источник: static.mk.ru

«У здания Верховного Совета погибло не 150, а более полутора тысяч человек, — сообщил в интервью изданию „Лента.ру“ бывший вице-президент России Александр Руцкой. — Потом ночью баржей вывозили трупы по Москве-реке». Много в воспоминаниях политика и других сенсационных подробностей, касающихся «черного октября» 1993-го. Прокомментировать их мы попросили человека, находившегося по другую сторону разделивших в тот момент страну баррикад — экс-главу МВД России, генерала армии Анатолия Куликова.

Для справки: в октябре 1993 года Анатолий Куликов занимал пост командующего внутренними войсками МВД России и являлся одним из ключевых участников событий, связанных с вооруженным противостоянием между пропрезидентскими силами и сторонниками Верховного Совета. В настоящее время — президент Клуба военачальников Российской Федерации.

— Что скажете, Анатолий Сергеевич?

— Полный бред, конечно. Прав, видимо, был Дмитрий Герасимов, мой однокашник по Академии Генштаба, сказав как-то: «Санька, когда в Афганистане с самолета падал, наверное, не задницей, а головой стукнулся о пенек...»

Последний известный мне список погибших во время тех событий насчитывает 158 имен. Это в том числе 28 военнослужащих и сотрудников милиции. Сюда входят погибшие в Останкине, в Белом доме и его окрестностях и в других районах Москвы.

Пусть найдут еще кого-то. Пусть хотя бы фамилии назовут. Пусть Руцкой покажет, куда вывозили тела. Останки солдат, погибших во Второй мировой войне, находятся, а куда в Москве в 1993 году делись полторы тысячи трупов, почему-то до сих пор не известно...

А что касается «пьяных омоновцев, расстреливавших людей на стадионе», похоже, Александр Владимирович нас с Чили перепутал.

— Не было такого?

— Ну, конечно! Иначе я бы знал об этом. Не мог не знать. У нас тогда все радиосети прослушивались, а сам я ни на час не покидал командный пункт.

— Давайте теперь о стрельбе по Дому Советов из танков. Руцкой утверждает, что она велась на самом деле не «деревянными болванками», а фугасными снарядами.

— Какие еще «деревянные болванки»! Болванка — кусок металла, не начиненный взрывчатыми веществами. Это учебный снаряд — попадает в цель, но не разрывается. Насколько мне известно, из танков было сделано три выстрела — одним кумулятивным снарядом и двумя подкалиберными. Расчет тут был прежде всего на психологический, деморализующий эффект — стреляли по тем этажам, где не было людей. Нам это точно было известно: в здании находились наши люди, переодетые в гражданское и снабженные радиосвязью. Мы довольно хорошо знали о том, что там происходит.

— Коржаков, глава президентской службы безопасности, встретил в аэропорту Шереметьево снайперов, прилетевших из Израиля и Венгрии, «и отвез их в Софринскую бригаду, где им выдали снайперские винтовки СВД». Что про это вам известно?

— Откуда он все это взял? Пьяный, что ли, рассказывал?

— Справедливости ради, на этот раз источник информации указан: об этом якобы сообщил некий генерал ФСБ в интервью журналисту Дейчу.

— Такая же чушь, как и все остальное. Софринская бригада — это же внутренние войска! Без моего разрешения там бы никому не то что винтовки, даже патрона не выдали.

Хотя про снайперов, конечно, слышать приходилось. И не только слышать. Лично видел снайперскую лежку, обнаруженную в районе Белого дома. Мы потом собирались с Барсуковым, главой ФСБ, с армейцами и обсуждали между собой эту тему. Ни одна из наших структур — ни ФСБ, ни МВД, ни внутренние войска, ни армия — снайперов в той ситуации не использовала. В этом я абсолютно уверен.

Мы подозревали, что тут могут быть замешаны иностранные спецслужбы, но доказательств у нас не было. На многое нам открыл глаза киевский Майдан. Нельзя не видеть сходства между тем, что происходило на Украине, и тем, что было у нас в октябре 1993 года. Некоторые детали — те же снайперы — вообще один к одному.

Кроме того, Моуэтт-Ларсен, бывший сотрудник ЦРУ, работавший в 1993 году в московской резидентуре, опубликовал некоторое время назад статью, в которой признал, что их люди были тогда Белом доме. То есть у нас все происходило практически по тому же сценарию, что и в Киеве.

— По версии Руцкого, он чуть ли не чудом остался в живых. После ареста Ельцин якобы требовал его казни: «Вызвал генпрокурора Алексея Казанника и сказал: „Что-то затянулось следствие. Еще два-три дня, и Руцкого надо к высшей мере“. И спасла, мол, его только принципиальная позиция генпрокурора. Это часть мемуаров, на ваш взгляд, достоверна?

— Ну, я, конечно, не знаю, что там кто кому говорил. Но поведение Ельцина заставляет усомниться, что это действительно было так, как описывает Руцкой. Ельцин, например, никак не препятствовал амнистированию участников октябрьских событий, что многих тогда, в том числе, признаюсь, и меня, удивило.

Дальше. В 1997 году, когда Руцкой выдвинулся в губернаторы Курской области, он попросил меня оказать ему помощь. И я помог ему тогда. Был у Черномырдина, был у Ельцина, доказывал, что не нужно чинить ему препятствия. Говорил: „Пусть идет. Он будет заниматься хозяйством, ему будет не до федеральной политики“. И Ельцин согласился с этим.

Еще один момент. Когда он уже стал губернатором, его деятельность стала вызывать вопросы у правоохранительных органов. Много вопросов. Глава областного УВД доложил мне, что дело идет к преступлению. Я дважды после этого приглашал Руцкого к себе, говорил, что добром это не кончится. Но он ничего не хотел слышать.

Тогда я пошел к Ельцину, рассказал о ситуации. „Есть, — говорю, — два варианта: или предупредить его, или он сядет“. Ельцин подумал и сказал: „Предупредите“. Эти факты говорят о том, что Ельцин не собирался избавляться от Руцкого, не был для того смертельным врагом.

Я неплохо знаю Александра Владимировича. Он мой однокашник по Академии имени Фрунзе. Учились на одном курсе и даже жили в одном доме. Вместе пешком ходили в Академию. Он подробно рассказывал про свою жизнь, про службу, про Афганистан, про то, как попал в плен, как его освобождали. Рассказывал очень интересно.

Он совсем не бесталанный человек. И в личном общении — замечательный парень. Но крайне импульсивный. У него нередко бывают такие „вспышки“ фантазии. Мне кажется, он до сих пор не может смириться с тем, что потерпел тогда, осенью 1993-го, поражение. А, может быть, готовится к новым выборам. Не знаю, что у него в голове.

Я бы на его месте смирился и молчал. Потому что подвига там нет. Да, он совершил подвиг в Афганистане, но на посту вице-президента ничего доблестного не сделал. Он, Хасбулатов и Ельцин довели страну до катастрофы, до вооруженного противостояния. И чуть было столкнули ее в гражданскую войну.

Очень сомневаюсь, что если бы победили они с Хасбулатовым, было бы лучше. Никогда не забуду заявления Руцкого, прозвучавшего в те дни: „Не рубите березы в Кремле — они нам еще пригодятся“.

Своим солдата и офицерам я и сегодня говорю: „Спасибо!“ И готов им низко поклониться. В первую очередь — тем, кто отдал свою жизнь. Они остались верны не Ельцину, как утверждает Руцкой, а присяге.

— Когда вы в последний раз лично общались с Александром Владимировичем?

— Последний раз мы виделись где-то года полтора назад — на праздновании столетия Военного университета. Поздоровались, пообщались. Он еще обещал мед мне прислать. Так, правда, и не прислал. После этого один раз общались по телефону: я пригласил его на наш прием военачальников. Руцкой пообещал прийти, но не пришел.

— А сейчас нет желания сказать ему все, что думаете по поводу его воспоминаний? Ну, или перевести общение в судебную плоскость, поскольку сказанное им бросает тень в том числе и на вашу репутацию?

— Нет, не собираюсь квитаться. Повторяю: прекрасно знаю его „особенности“, поэтому никакой личной обиды на него у меня нет. Пусть, если хочет, сам подает на меня в суд. За сокрытие, так сказать, правды. И пусть докажет хотя бы что-то из того, что наговорил.