источник: images.thestar.com

By Gwynne Dyer Contributing Columnist Feb. 25, 2021

Для тех, кто в течение последних 11 месяцев одержимо следил за новостями о COVID (включая меня, должен признать), одна вещь требовала объяснения прежде всего: почему самые плохие показатели смертности на миллион населения показывают самые богатые, наиболее развитые страны, США и Великобритания в первую очередь?

Частично ответ, конечно, был очевиден. COVID-19 чаще всего убивает пожилых людей, а в бедных странах с высокой рождаемостью доля пожилых людей очень мала. Они не могут умирать толпами, если их просто нет.

Также существует проблема недооценки, которая, как можно ожидать, будет проявляться, в основном, в странах с плохим или отсутствующим общественным здравоохранением, но это явление распространяется даже на страны со средним уровнем доходов, такие как Россия.

Заместитель премьер-министра России Татьяна Голикова недавно сообщила, что «лишних смертей» в 2020 году было в три раза больше, чем число лиц, имеющих «COVID» в свидетельствах о смерти, и что 80% излишка, вероятно, также были смертями от COVID. Если так, то уровень смертности от COVID в России был почти таким же высоким, как и в США.

Но даже по сравнению с другими богатыми странами с таким же возрастным профилем населения, Великобритания и США имеют ужасные показатели «смертей на миллион», что является наиболее объективным индикатором, поскольку он не искажается численностью населения. В Соединенных Штатах зарегистрировано 1555 смертей от COVID на миллион человек. В Канаде — 573 смертельных случая на миллион, что составляет чуть больше трети от числа смертей на душу населения в США.

Что касается Великобритании, то там было 1781 смертельный случай на миллион, что даже хуже, чем в США — тогда как в Германии было только 824. Фактически, на США и Великобританию вместе взятых приходится четыре пятых всех смертей от COVID в 10 самых тяжело пораженных коронавирусной инфекцией странах.

Так что же происходит и почему? Может быть говорить по-английски вредно для здоровья? Ну так три четверти канадцев говорят по-английски, поэтому, вероятно, нет.

Наказывает ли Бог страны, которые избирают лживых самовлюбленных популистов в качестве лидеров? Возможно, но я бы предпочел более основанный на доказательствах ответ.

И вот, наконец, он у нас есть. Может быть.

У Мишель Гельфанд, ученой занимающаяся психологией культур из Университета Мэриленда, может быть имеется ключ к этой головоломке. У нее, по крайней мере, есть отличная теория.

В своей книге 2018 года “Rule Makers, Rule Breakers: How Tight and Loose Cultures Wire Our World” («Создатели правил, нарушители правил: как “жесткие” и “свободные” культуры служат арматурой нашего мира») Гельфанд предположила, чтобы одни национальные культуры исповедуют дисциплину, а другие возвеличивают нарушение правил. Это может показаться вам обычным выкрутасом социолога, отчаяно пытающегося по-новому взглянуть на национальные стереотипы как на статистический факт, но она может кое-что сказать о смертности от COVID.

Ее последнее исследование было опубликовано в конце прошлого месяца в ведущем эпидемиологическом журнале Lancet Planetary Health. Используя установленные ею категории «жестких или плотных, тесно связанных» обществ (готовых строго соблюдать социальные нормы, например, Сингапур, Япония, Китай, Австрия) и «свободных» обществ (т.е. более снисходительных к нарушению правил, например, США, Великобритания, Израиль, Италия), она сравнила показатели заболеваемости COVID и смертности.

Результаты были поразительными. В «свободных» культурах в среднем в пять раз выше уровень инфицирования, чем в «плотных», и в восемь раз выше уровень смертности. Если вы сравните наиболее либертарианское общество с наиболее конформистским, скажем, Соединенные Штаты и Японию, то разница будет просто поразительная: в Америке примерно в 25 раз больше случаев и смертей на миллион.

Какие выводы из этого можно сделать? Что ж, это говорит о том, что роль отдельных лидеров, таких как Дональд Трамп и Борис Джонсон, в формировании катастрофических национальных последствий COVID, вероятно, не была решающей. Результаты, вероятно, были бы очень плохими, даже если бы руководили менее безответственные лидеры.

Во-вторых, как указывает Гельфанд, человеческая цена, которую страны платят за то, что они «проигрывают» во время кризиса, может быть компенсирована преимуществами, которые они получают от творчества и инноваций в лучшие времена (хотя было бы бестактно приводить этот аргумент жертвам ).

Но есть что-то неправильное в объяснении Гельфандом того, почему страны становятся или остаются «жесткими» или «свободными». Она утверждает, что «сообщества с историей хронической угрозы — будь то стихийные бедствия, инфекционные заболевания, голод или вторжения — разрабатывают более строгие правила, обеспечивающие порядок и сплоченность». В этом есть смысл, но история говорит, что на самом деле все не так просто.

Как Израиль — Холокост, шесть войн за последние 75 лет, большая часть населения произошла от беженцев — оказался среди беззаботных, снисходительных стран? И, кстати, у него действительно не очень высокий уровень смертности (614 на миллион).

Разве страны Восточной Европы (мировые войны, гражданские войны, иностранная оккупация, волны беженцев) не должны быть одними из самых «сплоченных» обществ в мире? Тем не менее, семь из 15 стран с самым высоким уровнем смертности в мире — это страны из числа бывших коммунистических государств н Восточной Европы — Венгрия, Болгария, Чешская Республика и Словения, с более чем 1450 смертей на миллион.

Вероятно, потребуется гораздо больше “арматурин”, чтобы определить, где начинается или заканчивается культура в терминах «жесткая» или «свободная».

И, кстати, мы все хотели бы знать: почему это исследование оплатили ВМС США?

Перевод