источник: cdn1.img.inosmi.ru

О Белоруссии в Европе знают еще меньше, чем об украинцах. Но в последние недели белорусы заявили о себе. Белорусский историк прозападного толка предлагает свой взгляд на соотечественников. «Мы всегда являлись частью европейской истории, хотя Москва преподносила нас как „братьев“. Но мы им не братья».

Они не русские. Не белые, не красные или какие-то другие. У них нет ни моря, ни высоких гор, но есть «чернобыльская зона» и больше всех зубров на свете. О Белоруссии и белорусах мы знаем еще меньше, чем об украинцах. Но в последние недели они заявили о себе всему миру. Кто они, объясняет белорусский историк Алена Маркова.

Вчера у белорусского лидера Александра Лукашенко был важный день. Хотя нынешняя инаугурация была для него уже пятой, она получилась премьерной. Впервые ее не транслировали по телевидению. Впервые на ней не присутствовали, а может, и не были приглашены иностранные дипломаты. Впервые она проходила в секрете от общественности. Впервые ее не признали страны Европейского Союза и Соединенные Штаты.

Хотя Лукашенко обычно говорит по-русски, присягу на белорусской конституции он принес на белорусском. В чем загадка белорусской идентичности, и какую роль играет тот факт, что некоторые ощущают себя белорусами, сопротивляясь режиму Лукашенко?

Алена Маркова — белорусский историк, проживающий в Праге. Она эксперт в области формирования современного народа, национализма и национальной идентичности. Она занимается советской национальной политикой и историей СССР, а также стран-преемниц.

Скоро выйдет в свет ее книга на чешском языке, которая, будь сейчас другое время, заинтересовала бы только нескольких славянофилов и студентов, изучающих Восточную Европу. Однако в свете последних событий в Белоруссии «История Белоруссии» может стать бестселлером.

— Deník N: Белорусы — это что-то вроде «белых русских». Но вы утверждаете, что они «другие». Почему и как, по-вашему, появилось это неточное название?

— Алена Маркова: Никто из историков точно вам не скажет. Это название несколько обманчиво…

— Потому что наводит на мысль, что вы в чем-то русские?

— Да, как будто другой «оттенок» русских. Но это не так. С названиями не все так просто.

В названии средневекового государства Великое княжество Литовское, которое населяли этнические литовцы и этнические белорусы, тоже не было слово «белорусский». Правящая династия была этнически литовской, но государственным языком был древнебелорусский.

И первый Статут Великого княжества Литовского был написан на белорусском языке, и второй.

Государственные органы управления княжеством пользовались белорусским. Именно на него переводились религиозные тексты.

Книга «История Белоруссии» должна выйти на чешском языке в ближайшее время. Алена Маркова — один из трех ее авторов. Она написала ту часть, которая охватывает период с начала прошлого века вплоть до наших дней.

Алена Маркова постоянно проживает в Чешской Республике, поэтому ей не приходится, как она сама говорит, «лавировать» между правдой и официальной пропагандой.

Нашим первым ученым, переводчиком этих текстов с латинского на белорусский, был Франциск Скорина, в честь которого в пражском Клементинуме установлена мемориальная доска, поскольку он работал при дворе Габсбургов. Так что у нас действительно есть собственный язык.

— Но в отличие от украинцев, вы не очень активно пользуетесь белорусским, и русский остался доминирующим языком. Когда я приезжаю в Белоруссию, то постоянно слышу вокруг себя русский. На нем говорят и политики, и люди у себя дома…

— Да. В начале 90-х мы пропустили тот момент, когда это можно было изменить. Закон 1990 года, сделавший белорусский язык единственным государственным языком, действовал на протяжении пяти лет. Но этого недостаточно, чтобы язык сумел возродиться и укорениться. Этого мало, чтобы он проник во все сферы: государственное управление, культуру, — и чтобы национальные меньшинства общались друг с другом на белорусском, а не на русском языке.

У нас на все это было только пять лет. К сожалению, у нас не было такого же масштабного национального возрождения, как у вас. Нам не хватило на него времени.

— Потому что в 1994 году к власти пришел Александр Лукашенко…

— … А в 1995 году он объявил референдум, на котором людей спросили, хотя ли они возвращения русского языка в качестве государственного. И большинство сказали да.

Фальсифицировались результаты или нет, я не знаю. Думаю, большинство населения действительно предпочли удобство. Просто говорить на русском языке им удобнее.

Постепенно ослабевала поддержка образования на белорусском языке, и белорусский загнали на маргинальную позицию. Тот, кто не был убежденным сторонником белорусского, возвращался к русскому языку.

Никто никому не мешал говорить по-белорусски, но на самом деле ряд мер делали русский привилегированным языком. Все это происходило незаметно. А теперь у нас и телевидение на русском, и газеты. Не нужно быть двуязычным — достаточно говорить по-русски.

— Сколько людей говорят на белорусском?

— Из переписи населения следует, что после войны число тех, кто говорит по-белорусски, постепенно снижалось, хотя численность этнических белорусов остается неизменной — около 85 процентов.

-Как распознать этнического белоруса?

— Некоторые считают себя белорусами, не владея при этом белорусским языком. Они говорят: «Мы тут родились». Это то, что называется гражданским народом. Таким образом, мы не исходим исключительно из языка.

Например, гражданским народом является население ряда стран, где говорят по-английски… Точно так же белорусы ассоциируют себя с территорией, культурой и не хотят, чтобы их путали с русскими.

— Но чем вы от них отличаетесь? Как вас различить?

— У нас есть собственная история, язык, флаг и границы. У нас другой характер.

(Даже зарубежные СМИ обратили внимание на исключительную любовь белорусов к порядку. Они убирают за собой даже на демонстрациях. Протестные шествия переходят улицу только на зеленый свет. В среде протестующих нет никакой агрессии, и люди явно стараются предотвратить насилие — прим. авт.)

У нас другой национальный костюм, свой язык, свои национальные блюда: драники и колдуны с мясом. У нас более мелодичные песни, как говорят наши патриоты. В общем, мы отдельный народ, а не чье-то ответвление.

Мы являемся частью и всегда являлись частью европейской истории, хотя Москва преподносила нас как «братьев». Но мы им не братья. Во многом мы совсем на них не похожи и никогда не были. Да, мы славяне, но и вы тоже. Пожалуйста, учитывайте это и не путайте нас.

— Ощущают ли себя белорусами те, кто не говорит на белорусском?

— Конечно. Например, Светлана Тихановская. Она говорит по-русски, а не по-белорусски. Но свое имя она пишет по-белорусски — Циханоуска, а не по-русски — Тихановская. Тем самым она дает людям понять, кем себя ощущает.

Кстати, белорусские имена сегодня в чешском языке передаются по-разному. Все зависит от идентичности, с которой их носители сами себя связывают.

— Это касается также названия государства…

— Да. Раньше, при СССР, бытовало название Белоруссия (по аналогии с Россией). Но сегодня утверждено название Беларусь. И для белорусов эта незначительная для вас разница очень важна.

— Отмежевываться от русских вы начали еще в 20-е годы прошлого века. Почему Москва вам тогда это позволила?

— В межвоенный период Сталин уделял большое внимание национальной политике, с помощью которой хотел укрепить власть Москвы. Сначала большевики опирались на городской пролетариат, но им нужно было также привлечь на свою сторону крестьян, а их в Белоруссии было большинство — до 80 процентов населения. Эти люди не говорили по-русски. Сталин понял, что не может навязывать им русский. Напротив. Большевистские идеи решили переводить на национальные языки.

Поэтому в 1924 — 1929 годах (потом Сталин решил, что хватит) поддерживались белорусский театр, школы, развивался белорусский язык. Таким образом, большевики стояли у истоков концепции белорусской национальной истории. Тогда белорусы поняли, что за плечами у них длинный исторический путь вне русских «объятий». Даже писали о войнах между Россией и Великим княжеством Литовским, об аннексии территории Смоленска Россией, агрессивных войнах Ивана IV.

— Выходит, в прошлом Россия не всегда была для Беларуси братом, хотя Александр Лукашенко утверждает сегодня обратное?

— Это агрессивное экспансионистское государство.

— Но на демонстрациях сейчас об этом не говорят…

— Да. Говорить: «Давайте вернемся в Европу», — не лучший выбор. Люди, прежде всего малообразованные, с осторожностью к этому относятся. Они как минимум видят тесные экономические связи с Россией. Кроме того, они уже знают, что такое быть связанными с Россией. Они говорят на русском, и им не нужно учить какой-то новый язык… Мало кто выступает против торговли с Россией.

При СССР в Белоруссии построили множество промышленных предприятий. Особое внимание уделялось химической и автомобильной промышленности, ВПК. В те времена Белоруссия была крупным производителем точных приборов, оптики, радиотехники и электроники.

В Белоруссии также создали первый советский компьютер «Минск».

Политики, которые в прошлом проиграли выборы, такие как Милинкевич и Санников, слишком упирали на наш европеизм. Поэтому и проиграли.

Но Тихановская, когда-то тихая домохозяйка, этого не делает. У нее нет четкой программы. Скорее она варьируется, и в этом ее успех. Люди голосовали не за Тихановскую, а против Лукашенко. Но не за вступление в Евросоюз.

— Но если бы она сделала белорусский единственным государственным языком…

— …Наверное, люди протестовали бы.

— Вы могли бы точно так же, как сейчас, свободно изучать и интерпретировать историю, если бы проживали в Белоруссии?

— История была в Белоруссии политикой и остается ею сегодня. Поэтому историки в Белоруссии старательно обходят тему современной белорусской истории. Они боятся, например, сказать, что население поддержало объявление белорусского языка государственным в 1990 году. Власть приняла бы это в штыки.

— Почему? Ведь в белорусском языке нет ничего плохого, а уж тем более опасного…

— Но политика нынешнего правительства заключается, помимо прочего, в постепенной русификации. А в 1990 году, на волне эйфории нового белорусского национализма, был принят закон, согласно которому белорусский стал единственным государственным языком. Единственным. Никакого русского…

— Но сколько людей тогда говорили по-белорусски?

— Конечно, не все. Белорусский и русский — разные языки. Белорусский ближе к польскому. Мало кто делает на белорусском, например, бухгалтерские отчеты или медицинские заключения. Поэтому введение белорусского в качестве единственного государственного языка для многих создавало проблемы. Это было неудобно для значительной части населения, которую уже русифицировали. И так остается по сей день.

— Тогда как в 1990 году удалось добиться принятия такого закона?

— Тогда превозносилось все белорусское. Никто не возмущался. Люди воспринимали объявление белорусского языка государственным как болезненную, но необходимую меру на пути к лучшей, самостоятельной жизни. Они искренне хотели выучить белорусский.

Я тогда работала историком в архиве. Прежде чем принять закон, правительство обратилось к гражданам, чтобы они высказали свое мнение. Мне в руки попали письма людей, 95 процентов из которых были за, хотя понимали, что это создаст им определенные неудобства. Они не владели белорусским и извинялись в письмах: «Извините, что я пишу с ошибками, но я научусь…» Это трогало и смущало.

— Почему белорусы, в отличие от соседей украинцев, так плохо знают свой язык?

— Из-за продолжительной русификации. Она продолжается с XIX века, и постепенно русский превратился в престижный язык городского образованного населения.

С русским можно сделать карьеру, добиться социального престижа. Белорусский же был языком крестьян, неотесанных деревенщин. Так было и при Советском Союзе. Если человек хотел чего-то добиться, без русского ему было не обойтись.

Белорусский язык — удел узкого слоя национальных «будителей», ученых, филологов. Но в белорусском городе вы белорусского не услышите. Скорее люди стараются говорить даже без акцента, потому что прекрасно говорить на русском престижно.

Только в 1990 году пробудилась любовь к белорусскому. Белорусы хотели с чем-то себя идентифицировать, опровергнуть утверждения советских историков о том, что наша и российская история одно целое и у белорусов нет собственной истории, что мы братья. Этакие «почти русские».

В период эмансипации язык воспринимался как доказательство того, что мы другие. У нас есть собственный флаг, собственный язык, который больше похож на польский, чем на русский, собственный путь и все это не такое, как в России. В 1990 году мы просто хотели оторваться от советского русского языка. Белорусский был символом новой жизни.

— Наверное, трудно было в одночасье перевести все государственные документы на другой язык и начать работать, пользуясь белорусским…

— Да.

— Вы эксперт по современной истории. Можете ли вы назвать какое-то событие прошлого века, которое стало ключевым для Белоруссии? Мне в голову приходит, разумеется, Вторая мировая война…

— Да, но в ХХ веке был еще один важный для Белоруссии этап развития — демократическая Белорусская народная республика, которая существовала в 1918 году. Однако другие государства ее не признали, и тем не менее ее символическое значение превосходит непродолжительность ее существования. К той республике отсылает и наш флаг, то есть тот флаг, который белорусы приняли в 1990 году, бело-красно-белый.

— Вы говорите о том флаге, который сегодня развевается над головами представителей белорусской оппозиции и который Лукашенко называет символом белорусских коллаборационистов времен Второй мировой войны?

— Именно о нем. Когда хотят дискредитировать традиционный бело-красный флаг, всегда прибегают к одному и тому же жалкому аргументу о том, что под этим флагом коллаборационисты маршировали с нацистами…

— Но тема Второй мировой войны у вас очень актуальна. Известная фраза «Только б не было войны» в Белоруссии отодвигает на второй план и права человека, и демократию, и все остальное, как менее значимое… В борьбе за мир должны отступить все и вся. Это объясняется огромным количеством жертв в Белоруссии во время войны? По мнению некоторых историков, вы потеряли до 15 процентов населения…

— У нас были огромные потери, прежде всего, среди мирных жителей. Истребляли целыми деревнями и зачастую всего из-за одного партизана. Белоруссия была настоящей партизанской республикой.

— Я часто слышу от белорусов, что у нас, чехов, есть наши Лидице и Лежаки, а у вас, белорусов, таких выжженных деревень сотни. Отличается ли Белоруссия от соседней Украины, скажем, и тем, насколько пострадало гражданское население в годы войны?

— Да. Мы особенно пострадали и потеряли невероятное количество жертв. Жестокость на нашей земле была исключительной. Понимаете, я историк, и когда я начала писать историю Белоруссии, то сказала сама себе, что годы Второй мировой оставлю в стороне. Для меня это слишком… слишком сложно. Я не могу об этом. Извините.

— Почему именно у вас творилась такая жестокость? Правда ли «что ни белорус, то партизан»?

— У нас тоже было немало коллаборационистов. Мы не любим упоминаний об этом, но это правда. Хотя мы никогда не вылавливали евреев и не выдавали их немцам.

Тем не менее партизанское движение было по-настоящему массовым. Коммунисты поддерживали его из Москвы. Лесистая и болотистая Белоруссия для этого очень подходила.

Мы очень активно вели подрывную войну. Но за одного партизана убивали по десять мирных жителей… В Хатыни стоит особый памятник. На одном месте как будто должны расти четыре березки, но одной нет. Это символ того, что во время войны мы потеряли каждого четвертого белоруса.

— А как насчет нравственной дилеммы? У нас об этом говорят в связи с покушением на Гейдриха…

— А вам известно, что у нас был свой Гейдрих? Его звали Вильгельм Кубе (нацистский генеральный комиссар в Белоруссии, убитый в 1943 году в Минске — прим. авт.). Московское руководство настаивало на его уничтожении. По сути это был приказ, хотя все понимали, что это будет стоить нам жизней множества мирных жителей.

Когда его убили, начались карательные акции, невиданные прежде. И я сама задаюсь вопросом: а стоило ли оно того? Какая мера безумства или целесообразности допустима? Стоило ли это героическое начинание стольких жизней? Расплата была страшной.

— О той эпохе белорусской истории у вас уже можно говорить откровенно?

— Когда говорят о том, что Кубе относился к белорусам более или менее нормально, скажем, открыл белорусские школы и гимназии, помогал белорусскому самоуправлению, то российские историки начинают буквально бесноваться. Хотя я утверждаю — да, это был оккупант, но он не самое худшее, что постигло Белоруссию…

— Лукашенко часто пользуется страхом перед войной, чтобы убедить граждан, что они должны ему доверять, ведь от очередного конфликта их якобы никто другой не защитит. И это срабатывает…

— Упомянутый вами лозунг «Только б не было войны» я расцениваю как паразитирование на нашей общей травме. Поскольку от поколения, которое сами все это пережило, уже почти никого не осталось. И теперь нам, когда это кому-то выгодно, повторяют: ты, мол, что, хочешь, чтобы снова была война? Это чистой воды манипулирование. Как будто нам грозит нечто подобное…

Более серьезная угроза — глобальное потепление. Запугивать войной — очень хитрый ход. «Вы хотите, чтобы у нас был такой же хаос, как на Украине?» — спрашивают у людей политики. Но почему они не спрашивают: «Хотите ли вы жить так же, как в Швейцарии?»