом» — почти треть населения считает, что виновата власть в целом, то есть социально-политическая система.
С одной стороны, это спасительный ответ-отговорка: вроде бы и ответил, и никого персонально не обвинил. С другой стороны, вряд ли стоит считать этот ответ совсем бессодержательным: как показал анализ результатов по предыдущим вопросам АКСИО-8, в стране сформировался некий антивластный консенсус, который имеет в виду не каких-то конкретных представителей власти, а систему в целом.
Второе место по степени ответственности за пенсионную реформу уверенно занимает «Правительство Российской Федерации»: 28% респондентов считает именно правительство виновным в решении о пенсионной реформе.
На третьем месте оказался «Президент РФ В. В. Путин» — его считают главным виновником 24% опрошенных. Если считать, что обвиняющие «систему», в том числе обвиняют и президента как главу этой системы, то получится, что Путиным недовольны 56% граждан России.
Очень характерно, что региональные власти не попали в список ответственных за пенсионную реформу. То есть разлитое в обществе недовольство властью адресовано именно федеральной власти — президенту, правительству и центральной власти в целом, которые вместе стянули на себя 84% общественного недовольства.
При таком масштабе недовольства и отпадения народа от государства затруднительно даже представить себе, что бы могло развернуть процесс в обратную сторону. Очевидно только, что замена каких-то фигур во власти, смена правительства и т. п. вряд ли помогут, потому что для граждан «все они одним миром мазаны».
Весьма показательно, что не обнаружено никаких особых отличий в распределении ответственности за пенсионную реформу в различных социально-демографических группах. «Рейтинг ответственности» одинаков во всех группах, выделенных по возрасту, полу, уровню образования, типу населенного пункта, душевому и «субъективному» доходу, а конкретные цифры отличаются не более чем на 1–2 процентных пункта.
Также нет значимых различий и между Федеральными округами. А вот между субъектами федерации различия присутствуют, и в первую очередь они касаются атрибуции ответственности за пенсионную реформу президенту (рис. 44).
Есть и некоторые различия в мнении респондентов, относящих себя к различным социальным слоям (рис. 45).
На рис. 45 можно видеть, что тенденции в возложении ответственности таковы: люди, причисляющие себя к нижним социальным слоям, склонны больше обвинять власть в целом и президента. А благополучные (лучше адаптировавшиеся) граждане, относящие себя к верхним социальным слоям, в значительно меньшей степени обвиняют власть в целом (видимо, потому что они сами имеют к ней отношение) и президента, они больше грешат на правительство, «Единую Россию» и… народ. То есть наиболее успешные граждане (или только считающие себя успешными) обвиняют само население в пассивности — сами виноваты, народ заслуживает власть, которую имеет, «совки», одним словом.
Есть также и заметные отличия во мнениях граждан с различными политическими взглядами (рис. 46). Так, «либералы» меньше всех остальных винят правительство и больше всех — президента, кроме того именно либералы склонны больше остальных навешивать ответственность за принятие пенсионной реформы на самих граждан. «Коммунисты» больше других обвиняют власть в целом. Но самая интересная позиция у «консерваторов», то есть тех, чьи убеждения состоят в желании сохранить имеющееся положение. «Консерваторы» больше всех прочих обвиняют правительство (видимо, потому что в нем не они, а «либералы», значительно реже других возлагают ответственность на власть в целом (потому что это — как раз они сами) и на президента.
Наибольшее же количество различий в мнениях респондентов о том, кто «виноват» в пенсионной реформе, выявилось в зависимости от ответов на вопросы о социальном государстве (рис. 47), об удовлетворенности властью (рис. 48) и об отношении к пенсионной реформе (рис. 49).
Все эти зависимости однотипны, они свидетельствуют о том, что сформирован «антивластный консенсус» или антивластный квазикласс, участники которого не удовлетворены властью, не видят в России «социального государства» и крайне негативно относятся к пенсионной реформе, основную ответственность за которую возлагают на власть в целом и лично на В. Путина, в гораздо меньшей степени обвиняя правительство.
Те же «отщепенцы» (только в том смысле, что их очень мало), кто не вошел в большинство недовольных и не поддерживают «антивластный консенсус», то есть считают, что социальное государство в России есть, власть отлично относится к народу, и пенсионная реформа — отличное решение, склонны возлагать вину (в хорошем смысле слова, так как пенсионную реформу они одобряют) за пенсионную реформу в основном на правительство России, гораздо менее — на президента, и уж совсем единицы на власть в целом (что и понятно — кто же будет «голосовать» против себя).
Таким образом, становится ясно, что отторжение власти у большинства населения носит системный характер, а персональную ответственность за сложившуюся ситуацию несет в основном лично президент. И никакое правительство, никакая «Единая Россия», никакие региональные власти большинство граждан в этом смысле в заблуждение не вводят и не путают — они их влиянием на происходящее в стране фактически пренебрегают, считая виновником всего президента и построенную им систему власти.
Анализ результатов АКСИО-8 представляется правильным начать с рассмотрения данных, имеющих отношение к, так сказать, состоянию умов граждан, — то есть представить, насколько это возможно по данным опроса, каковы их представления по различным вопросам общественной жизни, в какой степени они увязаны (или нет) между собой. Порядок в головах у граждан или беспорядок? — вот вопрос, который нас интересует прежде всего. А также как представления граждан коррелируют с их поведением.
Итак, опрос АКСИО-8 проводился с 10 июня по 10 июля 2019 года по всей территории России.
В результате было опрошено 85606 человек, 85284 анкеты приняты в обработку.
При обработке выборка была математическими методами отремонтирована по параметрам «возраст» и «город/село», и по этим параметрам результаты репрезентативны населению России.
Поскольку полученные в опросе данные много кого не устроят, так как не будут соответствовать «официальной точке зрения», а также картине мира многих руководящих товарищей, можно уверенно предполагать, что первое, что случится после публикации данных опроса, — это попытка обвинить АКСИО в непрофессионализме, в «неправильных» вопросах, выборке, способе опроса и пр. Поэтому считаем нужным кое-что пояснить.
1. ВыборкаАКСИО опросило, как уже говорилось, 85606 человек. Опрос проводился практически по всей территории РФ — везде, где есть активисты АКСИО. Если посмотреть по федеральным округам, то получилась такая картина (Таблица 1):
Как можно видеть, во всех федеральных округах опрошено достаточно граждан, чтобы данные по каждому федеральному округу можно было анализировать самостоятельно. Что касается представленности населения федеральных округов в общей выборке, то, хотя в точности она не соблюдена, тем не менее при соответствующем «ремонте» можно получить данные, отражающие мнение населения России в целом.
С отдельными субъектами федерации ситуация сложнее — см. табл. 2.
Теперь о том, кого мы опросили, а кого нет.
Опрос проводился на улицах (в парках, скверах, на площадях и набережных — то есть там, где большой поток людей), в общественном транспорте (в автобусах, электричках) и по домам респондентов. Причем в городах большей частью опрос шел на улице и в транспорте, а в сельской местности — большей частью по домам и в электричках. Соответственно, можно подозревать, что в городах мы не опросили тех людей, которые, как правило, не выходят из дому, или тех, кто не ходит по «проходным» местам, где мы опрашивали.
Кроме того, не все люди соглашались ответить на вопросы нашей анкеты: кто-то спешил, кто-то боялся, кто-то вообще против опросов. По сообщениям активистов АКСИО, проводивших опрос, таких было не слишком много: в пределах 25–30%, что в целом соответствует доле отказов при любых опросах.
Все эти «искажения выборки», конечно, значимы, но не трагичны: в результате общего большого числа опрошенных мы получили достаточное представительство практически во всех социально-демографических группах, так что о совокупном мнении этих групп можно судить совершенно определенно. Что же касается подозрений в том, что участники опроса — это более «активные» граждане, в отличие от тех, кто отказался участвовать в опросе, и поэтому результаты опроса «сдвинуты» в сторону мнения этих «активных» граждан, то такие подозрения имеют основания. Но ведь и в реальной общественной жизни (к примеру, на любых выборах) всё «сдвинуто» в сторону «активных» граждан, а мнения «пассивных» мало на что влияют, так как они в общественной жизни не участвуют. Так что наш опрос отражает мнение той России, которая еще что-то имеет сказать. Те же граждане, которые ушли в совсем «глубокое подполье», оно же — полнейшая апатия, в опросе мало представлены, но их мнения и на реальность мало влияют, а нас интересует именно она.
Наконец, о том, кого мы не опросили. Мы не опросили «настоящих богатых» — тех, кто живет на различных рублевках в Москве и регионах: их почти невозможно опросить, так как пешком они ходят редко, в общественном транспорте и на электричках не ездят, а домой к ним не придешь, потому что живут они в закрытых домах и поселках. К сожалению, пока сделать с этим ничего нельзя — будем иметь в виду, что супербогатых людей в нашей выборке нет.
Не столько ради утешения, сколько понимания для, следует напомнить, что этих «настоящих богатых» в России, как свидетельствует статистика, не так много — не более 5%. Поэтому, хотя это, конечно, важные люди, мнение которых во многом влияет на принятие разнообразных государственных решений, их мнением как частью общественного мнения России можно пренебречь: они никак не могут повлиять на общую картину.
В нашем опросе картина по доходам получилась такая (см. табл. 3):
Как легко видеть, выборка АКСИО-8 несколько сдвинута по отношению к данным Росстата в сторону «бедных» — за счет самых «богатых». Возможно, это как раз результат недоучета «настоящих богатых» в нашем опросе. Дело в том, что у Росстата «среднедушевые денежные доходы населения (в месяц) исчисляются делением годового объема денежных доходов на 12 и на среднегодовую численность населения», мы же вычисляли среднедушевой доход методом опроса. Поскольку богатых опросить сложно, то они у нас и не учтены.
То же самое видно по среднему доходу за май 2019 года, который в нашем опросе получился равным 25141 руб., а по данным Росстата, за I кв. 2019 г. средний доход равен 30068 руб.
В целом, если учесть, что децильный коэффициент (показатель дифференциации доходов, выражающий соотношение между средними доходами 10% населения с наиболее высокими доходами и средними доходами 10% наименее обеспеченных граждан) в России равен, по данным Росстата за 2018 г., 15,3, то очевидно наличие небольшой, но очень богатой группы, которая «сдвигает» среднее вверх, и это как раз те люди, которых мы не смогли опросить.
Характерно в этом смысле и распределение граждан по «самооценке уровня дохода» — см. рис. 1.
источник: rossaprimavera.ruРисунок 1. Генеральное распределение ответов на вопрос № 10 «К какой группе по уровню доходов Вы склонны себя относить?»
Хотя ответы на этот вопрос субъективны и мы не знаем, что каждый из респондентов считает «средним уровнем доходов», тем не менее они отражают реальное самоощущение людей. Как видно, только 1% опрошенных оценил свои доходы как доходы «значительно выше среднего уровня». Это соответствует нашим предположениям о недоопрошенности богатых в нашем опросе.
Отдельно хотелось бы обратить внимание, что если посмотреть на данные по доходам респондентов в различных федеральных округах (см. табл. 4), то мы увидим, что они небессмысленны.
Как легко видеть, самыми бедными округами, по нашему опросу, оказались Северо-Кавказский, Приволжский и Южный федеральные округа (с сельским хозяйством, но без нефти и газа), а самыми богатыми — Северо-Западный федеральный округ (с нефтью, газом и Петербургом) и Центральный федеральный округ (с Москвой). Уральский, Сибирский и Дальневосточный федеральные округа оказались в «середнячках». Но в целом даже такая незамысловатая картинка показывает ресурсную зависимость экономики России и ресурсное происхождение богатых в России.
Интересны также (своим в целом соответствием реальности) результаты опроса по вопросу о национальности респондентов (вопрос № 5 «К какой национальности Вы себя относите?»), представленные втабл. 5.
Из таблицы видно, что наиболее многочисленные национальности граждан России представлены в нашем опросе вполне репрезентативно.
Приведем также и данные по конфессиональному составу респондентов опроса АКСИО-8 (табл. 6).
Таким образом, по данным нашего опроса, верующими себя считают 74,2% опрошенных, при этом больше половины из них (53,5%) или почти 40% от всех опрошенных не смогли указать, к какой конфессии они себя причисляют. Как минимум это означает, что они не «воцерковлены», то есть не посещают церковь, мечеть и др. храмы, не совершают обрядов и пр. Как максимум — что они на самом деле неверующие, а отмечают себя верующими «на всякий случай». Определить, как на самом деле, не представляется возможным, поэтому в дальнейшем при анализе данных опроса мы будем рассматривать три большие группы: «верующие» (независимо от конфессии), «верующие без конфессии» и «неверующие».
Для завершения разговора о выборке приведем данные о месте работы респондентов — см. табл. 7.
Часто результаты различных вопросов подвергают сомнению на основании того, что, дескать, интервьюеры так или иначе оказывают влияние на ответы респондентов и таким образом результаты получаются искаженными, «сдвинутыми» в сторону мнения людей, проводящих опрос. В связи с этим необходимо сказать следующее.
Опрос проводился с помощью анкеты для самозаполнения. То есть респонденты получали анкету и должны были самостоятельно ответить на все вопросы — в меру своего понимания и вопросов, и ответов. Активистам АКСИО было строго запрещено что-то дополнительно объяснять респондентам. Таким образом, какое-либо влияние проводивших опрос активистов на мнение опрошенных было практически исключено.
Также часто при обсуждении разных опросов можно услышать рассуждения о так называемых наводящих или формирующих вопросах, которые, мол, почти что заставляют респондентов отвечать определенным образом. В большинстве случаев такие разговоры — обыкновенная демагогия. Но есть в них и некий смысл, о котором стоит сказать со всей определенностью. Дело в том, что по большому счету любые вопросы являются наводящими, — так устроен человек и так устроен язык. Люди, как правило, никогда не думают специально о темах, которые поднимаются в любом опросе. Поэтому любой вопрос, заданный по такой (не обдуманной заранее) теме уже определенным образом эту тему структурирует, выделяет в ней какие-то акценты и, следовательно, влияет на направление мысли респондента. Может быть, это и не абсолютно чистый опыт по меркам естественных наук, потому что избежать влияний совсем невозможно. Но в человеческом мире абсолютно без влияний — только в морге. Оказание влияния — это, так сказать, неустранимая специфика общественных наук и наук о человеке.
Конечно, можно представить себе и такую постановку вопроса, при которой спрашивающий намеренно толкает отвечающего к определенному ответу. Это вопросы типа того, который задавала героиня Фаины Раневской в фильме «Подкидыш»: «Скажи, маленькая, что ты хочешь: чтобы тебе оторвали голову или ехать на дачу?» Понятно, что такого не может позволить себе ни одна организация, проводящая опросы, включая АКСИО. Да и зачем, скажите на милость?
источник: rossaprimavera.ruФрансис Пикабиа. Прозрачность. Ок. 1928–1929
Обычно социологический опрос ставит своей целью выявление умонастроений опрашиваемых граждан. То есть он ориентирован на познание некоей структуры, которую можно называть общественным сознанием, общественным мнением или «социальным космосом». Но, строго говоря, такая цель не является на сто процентов корректной. Потому что этот самый «социальный космос» может в принципе отсутствовать или содержать в себе такую высокую степень неопределенности, что скорее впору говорить не о космосе, а о хаосе, не о порядке, а о беспорядке.
Поскольку страна очевидным образом находится на некоем перепутье, то есть в условиях, когда один порядок, который радовал граждан после «лихих 90-х», перестает вызывать однозначное ликование, а другой порядок пока носит крайне призрачный характер, то правомерно предположение о некоем переходном состоянии общественного сознания. А также о том, что, коль скоро это состояние переходное, то в нем беспорядка может быть ничуть не меньше, чем порядка. Или, чем черт не шутит, может иметь место преобладание беспорядка над порядком. Никто не призывает исходить из этого, равно как и из чего-то другого. Предполагается всего лишь ориентироваться на более широкий спектр возможностей в том, что касается состояния умов, о котором, как мы помним, сказано еще в пушкинском «Борисе Годунове». Мол, «умы кипят…» и т. д.
Так в каком состоянии находятся умы? В них полный порядок и все разложено по полочкам? Может ли человек осознанно подходить к общественным проблемам, или же всё, что происходит в обществе, для человека всегда неожиданно и непонятно? Помните, как говорил Шерлок Холмс (или Конан Дойль): «Человеческий мозг — это пустой чердак, куда можно набить всё, что угодно. Дурак так и делает: тащит туда нужное и ненужное. И наконец наступает момент, когда самую необходимую вещь туда уже не запихнёшь. Или она запрятана так далеко, что ее не достанешь. Я же делаю всё по-другому. В моем чердаке только необходимые мне инструменты. Их много, но они в идеальном порядке и всегда под рукой. А лишнего хлама мне не нужно». Так что у наших граждан в головах? И, главное, что при имеющемся состоянии умов можно, а чего нельзя от наших граждан ожидать? Может ли это состояние быть охарактеризовано как порядок, или, как говорил Г. П. Щедровицкий, как «помойка в головах», или как состояние, определяемое всё чаще используемым понятием «турбулентность»?
Подчеркнем еще раз, что речь идет не о работе под ту или иную идею, а, напротив, об освобождении исследовательской процедуры от любых предзаданных идей, в том числе и идеи упорядоченного состояния умов граждан России в 2019 году.
Казалось бы, если у человека в голове порядок (не вообще, а по части отношения к обществу), то что может быть для него проще, чем указать свою политическую ориентацию? Так же, как легко указывается возраст, уровень образования, место жительства и работы или субъективное представление об уровне своих доходов. Поэтому вопрос о политической ориентации в опросе АКСИО-8 стоял в самом начале анкеты, среди так называемых социально-демографических вопросов. Результаты получились такие (табл. 8):
Ради эксперимента и для лучшего понимания полученных результатов можно, по ответам на этот вопрос, условно поделить опрошенных на группы по трем основаниям: на радикалов и консерваторов, на западников и почвенников и на правых и левых.
Если считать либералов, коммунистов, социал-демократов и национал-демократов радикалами, так как для построения России, которую они хотят, необходимы радикальные изменения, а государственников записать в консерваторы, так как их Россия уже построена и теперь ее надо только охранять, то получится рис. 2.
Далее, если записать либералов и социал-демократов в западники (и это справедливо, так как они, очевидно, ориентируются на Запад и любой ценой хотят жить «как на Западе»), а коммунистов, государственников и националистов — в почвенники (так как они хотят жить в сильной единой России и не хотят этим поступаться), то получится так (рис. 3):
Ну и если считать коммунистов и социал-демократов левыми, а либералов, националистов и консерваторов (сторонников крупных корпораций) правыми, то выйдет рис. 4.
Что же демонстрирует наш эксперимент? Понятно, что не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что как ни крути, а режим у нас антинародный (спасибо, что пока не кровавый). Почему? Потому что большинство в России хочет радикально другой «режим», потому что большинство у нас ориентировано на Россию, а власть — на Запад, и потому, что власть у нас тяготеет вправо, а народ — влево.
Но ясно и другое. Например, что люди, имеющие опору на 5% электората, не могут (теоретически) 20 лет выигрывать выборы. Но выигрывают! Что бы это могло значить?
Вероятно, мы имеем дело с властью, которая по привычке ведет себя так же, как вела себя власть российская почти во всю историю России. Как говорил Герцен (всего каких-нибудь 160 лет назад), «государство расположилось в России, как оккупационная армия». В том смысле, что власти до народа дела нет, ей не интересны ни его проблемы, ни его мнения.
В придачу к такому государству имеется и соответствующий народ — апатичный, депрессивный и давно на всё махнувший рукой. Потому что если бы апатии и депрессии было хотя бы чуть меньше, а заинтересованности в изменениях — хотя бы чуть больше, то никогда бы полностью враждебная большинству власть не могла бы выиграть на выборах. Однако же выигрывает.
Об отношении населения к власти мы еще поговорим позже. Пока рассмотрим внимательно, кто же составляет группы различных политических ориентаций — то есть с кем конкретно мы имеем дело (рис. 5).
Из диаграммы легко видеть, что уровень дохода в семьях сильно сказывается на политической ориентации людей. Чем беднее люди, тем с большей вероятностью они будут считать себя коммунистами или социалистами (таких в самой бедной группе с месячным доходом на члена семьи меньше 12 тыс. руб. 55% и 20%, соответственно, а в самой богатой группе — с месячным доходом на члена семьи более 50 тыс. руб. в месяц — 28% и 38%). И наоборот. чем богаче люди, тем больше среди них сторонников либерализма и консерваторов (сторонников нынешней власти то есть) — таких среди самых бедных всего 10% (4+6), а среди самых богатых — 22% (12+10).
При этом и в группе «самых богатых» людей, которые выбрали коммунистическую политическую ориентацию, почти в два раза больше, чем выбравших либеральную. То есть «либералов» среди «богатых» в три раза больше, чем среди «бедных», но их при этом всё равно более чем в два раза меньше, чем «коммунистов» (см. рис. 5). Это о чем-то да говорит. О чем — попытаемся понять далее.
Если посмотреть на зависимость выбора политической ориентации от самооценки уровня дохода, то выявленная зависимость станет видна еще ярче (см. рис. 6).
Как уже говорилось, мы не знаем, что каждый конкретный человек считает «средним уровнем дохода», но понятно, что если он думает, что его доходы «значительно выше среднего», то он ими доволен и субъективно считает себя обеспеченным человеком на общем фоне, а если человек считает, что его доходы «значительно ниже среднего», то он ощущает себя ущемленным и бедным. Не вызывает никакого удивления, что среди субъективно «нищих» более половины имеют коммунистическую политическую ориентацию — это выглядит как бы естественно. А вот выбор «богатых» удивление, наоборот, вызывает.
Так вот, субъективно «богатые» почти в четыре раза чаще, чем субъективно «бедные», оказываются либералами. И это кажется логичным: если у них жизнь удалась, то спасибо либералам в руководстве России — это их заслуга. Но абсолютно нелогичным кажется другое: среди субъективно «богатых» коммунистической политической ориентации придерживаются почти в два раза чаще, чем либеральной (15% против 26%), а если учесть еще и социал-демократическую политическую ориентацию, то либералов среди «богачей» более чем в три раза меньше, чем разных «левых». То есть люди, считающие себя богатыми, буквально хотят рубить сук, на котором сидят. Вряд ли это можно назвать порядком в головах. Тут что-то другое, как сейчас модно говорить, детектед.
Более всего похоже на то, что, определяя свою политическую ориентацию, граждане исходят не из содержания этих «ориентаций», а опираются на некие стереотипы, которые у большинства всё еще остаются советского происхождения. То есть в российском обществе, в культуре, несмотря на прошедшие без СССР 30 лет, всё еще социально-желательным, «правильным», так сказать, считается быть «коммунистом» или, на худой конец, «социал-демократом». При этом что значит быть коммунистом или социалистом, как это должно отражаться в поступках и вообще в поведении, не важно. А вот считать себя «либералом» — не комильфо. Поэтому даже «богатые», которые обязаны своим положением именно либерализму (а чему еще?), в большинстве стесняются называть себя либералами, а выбирают всё те же «коммунистическую» и «социалистическую» ориентации. Но это, повторяем, стереотип ответа, за которым, к сожалению, нет стереотипа поведения. Иначе бы мы жили в другой стране.
Этот вывод подтверждают и данные о выборе политической ориентации в зависимости от возраста респондентов. Как видно на рис. 7, доля «либералов» заметно растет с уменьшением возраста опрошенных (в 7 раз по сравнению с самой старшей группой), также заметно сокращается доля «коммунистов» (в 2 раза по сравнению с самой старшей группой). Конечно, молодые в большей степени подвержены пропаганде (которая отнюдь не коммунизм продвигает), они более свободны от старых стереотипов… Но живут они в том же обществе, а общество вообще — система очень инертная. Поэтому, с одной стороны, некоторые сдвиги в сторону либерализма есть, с другой стороны, левые политические ориентации все равно превалируют. Причем настолько, что можно говорить о том, что молодежь не сильно оторвалась от старших поколений (см. рис. 8), и как минимум на словах, на уровне деклараций, в обществе доминируют «левые» настроения и взгляды.
Интересно в этом смысле распределение по политическим ориентациям в зависимости от места работы респондентов (см. рис. 9). Поразительно, но даже среди индивидуальных предпринимателей и людей, имеющих собственное дело с наемными работниками, «коммунистов» и «социалистов» в разы больше, чем «либералов» и «консерваторов». То есть люди не видят странности в том, что они выступают за политическую ориентацию, которая в случае осуществления сделает полностью невозможной их сегодняшнюю жизнь.
Конечно, это касается не только «капиталистов», но многих других категорий граждан: вряд ли сотрудники какого-нибудь «Газпрома» или другого крупного ПАО с государственным участием могут рассчитывать на сохранение своей «сладкой» жизни в случае новой победы коммунизма в нашей стране. Однако и среди работников таких ПАО 43% выбрали коммунистическую ориентацию, и еще 31% — социал-демократическую…
Изучение распределений по политической ориентации в различных субъектах федерации тоже небезынтересно. Регионы различаются весьма существенно (см. рис. 10).
Есть группа условно «красных» регионов (Иркутская, Ульяновская, Самарская, Вологодская, Саратовская, Рязанская и Белгородская области), где доля «коммунистов» превышает 50%, а вместе с «социалистами» доля «левых» превышает 75%, то есть три четверти населения.
Есть группа регионов с относительно большой долей (7% и более) «либералов» — это Санкт-Петербург, Свердловская область, Москва, Томская и Новосибирская области. На первый взгляд, эти регионы объединяет то, что в них велик процент интеллигенции, лиц свободных профессий и студентов; скорее всего, именно эти категории дают такую относительно большую долю уверенных в том, что «невидимая рука рынка» решит все проблемы.
Наконец, интересно, что абсолютным чемпионом по доле «националистов» оказалась в нашем опросе Владимирская область, где как раз недавно на губернаторских выборах победил представитель ЛДПР.
Завершая разговор о политической ориентации граждан, зафиксируем, что налицо тревожная неопределенность во всем, что касается наполнения гражданами своих утверждений о приверженности той или иной политической ориентации. Не зря, выходит, мы с самого начала отказались от представления о том, что граждане заведомо обладают сколь-нибудь внятной мировоззренческой, идеологической и даже прагматическо-политической ориентацией. Приведенные данные показывают, что на настоящий момент имеет место некая общая смысловая, этическая и экзистенциальная возбужденность. То есть — если вернуться к литературной классике — умы и впрямь «кипят», и мы фактически регистрируем некие испарения, в науке они называются эманациями, которые в дальнейшем оформятся в нечто более определенное, осев на ту или иную мировоззренческую основу (матрицу). Но пока имеет место именно такое эманирование общего «возбуждения умов». Мы можем констатировать эту умственную неопределенную по своему содержанию возбужденность. А также то, что неопределенность этой возбужденности порождает кратковременную растерянность и неспособность соединить ментальную и эмоциональную перевозбужденность с протестной активностью.
Мы уже попытались разъяснить полученные нами данные о неопределенных и одновременно разогревающихся общественных умонастроениях с помощью литературных примеров. Можно привести еще один такой пример. Взяв его из произведения Салтыкова-Щедрина: «Я сидел дома и… не знал, что с собой делать. Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном…» Этот пример приведен не для того, чтобы провести параллель сегодняшних умонастроений со знаменитым «с жиру бесятся». Наши граждане очевидным образом испытывают глубокую социальную фрустрацию и ищут выход из тупика, который эту фрустрацию порождает. Они уже явно определились и по части своей реальной фрустрированности, и по части того, что она порождена тупиком. Но они не знают, как выйти из тупика, боятся дергаться в какую-нибудь сторону, дабы не усугубить ситуацию. Поэтому нынешнее очень нетривиальное состояние умов можно определить, как «фрустрационная апатия».
То есть как состояние, при котором фрустрация не порождает действия, направленного на ее преодоление. В принципе подобные состояния правомочно называть затишьем перед бурей.
Проводя подобную интерпретацию, мы в каком-то смысле исчерпываем допустимые для социологического исследования научные прерогативы. Нам представляется, что данные говорят сами за себя, а более детальные интерпретации предполагают задействование иных комплексных методов исследования, в которых психологические зондирования и соцопросы должны сложным образом сочетаться. Мы не зарекаемся и от проведения и таких исследований и при этом твердо уверены, что, предоставляя обществу и экспертному сообществу наши нынешние сведения, мы делаем шаг вперед в понимании общественных умонастроений.
источник: rossaprimavera.ruФрансис Пикабиа. Комичное супружество. 1914
В опросе АКСИО-8 был специальный вопрос, посвященный выяснению представлений граждан о том, является ли Россия социальным государством. Как хорошо видно из табл. 9 и рис. 11, больше половины опрошенных (52%) считают, что Россия не является социальным государством, обратное мнение — у 11% опрошенных. Немного удивляет большое число затруднившихся с ответом — таких больше трети (35%). Но тем не менее общественное мнение относительно социального государства выявлено достаточно отчетливо: людей, думающих, что социального государства у нас нет, почти в 5 раз больше тех, кто считает, что оно есть.
Как может отдельный гражданин судить о наличии или отсутствии в России социального государства? Понятно, что в основном с опорой на личный опыт столкновений с государством по социальным вопросам. Поэтому нет ничего удивительного в том, что чем выше люди находятся в социальной иерархии (а такие люди обычно легче других находят с властью и, следовательно, государством общий язык), тем чаще они склонны считать, что социальное государство в России существует (см. рис. 12). И наоборот — чем ниже люди на «социальной лестнице» (а к таким гражданам государство чаще поворачивается спиной, потому что лицом оно обращено к верхним социальным слоям) — тем с большей вероятностью они будут считать, что социального государства в России нет.
При этом важно обратить внимание на то, что есть некий относительный консенсус между всеми слоями общества: и у «высших слоев», и у «низших слоев», и у «среднего слоя» доля тех, кто считает социальное государство отсутствующим, значительно превышает долю тех, кто считает его наличествующим. Так, в «высшем слое» не обнаруживших социального государства почти в два раза больше, чем нашедших его, у «среднего слоя» — в 3,5 раза, у «низшего слоя» — почти в 12 раз. То есть все сходятся на том, что социального государства всё же скорее нет.
Похожая картина видна и в зависимости мнений о существовании социального государства в России от доходов респондентов — как объективных, так и «субъективных» — см. рис. 13–14. Во всех группах доля видящих социальное государство значительно меньше доли тех, кто его не видит. Даже «богатые» в основном его не видят (48% в группе с душевым доходом более 50 тыс. руб. в месяц и 41% в группе тех, кто оценивает свои доходы как доходы «значительно выше среднего уровня»).
И тут возникает некий вопрос. Он связан с тем, одно ли и то же имеют в виду, отвечая на вопрос о социальном государстве, люди с различным доходом? Теоретически в капиталистическом обществе социальная помощь любого рода должна оказываться только малоимущим — тем, кто не может обеспечить себя самостоятельно. И поэтому большие доли тех, кто не видит социальное государство в России, в группах с низкими доходами не удивляет. Но почему отсутствие социального государства почти так же настойчиво отмечают и в группах с высокими доходами? Что это значит — люди отвечают не за себя, а «за того парня», беспокоясь о своих менее обеспеченных согражданах, или они говорят о чем-то другом? К сожалению, ответить на этот вопрос уверенно невозможно, но представляется, что обеспокоенность «богатых» отсутствием социального государства содержит в себе грандиозную их неуверенность в устойчивости своего положения, отсутствие той самой «уверенности в завтрашнем дне». Сейчас «богатым» социальное государство почти не нужно: все свои проблемы они могут решить сами — за деньги. Но ведь всё может в любой момент измениться! И вот тогда социальное государство потребуется. А его — нет!
Интересная картина получается при рассмотрении ответов на вопрос о социальном государстве в зависимости от места работы респондентов (см. рис. 15). Больше всего недовольны отсутствием социального государства безработные (61%), что понятно, индивидуальные предприниматели, люди, зарабатывающие работой на частных лиц (водители, няни и пр.), и граждане, работающие в небольших частных фирмах (59%, 58% и 57%, соответственно). Казалось бы, какое социальное государство, если человек полностью ушел в частную сферу? Однако. Похоже, неуверенность в будущем и бесправие работников в этой частной сфере так высоки, что поневоле хочется сильного социального государства.
Особый интерес вызывает зависимость ответов на вопрос о социальном государстве от политической ориентации респондентов (см. рис. 16). Выяснилось, что наиболее «зрячими», чтобы разглядеть в России социальное государство, оказались консерваторы. То есть, по-простому, сторонники нынешней власти. Они чемпионы и по доле видевших социальное государство в России (26%), и по доле не видящих его отсутствия (28%), и главное, по доле затруднившихся с ответом — дескать, с одной стороны, с другой стороны… Еще интереснее то, что «либералы» обогнали даже «коммунистов» по доле не видящих социальное государство. Вот только «коммунисты», скорее всего, этим недовольны, а «либералы»… Есть большие подозрения, что они-то как раз довольны: нет социального государства — и правильно. Таким образом, 64% «либералов», не нашедших социальное государство в России, и 60% «таких же» «коммунистов» — это, как говорят в Одессе, две большие разницы.
Наконец, приведем данные по регионам (см. рис. 17). С одной стороны, различия между регионами не слишком велики, и это означает, что ситуация с видимостью социального государства по всей стране примерно одинакова. С другой стороны, различия все-таки есть, и это значит, что, во-первых, регионы заметно отличаются по уровню жизни, о чем мы уже говорили ранее, а во-вторых, не исключено, что региональные власти на «социальном фронте» ведут себя немного по-разному, что и определяет разные ответы граждан.
Что такое социальное государство, которого, согласно общественному мнению, в России нет?
Теоретически это такое государство, которое своей властью обеспечивает каждому человеку возможность достойной жизни путем перераспределения богатств от богатых к бедным. То есть государство должно взять на себя воплощение в жизнь идеалов социальной справедливости в конкретной стране.
Исторически теория социального государства была придумана в XIX веке в качестве немарксистского ответа (то есть не рассматривающего классовую борьбу как движущую силу социального прогресса и не предполагающего возможность революций) на растущее давление поднимавшегося в развитых европейских странах рабочего и профсоюзного движения. То есть теория социального государства изначально являлась и по сие время является попыткой противостоять усилению социалистических и коммунистических идей и организаций в обществе. По сути, теория социального государства — это теория минимальных социальных уступок, которые позволяют защищать капиталистическое (то есть по определению лишенное справедливости) государство от угрозы распространения в обществе и дальнейшей победы социализма и коммунизма. Так, например, Бисмарк, опасаясь усиления социалистов в Германии, инициировал разработку законов о социальном страховании и введение таких мер, как государственное страхование от несчастных случаев, пособия по болезни, государственное финансирование медицинской помощи. Всё это вместе называлось «прусским социализмом».
Особенно сильно теории социального государства расцвели в XX веке — после Великой Октябрьской социалистической революции, когда победа социализма (ради профилактики которой и было придумано «социальное государство») стала реальностью в России, а еще сильнее — после победы СССР в Великой Отечественной войне, когда всему миру стали очевидны немыслимые, фантастические достижения социализма. Когда говорят, что многими достижениями в социальной сфере капиталистические страны обязаны СССР, имеют в виду именно социальные уступки, на которые пришлось пойти на Западе, чтобы не допустить у себя такого же «безобразия», как 1917 год в России.
Однако немарксистские теории общества — они и есть немарксистские. По сути, социальное государство — это «невозможное государство», потому что государство, являющееся, как мы помним, выразителем и защитником интересов господствующих классов, по определению не может действовать в интересах кого бы то ни было другого. Оно и не действует. Ослабление Советского Союза в начале 1980-х годов, а потом и его гибель привели к отмене многих социальных завоеваний в западных странах и, по существу, к отказу от стратегии социального государства. Хотя слова о социальном государстве остались в конституциях многих стран — видимо, в качестве талисмана.
Что касается России, то слова о социальном государстве, похоже, были сразу включены в Конституцию в качестве «оберега», поскольку никакого содержания за ними не стоит, а все преобразования, которые проводятся в социальной сфере в России, направлены строго против утверждения социальной справедливости в стране и обеспечения достойной жизни для каждого. Более того, в последнее время высокие государственные чины прямо заговорили о «демонтаже социального государства» как тормоза экономического развития и процветания (только все время почему-то не уточняют, развития и процветания кого именно). Именно в русле этого демонтажа в России полностью развалены все социальные сферы: образование, здравоохранение, защита труда, проведена пенсионная реформа и пр.
Не удивительно поэтому, что граждане России социального государства в стране в упор не видят или просто не понимают, что именно они должны увидеть. Как известно, трудно искать черного кота в черной комнате, особенно если его там нет. Ну нет! И АКСИО-8 это убедительно показал.
Но если мнения граждан о мифическом социальном государстве не удивляют, то действия российской власти по этому самому «демонтажу социального государства» — очень даже удивляют. Похоже, российская власть забыла, откуда растут ноги у идей социального государства, забыла, что социальное государство — это ее, власти, защита и безопасность. От чего? От социалистических и коммунистических идей (которые порождают соответствующие организации, которые начинают соответствующие действия…). Поэтому указанный «демонтаж» — это буквально игра с огнем.
Как воспринимают власть граждане России? Если по поводу социального государства еще есть какие-то сомнения у людей: вроде его и нет, но, может, еще не до конца? — то по поводу власти и ее отношения к народу никаких сомнений, похоже, не осталось. Судите сами.
Для исследования общественного мнения относительно отношения власти к народу в анкете АКСИО-8 было предусмотрено несколько вопросов.
Во-первых, в вопросе № 13 прямо спрашивалось об удовлетворенности властью и ее отношением к народу. Результаты, полученные по этому вопросу, одновременно и ожидаемы, и сенсационны. Ожидаемо было, что отношение к власти в России не слишком хорошее. Сенсационно то, что оно настолько плохое.
Из табл. 10 и рис. 18 хорошо видно, что подавляющее большинство граждан не удовлетворены отношением российской власти к народу. Удовлетворены только 10%, 72% не удовлетворены и еще 18% воздержались. Если распределить не давших определенного ответа пропорционально тем, кто определенный ответ дал, то получится, что к власти неодобрительно (то есть отрицательно!) относится 87% граждан, а одобрительно — только 13%. Это впечатляющий результат.
Еще более впечатляет «устойчивость» этого результата: отношение к власти устойчиво плохое практически во всех социально-демографических группах без исключения. Имеющиеся небольшие вариации только подтверждают общую картину.
Например, среди возрастных групп (см. рис. 19) относительно меньшее раздражение властью продемонстрировали две крайние группы — самые молодые (16–25 лет) и самые пожилые (66 лет и старше), так сказать, старые и малые. В обеих группах удовлетворенность властью чуть выше, чем у остальных (13% в обеих группах), больше «воздержавшихся» и чуть меньше средней доля не удовлетворенных (66% и 67%, соответственно). При этом надо иметь в виду, что обе эти возрастные группы — это, так сказать, неактивное (в экономическом плане) население: молодые в основном еще не начали работать — они еще учатся, пожилые в основном уже завершили трудовую деятельность — они уже на пенсии. А вот все остальные (экономически активные) возрастные группы недовольны властью значительно сильнее: доля удовлетворенных властью в этих группах составляет всего 8–9%, доля неудовлетворенных колеблется в пределах 73–77%. При этом наибольшее недовольство властью — в группе 46–55 лет — это как раз те люди, которые особенно пострадали от пенсионной реформы — квинтэссенции «демонтажных» усилий власти.
Удовлетворенность властью у мужчин и женщин примерно одинаково низкая (рис. 20). Но мужчины все-таки пока остаются мужчинами (несмотря на большие усилия, которые прилагает та же власть, по превращению их в тихие, послушные, запуганные и бесполые создания) и высказываются резче и определеннее женщин, среди которых больше воздержавшихся от ответа и поэтому меньше неудовлетворенных властью. Но ненамного — всего на 4 процентных пункта. То есть по вопросу отношения к власти конфликта в семьях ждать не приходится — оно монолитно плохое у обеих половин населения России.
Зависимость степени удовлетворенности властью от уровня образования (см. рис. 21) является, по сути, проекцией зависимости от возраста. Две наиболее «удовлетворенные» группы — это люди с неполным средним (удовлетворены властью — 13%, не удовлетворены — 64%) и со средним (11% и 69%, соответственно) образованием. Но граждане с неполным средним образованием — это либо совсем молодые люди, еще не получившие среднее образование, либо весьма пожилые люди, которые окончили неполную среднюю школу еще во время оно. То же, хотя и частично, верно и для граждан со средним образованием — скорее всего, именно обсужденный уже нами выше возраст влияет на оценки в данном случае. Зато все остальные группы по уровню образования демонстрируют небывалое единство оценок: доля недовольных властью в них всех равна 73%.
Отношение к власти одинаково плохое во всех типах населенных пунктов, в которых проживают наши респонденты (см. рис. 22). Есть очень слабая зависимость, которую можно определить так: чем ближе к природе и дальше от власти — тем меньше недовольство. Проявляется эта зависимость в том, что если в городах доля недовольных составляет 73%, то в поселках это 72%, а в селах — уже 68%. Но вот в деревнях — казалось бы, наиболее близких к земле и наиболее далеких от какой-нибудь власти, доля недовольных опять становится равной 71%. Видно, в деревнях социальная обстановка совсем плохая, или наша деятельная власть вместе со своим «прекрасным» отношением к народу дотянулась уже и до деревень почти так же, как до пгт.
Довольно интересны данные о степени удовлетворенности властью в различных федеральных округах (см. рис. 23). В целом картина во всех округах похожа: неудовлетворенность властью превалирует. Однако некоторые различия есть. Например, наибольшая доля недовольных властью — в самом далеком от центра власти, Москвы, федеральном округе — Дальневосточном (75%). Видно, власти нашей и ее представителям Дальний Восток из Москвы не видно, а ехать далеко, да и влом, да и толку-то от этих поездок? В общем, Дальний Восток недоволен властью значимо больше, чем другие федеральные округа. На втором месте по степени недовольства — Приволжский федеральный округ (74%). Как мы помним, и по нашим, и по официальным данным, это почти самый бедный федеральный округ, что, видимо, и объясняет высокий уровень раздражения от власти. Что касается удовлетворенности властью, то чемпионом здесь неожиданно оказался Северо-Кавказский федеральный округ: почти 16% респондентов из этого округа удовлетворены властью, и «всего» 62% — не удовлетворены. Неожиданно это потому, что в Северо-Кавказском ФО — самые низкие в стране доходы населения (см. выше), что должно было бы сказаться на отношении к власти. Но, по-видимому, тут действует какой-то другой фактор, связанный с национальными традициями почитания старших и власти в целом у кавказских народов.
Это предположение частично подтверждается зависимостью степени удовлетворенности властью от вероисповедания опрашиваемого (см. рис. 24).
В нашем опросе получилось, что наибольший уровень удовлетворенности властью — у мусульман (а на Северном Кавказе как раз много мусульман) — 14%. (Показательно, что у группы «народы Северного Кавказа» по вопросу № 5 о национальности доля удовлетворенных властью такая же — 14%.) Тем не менее доля недовольных властью и среди мусульман — 67%, что почти в пять раз больше, чем доля довольных. Так что ни о каком благорастворении воздухов в отношении власти речь идти не может. Интересно, что наиболее недовольны властью неверующие: доля не удовлетворенных среди них — 77%, а доля удовлетворенных — всего 8%. Все-таки есть что-то такое в религии (любой), что делает людей более терпимыми к власти.
Наиболее интересные зависимости по вопросу об отношении граждан к власти выявлены от параметров «самооценка социального слоя» (рис. 25), «душевой доход» (рис. 26) и самооценка уровня доходов (рис. 27). Все они, по сути, одинаковы и отражают явный рост удовлетворенности власти вместе с ростом доходов (и объективным, и субъективным) и высотой социального слоя, в который себя помещает респондент. То есть чем более богатым и высокопоставленным ощущает себя человек, тем чаще он склонен оценивать власть положительно. И наоборот — чем ниже ощущает себя человек в социальной иерархии и чем он беднее — тем чаще он недоволен властью.
Вроде бы ничего особенного, все ожидаемо: чем лучше люди себя чувствуют в жизни, тем они более расположены ко всему и всем, в том числе и к власти. Как известно, лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Однако данные зависимости, как представляется, свидетельствуют не только о большей благожелательности «богатых и здоровых». В гораздо большей степени они демонстрируют, чья власть в России. Власть в России — их, то есть высокопоставленных и очень богатых.
Различия в степени удовлетворенности властью в зависимости от дохода и социального положения очень значительные. Так, из тех, кто отнес себя к высшему социальному слою, 21% довольны властью и 60% недовольны, а среди тех, кто отнес себя к низшему социальному слою, 5% довольны и 83% — нет. Чувствуете разницу? Еще более выраженная картина по «субъективному уровню дохода»: среди расценивающих свои доходы как значительно превышающие средний уровень удовлетворены властью 25%, не удовлетворены 58%, а среди оценивающих свои доходы как значительно более низкие, чем средний уровень, довольны властью 5%, недовольны — 82%. Однако российская власть умудрилась как-то насолить и этой своей, по сути, единственной опорной группе — богатых и успешных. Потому что, конечно, удовлетворенных работой власти в этой группе значительно больше, чем в других, но, как говорят, до «хорошо» еще далеко: недовольных властью и в этой категории граждан почти в 3 раза больше, чем довольных. Так на кого же опирается наша власть, если даже ее любимая опорная группа против нее? Нет ответа…
Еще одной опорной группой власти (которая частично, конечно, состоит из тех же «богатых и успешных») являются люди с «консервативно-государственнической» политической ориентацией (см. рис. 28). По сути, это граждане, которых всё в нынешней России более или менее устраивает и которые не очень хотят каких-либо изменений. Удовлетворенность властью в этой группе — рекордно высокая: 24%, а неудовлетворенность — рекордно низкая: 48%. Однако хочется обратить внимание, что 48 ровно в два раза больше 24! То есть и в этой, без преувеличения верноподданнической группе, недовольных властью, во-первых, в два раза больше, чем довольных, а во-вторых, их без малого половина. И вопрос о том, на кого же собирается опираться наша власть, опять повисает в воздухе. Или можно говорить о том, что сама власть в России ни на кого уже не опирается и висит в воздухе.
Наконец, давайте посмотрим, есть ли связь между мнениями граждан о наличии или отсутствии социального государства в России и степенью удовлетворенности российской властью (рис. 29). Конечно, эта связь есть, да еще какая! Среди тех, кто твердо уверен в наличии социального государства в России (не забываем, что таких всего 4% от всех опрошенных), довольны властью аж 62%, а недовольны — всего 16%. Зато среди тех, кто твердо считает, что в России социальное государство отсутствует (таких 25%), недовольны властью 96%, а довольны — 1%.
Вывод достаточно очевиден: граждане России напрямую связывают отсутствие социального государства (то есть социальных уступок государства населению) и оценку власти: чем ниже оценивается социальная составляющая деятельности власти, тем ниже удовлетворенность властью. И наоборот. То есть низкая удовлетворенность российской властью у большинства населения — прямое следствие социальной политики российской власти, а точнее — того самого «демонтажа социального государства», о котором российская власть так полюбила говорить. И первую скрипку тут сыграла, конечно же, пенсионная реформа, претендующая на почетное звание последнего гвоздя в крышку гроба социального государства, но об этом речь у нас еще впереди.
Рассмотрим теперь данные об отношении к власти в региональном разрезе (рис. 30). В принципе, ситуация во всех регионах очень похожая: доля удовлетворенных властью колеблется в коридоре от 8% во многих регионах до 13% в Башкортостане (предполагаем, что по тем же причинам, по которым и на Северном Кавказе), а доля не удовлетворенных — в коридоре от 63% в Оренбургской области до 81% в Кировской области.
Наверняка существуют причины для таких разных оценок власти в регионах, которые мы не знаем. Потому что региональная власть — тоже власть, и где-то она хуже, где-то лучше, и потому что социально-экономическое состояние регионов очень отличается. Но нам бы хотелось сейчас подчеркнуть не различия, а общность ситуации, которая состоит в том, что везде, во всех регионах без исключения подавляющее большинство граждан недовольны властью.
Выявленная в АКСИО-8 ситуация с отношением граждан к власти лучше всего описывается термином С. Е. Кургиняна «отпадение народа от государства».
Мы видим, во-первых, что практически во всех слоях, группах и стратах российского общества подавляющее большинство недовольно властью и ее отношением к народу.
Мы видим, во-вторых, отсутствие у власти хоть каких-то значимых опорных групп в обществе — даже ее «естественные сторонники» ею в большинстве недовольны.
Мы видим, в-третьих, очевидную связь недовольства властью с «демонтажом социального государства», который она проводит.
Мы видим, в-четвертых, что поскольку «демонтаж» продолжается и даже развивается, то нет никаких предпосылок к тому, чтобы процесс отпадения народа от государства развернулся вспять.
Да, пока это отпадение народа от государства не особенно проявляется в поведении людей, и чтобы его выявить необходимо проводить специальные исследования. Но ведь так будет не вечно — сколько ни загоняй нарыв вглубь, он все равно прорвется. И тогда мало не покажется никому.
Отпадение народа от государства — страшная штука. Далее мы увидим, чем именно оно вызвано и как оно проявляется в различных политических оценках граждан, в том числе предвыборных, которые, в отличие от участия в опросе общественного мнения, прямо могут повлиять на ситуацию в стране.
Я правильно понял, что большинство хотело бы 4хдневную рабочую неделю, зарплаты гостей Давоса и пенсию с 40ка в размере зарплат? Я тоже так хочу, а власть нам этого не дает.
Потому я за Сталина. При нем с каждым годом жить было веселее и доллар стоил 60 копеек!
