Комментарии участников:
Жена французского посла. Автор-исполнитель человек-вселенная (по определению Сергея Никитина) Александр Городницкий. В две гитары его поддерживают Сергей Никитин и Михаил Барановский.
Первый вечер 12-го Международного фестиваля авторской песни «Встреча с юностью» в Алуште (Крым) — 15 сентября 2011 г.
Перед исполнением данного опуса А.Городницкий рассказывает о редком знаке отличия — именном тамтаме, который он получил из рук Сенегальского посла в знак благодарности за уникальный творческий подвиг — сочинение песни о Сенегале на русском языке.
Впрочем, кто ж не знает, — песня начинается словами: «Мне не Тани снятся и не Гали, Не поля родные и леса, — В Сенегале, братцы, в Сенегале Я такие видел чудеса...»
Козлова Марина
источник: s.poembook.ruАлександр Городницкий об истории создания песни «Жена французского посла».
«1970 год, наше судно зашло в порт Дакар, столицу республики Сенегал.
В день их национального праздника — Дня Независимости, наш капитан приказал спустить судовой катер, на который в число избранных, как друг Белоусова, попал и я, (Игорь Белоусов — начальник нашего отряда)
Подняв красный государственный флаг, катер смело двинулся в самый центр гавани, где проходил парад военного флота республики Сенегал. ...
Она стояла на центральной трибуне, неподалеку от президента Сенегала Леопольда Седара Сенгора, рядом со своим мужем – Чрезвычайным и Полномочным Послом Франции в Сенегале.
Увидел я ее в подзорную трубу, данную мне капитаном. Все, что я успел разглядеть – это белое длинное платье и широкую белую шляпу, за которой развевался тонкий газовый шарф.
Что касается нашего посла, стоявшего на той же трибуне, то он, увидев, что мы затесались почти в строй сенегальских военных кораблей, довольно выразительно погрозил нам кулаком.
Лежа на животе, я с трудом выбрал руками маленький катерный якорь, и мы отправились восвояси.
Настроение, однако, было праздничным, и вечером того же дня, прикончив вместе с Игорем Белоусовым и другими коллегами бутылку терпкого непрозрачно-красного сенегальского вина, я придумал на свою голову озорную песню о жене французского посла, чей светлый образ некоторое время витал в моем нетрезвом воображении.
… Неприятности из-за этой песни начались примерно через год и продолжались много лет.
Десять лет назад на моем авторском вечере в театре «Школа современной пьесы» на Трубной площади в Москве, в конце первого отделения на сцену неожиданно поднялся чернокожий красавец, держа в руках огромный тамтам, и на хорошем русском языке произнес: «По поручению Его Превосходительства, Чрезвычайного и Полномочного Посла Республики Сенегал в России я имею честь вручить господину Городницкому этот тамтам в знак уважения за то, что в России впервые за всю ее историю была написана песня о Сенегале».
Об Александре Городницком здесь: poembook.ru/poem/2893430-atlanty
|
| 1 |
|---|
| Сенегал, я ныряю на дно кабаков без советчиков и стукачей, в синяках от чумных, начинённых нечаянностями ночей. И плюю на ханжей всего мира подводного — этих и тех, и плыву среди стеблей подводных — лилово мерцающих тел. Голося, две мулатки трясутся на сцене и падают ниц. Их глаза — как актинии жадные с щупальцами ресниц. Но, едва колыхаясь в чаду, меня тянут в себя сквозь века твои два карих глаза, как два необманных подводных цветка. Мы вдвоём — дети разных враждующих, как у Шекспира, семей. Белый дом, Серый дом,— мы прорвались друг к другу из ваших сетей. Мы в бегах, а за нами сирены, ищейки и прочий бедлам. Мы в ногах у единой праматери — вечности, гладящей головы нам, Ланни, лань, ты ко мне перепрыгнула через ракеты, эсминцы, моря. Где же грань, где граница меж нами двоими? — лишь кожа твоя и моя. Так возьмись перепрыгнуть и эту границу и губы бездонные дай мне до дна. Так вожмись кожей в кожу, и станут они как одна. Ночь, визжи! В тебе что-то по пьянке опять, словно атомный смерч, взорвалось, и ножи сумасшедшими рыбами пляшут над водорослями волос. Скрежеща, стулья в воздух взлетают, кастеты врезаются с хрустом под дых. Страшно, а? Режут белые — чёрных, и чёрные — белых, а жёлтые — тех и других. Рёв зверья, а над свалкой, как будто в библейских льняных облаках, льдом звеня, пляшет шейкер у бармена в цепких бесстрастных руках. Финкой в бок и мартелем по морде кому-то, а бармен над хряском костей и ногтей - есть же бог - наши души сбивает в заказанный богом столетьями раньше коктейль. Над ворьём, над зверьём я за руку твою осторожно берусь. Мы вдвоём. «Не боишься?» — глазами вопрос, и глазами ответ: «Не боюсь». Что мне злость всеx бандитов на свете и что приближенье конца, если сквозь эту страшную драку — ко мне приближенье лица?! Отчего эта драка? Какое нам дело! А может, все эти ножи для того, чтобы сблизило нас и прижало друг к другу в крутящейся смерчем ночи? Что любовь? Это ты, это я, над кастетами, выстрелами, надо всем. Что любовь? Это вечное НАД поножовщиной рас, предрассудков, сословий, систем. Что любовь? Это вечное ВНЕ всяких драк, всяких свалок Ромео с Джульеттой союз. «Не боишься?» — глазами вопрос, и глазами ответ: «Не боюсь». |
| 2 |
| Я пришёл провожать с парой тёмных беспомощных рук — не с цветами. Мой ирландыш, прощай навсегда… Ну а может… А вдруг? До свиданья! Твоё имя пребудет во мне и в последний мой час свято, Ланни. Хоть бы раз мы увиделись в жизни ещё, хоть бы раз... «До свиданья!» «Самолет на Париж, самолет на Париж, господа!» … В «каравеллу» чемоданчик плывёт, как по серой реке в никуда, по конвейеру. Мы прижалась друг к другу затерянно, как дикари, в тарараме спекулянтов гашишем, идеями, девками и даже нами, Мы бессильны с тобой, ну а может, мы просто малы и безвольны? На руках у меня, на ногах у меня — кандалы, лишь без звона. Уступаю тебя, да и ты уступаешь меня, как в бою отступая... Кандалы на руках и сквозь белую кожу твою проступают. Мы — невольники века, невольники наших правительств и рас. Всюду — путы. Настоящей свободы — её ни у нас, ни у вас — лишь минуты. Отпустив на минуту, обмякшую жертву питон дальше душит. Что любовь? Это только минута свободы. Потом даже хуже. Нету прав у людей, кроме древнего права страдать, но и в этом не хотят нам свободу по выбору нашему дать кольца века. Век сдавил наши души и, мнимой свободой дразня, мнёт их люто. Если вечной свободы попавшему в кольца нельзя — пусть минута! А потом — меня можете вешать, ножами тупыми стругать — что угодно! Только раньше вы дайте мне право свободно страдать, но свободно. Пусть нам снова страдать, если снова мы будем вдвоём — до свиданья! Мыслим,— значит, живём? Нет, страдаем — и, значит, живём! До страданья! |
