— Людмила Павловна, как вы оцениваете эпидемиологическую ситуацию в Петербурге? У нас уже под полтысячи заболевших в сутки.

— Ну, еще нет 500. Но, конечно, это тревожная ситуация, потому что где-то летом у нас было 150, 180, 200. А начиная с сентября мы имеем 300 — 400 и выше, и вот к сегодняшнему дню мы уже добираемся до 500. Это первое, что нас тревожит. А второе, что нас тревожит, — это высокая летальность.

— Самая высокая в стране — в Петербурге почти 60 смертей на 100 тысяч человек, в Москве — 44.

— Среди всех городов России мы находимся на первом месте по летальности. У нас она уже поднимается до 7%. Петербург по этому показателю опережает Москву, и это очень огорчительно.

— С чем это связано?

— Здесь могут быть какие-то статистические погрешности: сколько умерло мы знаем точно, а вот знаменатель колеблется, и, может быть, он иногда неправильный, поэтому мы получаем такую цифру. Но как бы то ни было, у нас недавно было 34 умерших, а в Москве был 31. То есть у нас все равно погибает большей людей.

Я думаю, что причина в том, что климат в Петербурге очень неблагоприятный. Мы — город, в котором практически нет солнца. Поэтому наши организмы больше подвержены тяжелым случаям и летальным исходам, нежели в Москве и других городах, где климат лучше, чем у нас.

Мы чаще подвергаемся заболеваниям, которые поражают легкие, таким же образом, как поражает ковид, и не раз говорилось о том, что каждый петербуржец должен обязательно раз в день принимать витамин D. Хотя бы по одной таблетке.

— А ваш коллега профессор Боровков из Политеха говорил нам, что это связано с тем, что в Петербурге больше пенсионеров, чем в Москве. Столица более молодежная. Вы с ним согласны?

— Ну конечно. Возраст 65+ наиболее уязвимый. И у нас таких людей больше. Больше различных хронических заболеваний в этой возрастной группе. Больше всего болеет людей в возрасте 30–40–45 лет, а умирает в 65+.

Я считаю, что вот в этом причины, потому что наша лечебная служба очень высокого класса. Ведь к нам приезжали несколько комиссий, которые смотрели, почему у нас более высокая смертность. И они пришли к заключению, что наша лечебная служба работает очень хорошо.

— А вы видели последний отчет комиссии Минздрава? Там целый список претензий: нет единого центра принятия решений, рассинхронизация амбулаторного и стационарного звена, очереди из скорых…

— Я присутствовала на совещании в администрации Петербурга, где председатель комитета по здравоохранению об этом говорил. И в Минздраве правы в этом отношении.

У нас не было слаженности между различными организациями нашего города. Машины скорой помощи очень часто поздно приезжали, была нехватка средств индивидуальной защиты… Петербургу в этом отношении нужно совершенствоваться. Поэтому я абсолютно согласна с тем, что было сказано в докладе. Эти организационные вопросы тоже сыграли роль.

— Началась ли сейчас «вторая волна»?

— Я считаю, что никакой «второй волны» нет. У нас просто продолжается эпидемия. Она затихла, но не было нуля, а сейчас она активизировалась.

— Почему активизировалась?

— Потому что у нас население не соблюдает масочный режим. Я езжу каждый день в автобусе на работу. Я, естественно, всегда в маске. И там, может быть, еще два человека сидят в масках. Больше никого нет. В трамваях и метро то же самое. Если наше население не будет понимать, что надо носить маски и защищаться, то у нас будет невероятный взрыв заболеваемости.

— Как это остановить?

— Если население поймет, что нужно носить маски, то заболеваемость пойдет на спад. Я в этом уверена. На улице маска не нужна. В закрытом пространстве она должна быть правильно надета, потому что заражение происходит через нос. А я вот вижу, что даже в магазинах продавцы с открытыми носами — это все равно что маски нету.

— А перчатки нужны?

— К ним я скептически отношусь. Лучше мыть руки и пользоваться антисептиком. Это правильнее, чем носить перчатки.

— Как заставить людей соблюдать эти правила?

— Я бы штрафовала. Если у нас каждый день летальные исходы, человек должен понимать, что наносит вред другим людям, а не только себе. Сейчас такая ситуация, что нужно заставить население поступать правильно.

— Раз уж люди не носят маски, может быть, пришло время опять закрыть кафе, магазины, школы?

— Я думаю, что оно еще не пришло. Если правильно организовать работу, то необязательно закрывать все учреждения.

— Весной у нас тоже было по 500 заболевших в сутки, но мы все закрывали. В чем отличие сейчас?

— Мы учимся, и все то, что у нас было весной и на протяжении нескольких месяцев, очень многому нас научило. И я считаю, что сейчас необязательно все закрывать. И даже школьников я бы тоже не стала отправлять на дистанционное обучение. Но важно соблюдать противоэпидемический режим, потому что если ничего не делать, то будет разгул эпидемии.

— Может ли второй эпидемический подъем оказаться более опасным, чем первый?

— Может. Уже появились исследования, что у нас с коллективным иммунитетом очень тяжелая ситуация. Коронавирус оказался таким микроорганизмом, после которого у некоторых переболевших даже в тяжелой форме не вырабатываются антитела и иммунитет. Это во-первых.

Во-вторых, есть уже масса исследований, что недолго антитела сохраняются в крови человека. Где-то до шести месяцев, а потом исчезают. В другие эпидемии, которые подчинялись закону саморегуляции, мы сначала видели подъем, а потом спад — когда формировался коллективный иммунитет. Здесь мы этого не имеем. Коронавирус нас просто удивляет как эпидемиологов.

— Спасет ли нас вакцинация?

— Авторы вакцины, Институт Гамалеи, говорят, что иммунитет может держаться два года. Но я слышала выступление Гинцбурга (главы НИИ), что это нужно проверять. То есть даже те, кто создавал вакцину, не знают. Но я считаю, что прививки населению делать нужно. Мы хотя бы временно создадим коллективный иммунитет, достаточный, чтобы пошла на убыль эта эпидемия.

— А не слишком ли мы спешим? Испытания не закончены, а вакцину уже вкалывают врачам в «красной зоне».

— Мы спешим, но что делать? Нас подталкивает эпидемия. И потом… каждый человек, который идет на прививку, делает её по своему решению. Если бы население начало носить маски, у нас появилось бы время проверить научные исследования, которые мы делаем.

— Система здравоохранения справится? Какой запас прочности?

— Мы же уже пережили сложный период. Весной хватало мест, чтобы госпитализировать людей. Я думаю, что мы справимся, если население позволит уменьшить число зараженных.

— Но когда мы проходили такой же пик в мае-июне, то были другие условия — все было закрыто, были каникулы.

— Если мы не сдержим население, будет очень плохо. У нас не будет хватать мест. Сейчас открывается все то, что закрылось летом — Ленэкспо, Госпиталь для ветеранов войн. Это, конечно, плохо, потому что бедные плановые больные должны другие болезни лечить. Они брошены, и это не лучший вариант. Все остальные болезни никуда не ушли.

— Можно ли верить статистике? Мы знаем, что по смертям она может отставать на месяц или больше, по выздоровлениям — это таинственная половина от заболевших, она вся какая-то искусственная.

— Что я вам могу сказать? Как эпидемиолог я вам могу сказать, что, к сожалению, да, статистика у нас страдает.

— А с чем это связано?

— У нас как-то принято в стране, что какие-то политические проблемы решаются и всё… поэтому в какой-то степени, да, статистику подделывают под проблемы, которые возникают в стране. Это есть. Но все-таки в какой-то степени, конечно, мы понимаем, что раньше было мало, теперь много, такими понятиями мы можем оперировать. А количеством…это…. страдания есть в статистике.

— Но это же страшно — на её основании принимаются решения.

— Поэтому как-то стараются, конечно, придерживаться. Будем говорить, что стараются, чтобы мы знали правду. По крайней мере, те люди, которые решают эту проблему, они знают правду. Вы меня поняли.

Илья Казаков, «Фонтанка.ру»