Главным направлением дальнейшего давления на участников проекта будут, конечно, санкции в отношении компаний — операторов проекта с немецкой стороны. США обладают возможностью не просто ввести санкции против немецких и в целом европейских компаний, но и контролировать их финансовые транзакции. Обратим внимание на обсуждающийся в сенате конгресса США (единогласно поддержан в комитете по международным делам) законопроект, предусматривающий возможность введения санкций против участников проекта по коррупционным основаниям. А это означает возможность блокировки активов как организаций, так и, что гораздо более существенно, физических лиц. Этот законопроект до окончательного принятия может и не дойти (хотя шансы на такой относительно спокойный исход не так уж велики, не стоит питать иллюзий), но в качестве аргумента для политического торга с Европой он будет использован, можно не сомневаться.

Это будет крайне болезненно для европейской энергетики, а не только для проекта, а главное — Европе не будет, чем ответить на подобные санкции, учитывая колоссальный интерес европейцев к дальнейшим компромиссам с США по вопросу о реинвестировании прибыли глобальных (читай: американских) компаний в Европе и беспрепятственному доступу к глобальному финансовому рынку. А американцы доказали, в том числе и на опыте «Северного потока — 2», что гайки в глобальных финансах они завинчивать умеют. И, при всём уважении к «Газпрому» и его партнёрам, «Северный поток — 2» сейчас существенно менее важная сладкая косточка для европейских экономических элит, для которых падение в новую стагнацию будет катастрофой. А ещё год-другой — и вялотекущей торговли вокруг уже законченного проекта не будет. Годом больше — годом меньше. В Европе уже смирились с тем, что прорывного эффекта «Северный поток — 2» иметь не будет. Просто потому, что время упущено, а структура энергетического рынка меняется сейчас очень быстро. Да и не готова нынешняя Европа сейчас к каким-либо прорывам, не нужны они ей, не в коня корм.

Что ещё может произойти? Мы это вполне можем представить по опыту наших взаимоотношений с Европой и США в последние два года: от дискуссии об иностранных агентах до сертификации вакцины. Просто перечислим.

1. Увязка введения газопровода в строй или вывода его на полную мощность с политическими проблемами, например с освобождением «политических заключённых» или с итогами выборов, причём последнее более вероятно, чем первое. И не стоит недооценивать это направление давления с учётом общей антироссийской истерии в Европе, особенно если в России произойдёт какой-то новый форс-мажор подобного плана.

2. Появление новых экологических возражений против проекта, причём необязательно против самого газопровода, а против конкретных производителей в системе «Газпрома».

Не исключено и введение некоей экологической пошлины в отношении поставок углеводородов. Благо климатическая повестка, находящаяся полностью в руках Вашингтона, позволяет это легко сделать.

3. Требования демонополизации газотранспортной системы — и эта тема уже обкатывается на экспертном уровне. Кстати, возобновления этих уже почти забытых требований России стоит ждать в любом случае. Просто потому, что такова логика передела глобального энергетического рынка, в который хотят вовлечь и Россию.

4. Увязка контрактов на поставку газа с сохранением «украинского транзита». Продолжения давления по этому направлению уже никто, в сущности, и не скрывает. И не надо быть пророком, чтобы предположить, что этот инструмент будет использоваться часто и без оглядки на интересы российских партнёров.

Конечно, американская администрация в сегодняшней конфигурации не склонна обострять отношения с европейцами, но сколько будет существовать эта конфигурация?

Сколько ещё вполне вменяемый, осторожный и проевропейски настроенный Джозеф Байден сможет сохранять способность играть хоть какую-то роль в Вашингтоне? Сколько ещё малочисленная группа либерал-реалистов сможет сдерживать фанатиков во главе с Э. Блинкеном?

Но обратим внимание и на смену логики поведения американцев в отношении «Северного потока — 2», не вполне оценённую в России. От игры в «нулевую сумму», от требований просто отказаться от проекта практически сразу после заезда в Белый дом новая администрация перешла к формату «торговли» — обсуждения условий функционирования проекта. И эта смена подхода оказалась большим вызовом для Германии, чем лобовые требования администрации Д. Трампа.

Проблема вокруг проекта «Северный поток — 2» в том, что Германия не смогла, а возможно, и не захотела удержать его в рамках двусторонней повестки с Россией — и постепенно в этот проект начали встраиваться другие страны. Сперва те, кто имел хотя бы некое к нему отношение (например, Дания), потом те, чьи интересы он затрагивал (Украина), а потом уже и те страны, которые никакого отношения к проекту не имели, но восприняли его как угрозу для своих геоэкономических планов, например Польша и прибалтийские лимитрофы. Можно спорить, почему германское руководство повело себя именно так, и гипотезы могут быть очень различные. От желания сохранить статус общеевропейского лидера, выслушивающего и понимающего всех, до вульгарного стремления поторговаться с Москвой об условиях эксплуатации. Последнее выглядит всё более убедительно, тем более что думать, что изначально Европа была готова делить прибыли с «Газпромом» на равных, мог только человек фантастической наивности.

Разве мы не видели, как наши европейские партнёры на каждом цикле санкционного давления в отношении проекта (за исключением, пожалуй, последнего) всячески давали понять России, что для спасения проекта она должна идти на уступки? То Украине, то Польше, то экологам, то инвесторам… Германия — причём и немецкий бизнес, и немецкие власти — исходила из того, что проект «Северный поток — 2» настолько важен для России, что она пойдёт на всё, чтобы его сохранить.

Но в какой-то момент слишком сложная игра стала немецкой экономической элите не по зубам. И произошла быстрая сперва политизация, а затем — интернационализация ситуации.

И торговаться об условиях эксплуатации «Северного потока — 2» с Россией стали не немецкие инвесторы, а американские политики и стоящие за ними лоббисты, совершенно необязательно связанные с индустрией сланцевых углеводородов. Отбиваться от лобовых требований закрыть проект было сравнительно легко. Говорить с американцами о судьбе проекта, об условиях его функционирования и об увязке проекта с другими вопросами глобальной политики и экономики — куда труднее. На нынешнем интеллектуальном уровне европейской политики — практически невозможно.

Это, конечно, печально, хотя и вполне предсказуемо, судя по тому, как безвольно вёл себя немецкий бизнес в 2014—2019 годах, да и в период пандемии коронавируса, когда многие в России ожидали, что он скажет своё веское слово и покажет Ангеле Меркель «верное направление движения». Но, с другой стороны, в данном случае мы имеем не только избавление от иллюзий, но и чёткое указание на того, с кем нам, России, стоит иметь дело, решая наши как минимум экономические проблемы с коллективным Западом.

Это США.