Прошедший в Японии саммит «группы семи» (G7) был по большей части посвящен противостоянию с Россией. При этом четверть века назад, в мае 1998 года, при участии Бориса Ельцина «клуб богатых демократий» торжественно переименовали в «группу восьми» (G8). «Ъ» собрал в российских и мировых СМИ свидетельства, как Москва тогда пыталась интегрироваться в самый элитарный форум в мире и каким виделось его будущее.

«Чистый символизм, но очень важный для Ельцина»

На саммите 20–22 июня 1997 года в Денвере (США) Россия выступила равноправным партнером семи экономически развитых стран, однако не участвовала в обсуждении главных финансовых вопросов. Основным фактическим, а не символическим результатом для РФ наблюдатели назвали договоренность о вступлении в Парижский клуб стран-кредиторов.

«Представьте себе один из самых эксклюзивных клубов в сообществе. Вы умираете от желания попасть туда, но истеблишмент считает, что вы недостаточно зарабатываете, а ваша одежда недостаточно хороша. Наконец, после долгих лет уговоров они приглашают вас почти на все мероприятия, дают вам место за столом и даже переименовывают ежегодный ужин, чтобы отразить ваше присутствие. Но при всем при этом партбилет все равно не дадут» (The Washington Post, 20 июня 1997 года).

«Борис Ельцин очень любит участвовать в совещаниях на высшем уровне. При этом его с удовольствием приглашают. Высокий, могучий Ельцин физически ровня и Клинтону, и канцлеру Колю. И потом встреча в верхах без Ельцина была бы скучна, он нет да и ляпнет что-нибудь неожиданное… Приглашение в Денвер — это дипломатический жест благодарности за то, что Ельцин уступил в вопросе расширения НАТО на Восток, подписал мирный договор с Чечней, признал границы Украины» (The Daily Telegraph, 20 июня 1997 год).

«Особым подтверждением равноправия в «восьмерке» люди, готовившие саммит, считают отказ от любых специальных заседаний, посвященных России: мол, мы не бедные родственники с бездной проблем, а такие же, как вы. И поэтому Ельцин, которому предоставлено не только право открыть саммит, но и право входить на заседания, как самому старшему, предпоследним (последним — Клинтон, как хозяин), будет говорить исключительно об общемировых проблемах» («Ъ», 20 июня 1997 года).

«Западные комментаторы по-прежнему упорно называют встречу в Денвере «семеркой». Российское телевидение пытается доказать обратное. Говорят, например, о том, что из одиннадцати часов дискуссий «семерки» в ДенвереЕльцин отсутствовал лишь в течение одного часа — при обсуждении мировых финансовых и валютных проблем. Однако именно эти проблемы и составляют суть встреч «семерки»» («Советская Россия», 23 июня 1997 года).

«Есть также и один институт «семерки», в который Россия не будет допущена в качестве одного из «хозяев»,— Клуб министров финансов и председателей центральных банков. Кремль комментирует эти два факта по принципу «ну не очень-то и хотелось»» («Ъ», 20 июня 1997 года).

««Полвека мы строили отношения с миром, исходя из наших расхождений с Советским Союзом. И истратили сотни миллиардов долларов на холодную войну»,— сказал Сэмюэл Бергер, советник Клинтона по нацбезопасности. «Сейчас же у нас появилась возможность интегрировать демократическую Россию в глобальную экономику и международные организации, и это принесет огромную пользу американскому народу в случае успеха и огромный минус в случае неудачи»» (The New York Times, 22 июня 1997 года).

««Саммит — чистый символизм, но очень важный для Ельцина»,— сказал Андрей Пионтковский, директор Центра стратегических исследований. Он один среди равных, член привилегированного клуба… «Конечно, это несколько преувеличено…» Но «это разумная психотерапия для российского политического класса. Он страдает какими-то комплексами — потеря империи и власти»» (The Washington Post, 20 июня 1997 года).

«А что даст простому россиянину вступление России в «восьмерку»? — этот вопрос российские журналисты задавали в Денвере всем… наиболее полный ответ на него можно было получить, глядя на багаж российской делегации:детские велосипеды, надувные бассейны, жалюзи, вентиляторы, нечто, упакованное в коробку из-под подгузников «Хаггис»...» («Московский комсомолец», 25 июня 1997 года).

«Западу необходимы гарантии, и он готов за них платить. Гарантии стабильности в России — социальной, экономической, военной. Стабильности, но не мощи. Именно поэтому «семерке» выгодно присоединить к себе восьмого, слабого, но своенравного партнера. Слабого по меркам «семерки», по меркам экономическим, на основе которых она и формировалась» («Независимая газета», 20 июня 1997 года).

«Единственное, что удалось добиться России в Денвере, так это вступления в Парижский клуб стран-кредиторов… Сухой остаток для России невелик… Как выразился один западный комментатор, «русского медведя пустили в Денвер, чтобы он не очень рычал на НАТО»...» («Советская Россия», 23 июня 1997 года).

Саммит 15–17 мая 1998 года в Бирмингеме (Великобритания) ознаменовал дальнейшую интеграцию России в «восьмерку». Заседание по экономическим вопросам вновь прошло без России, однако теперь его вынесли «за рамки» официальных мероприятий. В остальном Борис Ельцин «выступал по каждому вопросу, высказывая нашу точку зрения, отстаивая ее, если она в чем-то не совпадала».

«Первый саммит G7 был созван в 1975 году для решения конкретной проблемы: глобальной рецессии, вызванной энергетическим кризисом начала 1970-х годов. Со временем организация потеряла из виду свою первоначальную цель и ищет, чем бы заняться» (The Washington Post, 16 мая 1998 года).

«Впервые ежегодная встреча на высшем уровне семи крупнейших промышленных демократий мира и России стала официально именоваться «большой восьмеркой», отражая постепенные усилия, направленные на то, чтобы дать России более широкий голос в глобальных экономических и политических вопросах… Старая «семерка» в определенном смысле продолжит свое существование»(The New York Times, 18 мая 1998 года).

«Хозяин встречи, британский премьер-министр Тони Блэр, даже попросил отныне не называть «восьмерку» «семеркой», чтобы не обижать Бориса Ельцина. Чтобы не обижать Россию, вчерашнюю встречу, прошедшую без Ельцина и посвященную финансовым проблемам, вывели за рамки саммита, назвав встречей «группы семи»» («Ъ», 16 мая 1998 года).

«Помощник президента по экономическим вопросам Александр Лившиц так описал ситуацию: «Нас спросили: «Вы готовы дать $2 млрд для помощи Индонезии?»Мы, конечно, сказали, что нет. Тогда нам намекнули, что лучше на эту встречу не приходить. Мы и не пришли»»(«Ъ», 16 мая 1998 года).

«Более деликатный характер носил второй пункт повестки дня этой встречи: Украина. «Семерка» заявила о готовности оказывать финансовую поддержку реформам на Украине, вновь подтвердив, что придает первостепенное значение сохранению ее независимости. А политика Москвы по отношению к Украине по-прежнему находится под подозрением. «Семерка» не уверена, что российская политическая элита избавилась от имперских комплексов в отношении бывшей советской республики» («Известия», 19 мая 1998 года).

«Заключительным коммюнике встречи некоторые журналисты были разочарованы: мол, документ — лишь набор общих фраз да чрезмерно глобальных выводов» («Сегодня», 19 мая 1998 года).

«На кресло, занятое Россией, по первому критерию (экономические показатели) в большей степени мог бы претендовать скорее Китай, а по второму (общие с G7 ценности), например, Бразилия… Но на этом месте сидим мы. Это объясняется признанием в мире генеральной тенденции нашей политики, которая, вероятно, однажды приведет Россию к демократии и рынку, и будущего экономического потенциала, а также числом ядерных боеголовок, которые, впрочем, уже не так ценятся, как раньше» («Интерфакс», 18 мая 1998 года).

«Иногда кажется, что у России есть несколько внешних политик, иногда кажется, что вовсе нет. Зато у нее точно есть слабое правительство и чувство несправедливости относительно ее места в мире. В практическом плане Россия перестала быть активным противником Запада, но не стала его частью и за 10 лет перестройки и демократии не рассталась с антизападными инстинктами, приобретенными за 70 лет коммунистического правления (а до этого — за столетия полуизоляции). Русские начали понимать, что потребуются поколения, чтобы догнать заграницу по уровню жизни»(The Economist, 18 мая 1998 года).

«Звучную «большую семерку» решили трансформировать в «группу восьми», что уже на слух снижает уровень восприятия этого собрания. Вероятно, для такого решения были причины. «Семерка» сама по себе вроде бы осталась. Недаром же семь министров финансов продолжают собираться вместе, а журналисты, объясняя западному читателю, что такое G8, пишут: это когда на заседание G7 приглашают Россию» («Независимая газета», 13 мая 1998 года).

«Стоит признать: сказать нам в рамках G8 особенно нечего. Дело не только в том, что заставить других плясать под свою дудку для России сейчас — роскошь не по средствам. Россия до сих пор не решила, в чем именно состоят ее приоритеты на мировой арене и каковы способы их достижения» («Интерфакс», 18 мая 1998 года).

«Старожилы элитарного клуба всячески подыгрывали российскому президенту. Они рассчитывали, что прием России «на вырост» в клуб наиболее промышленно развитых стран подвигнет ее на обмен любезностями… Главный итог саммита сформулировал Борис Ельцин: «В Бирмингеме никто не ошибался, все называли встречу „восьмеркой“» («Ъ», 19 мая 1998 года).

Россия была участницей международного клуба 17 лет.В течение 2006 года была страной-председателем, саммит G8 прошел в Санкт-Петербурге. В 2014 году Россия вновь приняла председательство, саммит планировалось провести в Сочи. В марте, после принятия Крыма в состав России, западные страны прекратили работу в формате G8 и вернулись к формату G7.

Андрей Егупец