Мигранты значимы для новой цивилизации ровно в той степени, в какой они мигрируют: не сеют, не пашут, а только мигрируют и в идеале они должны мигрировать вечно.

Индустриальный мир эпохи модерна, мир двадцатого века, мир прошлого — имел свои темные стороны, с ним было много проблем, но в одном ему не откажешь: ему нужны были люди.

Он жил, исходя из идеи, что всякому человеку можно найти какое-нибудь рациональное занятие, и всякую территорию или страну нужно развивать, и везде что-нибудь делать, производить что-то вещественное, полезное.

И в любой Сирии, Ливии, Ираке, какой-нибудь Венесуэле, не говоря уж о более серьезных странах, ну буквально повсюду тогда приходили к власти молодые майоры и полковники, президенты и отцы нации — и строили фабрики, строили дороги, подтягивали провинцию до больших городов, учили людей на инженеров и врачей, создавали танковые бригады, пытались дотянуться до американского, немецкого, да хоть бы и советского стандарта.

Словом, везде возникала норма. Везде возникала равномерность. Везде возникал здравый смысл.

Пусть с перебором и пересолом, и где-то жестоко, и где-то неудачно, но — это было. Весь мир был таким.

А потом что-то неуловимо, постепенно, трагически переломилось.

Скорее всего, роковым моментом были восьмидесятые годы, когда впервые оказалось, что развлекать выгоднее, чем производить, спекулировать цифрами выгоднее, чем торговать товарами, а управлять хаосом выгоднее, чем управлять коллективами.

И на том старый мир — неважно, капиталистический или социалистический, диктаторский, демократический, во имя нации, во имя класса, во имя чего захочешь, — поехал с ярмарки.

А на его место уселось какое-то новое, и очень неприятное существо, которое с тех пор только раздувается на своем троне, и только крепчает.

Этому существу нужны только клиенты, но не работники, только подростки, но не взрослые, только финансовые инструменты, но не вещи, только корпорации, но не государства, только кочевники, но не местные жители, только наемники, но не регулярные армии, только мегаполисы, но не страны, только гендеры, но не семьи, только меньшинства, но не большинство, только экзотика, но не норма. Только эмоции, но не здравый смысл.

И мы теперь на каждом шагу видим печальные отходы его, этого скверного существа, жизнедеятельности.

К примеру, мигранты, стоящие где-нибудь палаточным лагерем или плывущие на лодочке навстречу цивилизации, — в чем с ними беда?

А в том беда, что мигранты значимы для новой цивилизации ровно в той степени, в какой они мигрируют, не сеют, не пашут, только мигрируют, и в идеале они должны мигрировать вечно, производя поводы поговорить о мультикультурализме, ксенофобии, человечности, проклятом имперском наследии, идентичностях и тому подобной официозной макулатуре.

Но если бы любой из них остался у себя дома — в условном Ираке, Таджикистане, неважно, — и спросил бы робко у современного мира:

— Может, я лучше тут на фабрике за углом буду работать?

— Может, я учителем стану, а мне квартиру дадут?

— Может, я служить пойду, до комполка дослужусь?

— Может, мы электростанцию построим, автомобили будем делать, диссертации защищать?

Современный мир расхохотался бы в лицо дурачку.

Твоя фабрика неэффективна, мы все фабрики в мире запихнем в один Бангладеш.

Учителей сократим, если надо — у нас есть онлайн-курсы психологии и дизайна.

Армия — это насилие, а насилие — зло. Случится что — пришлем дроны, разбомбим у вас пару сараев и скажем, что победила свобода.

Электростанции твои вредят природе, автомобили — тем более, можем подарить тебе самокат, а что касается диссертаций — поступим так.

Нарядись в тряпки, какие есть пострашнее, прыгай в лодочку, плыви к нам, садись посреди улицы на землю, бормочи что-нибудь непонятное — желательно, заклинания на случай человеческих жертвоприношений, как это нету таких? какой еще Шекспир? давай придумывай заклинания! — и рассказывай, как тебя все обидели, как ты страдаешь, а мы выпишем тебе пособие, чтобы ты и дальше сидел на земле посреди улицы.

И заодно диссертацию защитим — о трансгрессивных аспектах небинарного дискурса постколониальных идентичностей.

Усвоил? Иди ищи рваные тряпки!

Потому что человек больше не имеет никакой ценности у себя дома, у себя на работе, одной и то же десятилетиями, на своей земле, в своей стране, среди всего стабильного, регулярного и равномерного.

Он, человек, должен бежать в какое-то одно место, какое теперь ему назначено для новой жизни, и там ему либо повезет — и он займется онлайн-курсами психологии и дизайна, то есть станет производить пустоту, либо не повезет — и тогда он может рассчитывать на пособие, сидя на земле в рваных тряпках. Ну, есть еще клининг-сервис, если на земле слишком холодно.

Вечная тебе память, товарищ полковник, он же и господин.

Вечная тебе память, фабрика, она же и электростанция, дорога, школа, автомобиль, и даже танковая бригада.

Вечная вам память, норма и здравый смысл.

10 ноября 2021 14:22

Воссоздать Империю, где на русских опять все ездят? Избави Бог

Потому что это уже Антиимперия, в которой мы обязаны всех любить, давать денег и воспевать «дружбу», считает публицист Дмитрий Ольшанский

Если у России все-таки есть какое-то будущее, то это будущее национальное

Фото: Дмитрий СТЕШИН

Постоянно приходится слышать сказки про так называемую «империю».

Про то, что есть, мол, на свете национальные государства — плохие, злые, неинтересные, а есть — или, во всяком случае, были — империи. Добрые, щедрые, большие, интернациональные, где тунгус и калмык (или индус и зулус) вместе создают светлое будущее.

Империя — как сказочный слон из детской книжки, и России надо быть таким слоном, да она им и является.

К сожалению, это нелепая фантазия.

Начать с того, что классические западные империи — это прежде всего национальные государства с очень четким, и даже очень жестким и недружелюбным этническим ядром. Эти империи — «нации плюс», а вовсе не какие-то мифические плавильные котлы, где все со всеми весело переваривались в одну склизкую жижу.

Так, Британская империя эпохи своего расцвета — это национальное государство англосаксов, окончательно сложенное в семнадцатом веке (при Елизавете — культурно, при Кромвеле — религиозно, после революции 1688 года — политически), которое произвело мировую экспансию.

Но стандарт этого государства задавали — и управляли им столетиями — джентльмены известного происхождения и воспитания (фамильное поместье, Итон и Харроу, Оксбридж) и вероисповедания (Хай Черч), а все остальные — не то что далекие туземцы, а даже и белые христиане-ирландцы в их империи были — ну, как та осетрина из Булгакова, то, да не совсем то. Никуда их не пускали, иными словами.

То же самое касается и Америки, и даже в еще большей степени. Америка тем более была империей этнического — или, если угодно, этнорелигиозного — господства васпов, и там даже Дизраэли никакого быть не могло. Первый президент, который не был бы англосаксом-протестантом или немцем-голландцем, возник у них, как известно, в 1960 году, да и то с большим скрипом, да и того быстро убили. Потом еще один раз — в 2008 году — и, собственно, все.

Словом, настоящая империя — это и есть национальное государство, просто очень сильное и умеющее играть в гегемонию над другими.

Но не Россия.

Россия, к сожалению, была государством, где дешевый крестьянский труд и солдатская кровь низкорангового русского большинства — оплачивали лояльность разного рода окраин, живших лучше и имевших куда больше прав и возможностей по сравнению с великорусским ядром. Россия была, если угодно, империей наизнанку и колонией самой себя.

До 1917 года это отчасти компенсировалось великой культурой, созданной русским же образованным городским меньшинством.

После 1917 года те же тенденции стали абсурдными и катастрофическими, головная боль превратилась в гильотину, а «колония самой себя» сделалась колонией тогдашней Аль-Каиды (организация признана террористической и запрещена в России). Русские стали еще намного беднее и бесправнее, тогда как образованное национальное меньшинство просто исчезло в репрессиях и эмиграции.

Нужна ли России «империя», где значительная часть русского народа не имеет паспортов и пенсий, работая за палочки трудодней? Вопрос пустой.

А когда жизнь начала меняться — примерно с шестидесятых годов прошлого века — такая «империя» медленно, но верно поехала с ярмарки.

И все еще едет, хотя многие ее неприятные признаки — «Ярославская область — родина 7846 народов!», " у преступности нет национальности", «золотой пистолет», «братский Кыргызстан», «граждане РФ — пятеро братьев — отпинали ногами прохожего в парке» и прочее, — по-прежнему с нами, и нам еще долго с ними прощаться.

Но такого «имперского» кошмара, как был полвека назад, когда в Грузии счастливые шейхи накрывали огромные столы, а нищие люди в Рязанской области годами не видели мяса и электричками ездили в Москву за едой, — теперь уже нет, мы его наконец-то избыли, слегка подвинув хотя бы закавказского гегемона.

А что дальше будет в России с «империей»?

Ее классический тип у нас уже невозможен. Военная экспансия в современном мире если и случается, то очень редко, и только с опорой на поддержку местного, культурного близкого населения. Пробковые шлемы больше никому не выдают.

Экспансия при помощи технологий, моды, захвата торговой и стилистической монополии, как сейчас принято, — увы, не про нас. В мире есть всего несколько народов, способных на такое, — и дай нам Бог быть среди них, но пока что это мечты.

И, наконец, остается наша родная антиимперия, остаточный исторический хвост которой все еще бьет нам по голове.

Антиимперия, в которой мы должны всех любить, всем давать денег и льгот, воспевать «дружбу», быть готовы принимать миллионами необразованных сельских парубков откуда угодно, — а нам никто не должен ничего, и высокомерно-паразитическое отношение к нам никто и не думает скрывать.

Антиимперия, в которой специально для русского народа существует закрывающая его ширма, на которой написано — «российский поэт Пушкин», — тогда как во всех остальных случаях национальная идентичность вовсю поощряется.

Так вот, избави нас Бог от нее.

Но даже и без высшего вмешательства — она здесь обречена, поскольку русский человек стал горожанином, собственником, буржуа, его имущественный и образовательный статус только повышается, и его социальные интересы — что ему выгодно, что ему неприятно и вредно, и кто ему симпатичен, и как и с кем он хочет жить, — уже не отменяемы.

А с такой империей — русские интересы несовместимы.

Другое дело, что, освободившись из рабства на кирпичном заводе «братушек», человек может ведь и не вернуться домой, не стать хозяином у себя дома.

Он может и потеряться, пропасть.

Но если у России все-таки есть какое-то будущее — нет, не «имперская» оруэлловщина, где вся Средняя Азия под командованием здешних строительных ханств переезжает в Москву, чтобы дарить нам башни на тысячу этажей с очередями в туалет и ячейками на десять метров, — это будущее национальное.

Такое же, как и у всех успешно существующих вокруг народов.

Без воображаемого слона, на котором все практичные люди бесплатно едут, поскольку он — общий, ничей, тогда как у них, разумеется, все свое.

Дмитрий ОЛЬШАНСКИЙ

Журналист

* Прекариа́т (нем. Prekariat от лат. precarium, англ. precariat от англ. precarious — нестабильный, негарантированный и пролетариат, нем. Proletariat) — класс социально неустроенных людей, не имеющих полной гарантированной занятости[1].

Прекариат составляют работники с временной или частичной занятостью, которая носит постоянный и устойчивый характер. Для прекариата характерны: неустойчивое социальное положение, слабая социальная защищённость, отсутствие многих социальных гарантий, нестабильный доход, депрофессионализация[2]. Трудовые отношения между прекариатом и работодателем носят название прекаритет[3].

Социальный слой прекариата олицетворяет отчуждение от результатов труда и от всего общества значительных социальных групп, испытывающих особо изощрённые формы эксплуатации их труда, их знаний, их квалификации, а в конечном счёте и качества жизни[4].

Британский экономист и социолог проф. Гай Стэндинг[en] в современном западном обществе выделяет пять групп на основании трудовой принадлежности[1]:

• Элита — ограниченное число сверхбогатых людей;
• Салариат (от англ. salary — зарплата) — высший средний слой, имеющий стабильную полную занятость и зарплату (преимущественно руководящие работники);
• Профессионалы — люди со стабильным положением благодаря своим знаниям и умениям;
• Сердцевина — «старый» рабочий класс;
• Прекариат — социально неустроенные люди, не имеющие полной гарантированной занятости.

По определению проф. Йенского университета Клауса Дерре (нем. Klaus Doerre)[3]:

• Прекариат (нем. Prekariat) — неустойчивая, ненадёжная занятость;
• Прекаритет (нем. Prekarität) — неполноценная, ущемлённая гарантия трудовых отношений, которые могут быть расторгнуты работодателем в любое время.

Прекариат — принципиально новое образование XXI века. Это социальные группы, постоянно занятые временной работой, вовлечённые в теневой сектор рынка труда, вследствие чего такие люди имеют урезанные социальные права и их социальный статус ущемлён. Во многих странах мира прекариат достигает 30−40 % численности трудоспособного населения. Таким образом, прекариат во многом определяет лицо современных обществ[4].

Прекариат является следствием негативного влияния глобализации мировой экономики[3]. Он является продуктом неолиберализма с гибким рынком труда, позволяющим быстро менять размер заработной платы (особенно в сторону понижения) и уровень занятости. Прекариат ощущает своё нестабильное социальное положение, для людей этого социального класса возможны различные варианты поведения: смирение с ситуацией, попытки приспособления, активные действия (от акций против правящего режима до преступной деятельности)[2].

Многие неформально занятые (то есть прекариат), причисляющие себя к «среднему классу», на самом деле этим классом не являются вследствие статусной неопределённости. Представители прекариата в минимальной степени идентифицируют себя с профессиональным сообществом, в котором, возможно, находятся[1].

Для представителей прекариата характерна «личностная позиция непричастности и ментальная непринадлежность к общественно приемлемой для данной профессии профессиональной морали, … внутреннее отнесение себя к морали другой среды, профессиональной или внепрофессиональной»[5]. Российские психологи считают такое отсутствие профессиональной идентичности важнейшим признаком профессионального маргинализма[1].

Феномен избыточного образования влияет в частности на систему социально-трудовых отношений, когда перепроизводство специалистов с высоким уровнем образования не отвечает запросам рынка труда. В результате выпускники вынуждены соглашаться на работу, зачастую не требующую наличие высшего образования и квалификации. Это в свою очередь ограничивает возможности трудоустройства людей со средним образованием. Трудоустройство на работу, не связанную с полученной специальностью, становится явной проблемой, ведущей молодёжь в группу нестабильно занятых[6]. Согласно социологическим исследованиям, в России до половины людей с неполной занятостью имеют образование, не соответствующее выполняемой работе[2].

Состав прекариата

В состоянии прекариата находятся люди, работающие на разовых работах (в Евросоюзе называются «одноевровыми»), предприниматели-одиночки, работники с частичной занятостью и некоторые другие[3].

По мнению профессора Жана Тощенко, прекариат составляют следующие социальные группы[2]:

• занятые постоянно на временной работе (30−40 % трудоспособного населения);
• работающие неполный рабочий день или перебивающиеся сезонными и случайными приработками;
• безработное население;
• самозанятые люди творческих профессий;
• работники заёмного труда;
• часть мигрантов, которые часто подвергаются дискриминации;
• стажёры и часть студентов, соглашающиеся на работу ниже своих возможностей в надежде занять устойчивое положение в обществе и профессии.

См. также

• Аутстаффинг
• Закон о первом найме
• Наёмное рабство
• Условная занятость
• Макджоб
• Стажировка
• Фурита
• Твикстер
• Обнищание пролетариата
• Люмпен-пролетариат

** Прека́рий, устар. прека́рия (лат. precarium нечто данное во временное пользование, от лат. precarius временный, преходящий) — условное земельное держание в эпоху Средневековья, которое крупный земельный собственник передавал в пользование (на несколько лет или пожизненно) безземельному либо малоземельному человеку по его письменной просьбе, за что получатель земли (прекарист) должен был платить оброк, в некоторых случаях — выполнять барщину в пользу собственника. Механизм возникновения крепостного права в Европе.

Прекарий был самым распространённым способом втягивания свободных крестьян в феодальную зависимость. Прекарист, отказавшись от права собственности на землю, превращался в держателя, попадая таким образом в поземельную зависимость. Прекарий получил особенно широкое распространение в VIII—IX вв. Поскольку он представлял собой двустороннюю сделку, то сохранившиеся грамоты, оформлявшие прекарные отношения, назывались либо прекарными (если они были составлены от имени лица, который просит предоставить ему прекарий), либо престарными (если составлялись от имени земельного собственника, передающего прекарий).

Существовало несколько видов прекария:

• данный, при котором собственник земли предоставлял просителю свою землю;
• предоставленный, при котором мелкий собственник земли под давлением обстоятельств (нужда, применение силы со стороны крупного собственника земли) передавал право собственности на свою землю (то есть дарил свою землю) крупному земельному собственнику (чаще церкви), а затем получал эту же землю обратно, но уже в качестве прекария (пожизненно или наследственно на одно-два поколения);
• с вознаграждением, когда крупный земельный собственник добавлял к предоставленному прекарию дополнительный участок земли (чаще из необработанных земель), то есть прекарист получал в пользование не только свою бывшую землю, но и дополнительный участок от верховного собственника. Этот тип прекария был распространён на землях церкви.

В VIII—IX вв. наряду с крестьянами в качестве прекаристов часто выступали мелкие вотчинники. В таком случае прекарий служил для оформления складывавшихся поземельных отношений внутри класса феодалов.

*** Вечное движение (Perpetuum mobile). Под этим названием обыкновенно подразумевается машина, способная не только поддерживать свое собственное движение неопределенно долгое время, но и производить сверх того полезную механическую работу, не требующая поддержки движения извне какою-нибудь силою, т. е. машина, способная создавать энергию из ничего. Осуществление такой машины было излюбленной мечтою множества изобретателей в старину, когда основы механики были еще не выработаны и невозможность создания энергии из ничего не была еще признана основным законом окружающей нас природы, полученным как вывод из всей совокупности наших сведений о ней.