Мы много говорили о том, как представлены русские в кинофильмах. Но как быть с представлением нас в классической и современной литературе на Западе? Что ж, приведём несколько любопытных примеров.

«Волшебная гора» Томаса Манна – эпическая вещь, исследующая сами основы человеческого духа, но как воспринять проповеди итальянца Сеттембрини, читающему их герою Гансу, влюблённому в русскую девушку? Мы наблюдаем размышления о варварах. Однако Манн не был бы Манном, если бы не дал тому объяснение не в духе «всё так устроено, и русские таковы по рождению», но связал бы особенности русского естества с потерянностью во времени и пространстве, в свою очередь порождённой безмерностью русского пространства. Об этом же, по сути, писал и Чехов: «Русский суровый климат располагает к лежанью на печке, к небрежности в туалете».

У англичанина Энтони Бёрджесса есть сразу три книги о России времён Советского Союза, хотя напрямую автор страну не называет. Бёрджесс сам изучал русский язык и к тому же писал в годы Холодной войны. Чаще всего вспоминают его первый роман о России – «Клюква для медведей» (в оригинале – «Мёд для медведей»). Многие видят в нём антисоветчину и русофобию. Однако работа Бёрджесса – это очень точный диагноз главных бед того, да и нынешнего, общества. Автор сатирически пишет и о коммунальном хорроре, и об ужасах сервиса, и о навязчивой пропаганде. «Мёд для медведей» – на самом деле, попытка не высмеять, но диагностировать ситуацию в её проблематике абсурда и величия. Страна, где учатся и трудятся, стремятся к новым вершинам, цельно уживается со страной подавленных людей, и при этом над всем возвышается великая русская культура

Англичанин в своей книге делает и ещё один очень важный акцент: он пишет о людях, до самозабвения увлечённых американской культурой, идущей вразрез с ценностями подлинной России. Людях, которые при этом не ценят и не замечают свою родную культуру. К примеру, во время пьянки главный герой Пол Хасси предлагает собутыльникам воссоздать цену из романа «Война и мир», но те не соглашаются. В результате Хасси сам отдаёт дань Толстому. «Мёд для медведей» – это, несомненно, книга о русофобии. Только не западной, а о русофобии, которая культивируется в самой России её жителями. И эта шутка будет пострашнее той антироссийской риторики, что пестуют на Западе.

Последняя книга Энтони Бёрджесса – «Железо, ржавое железо» – также посвящена Советскому Союзу. В ней англичанин вопреки установленным правилам – (когда советское равно русскому, а, значит, всё зло Советов – это зло русских, их вина) – проводит очень важную и нехарактерную, в общем-то, для Запада черту разделения между советским и русским. По сути, Бёрджесс, тут я несколько утрирую, говорит о великой культуре, прекрасных людях, находящихся в тисках тоталитарной системы.

Другой известный англичанин Мартин Эмис данного деления не проводит, хотя также говорит о тоталитарной России. Его книга «Дом свиданий» – это история о советском концлагере, от которого автор проводит параллели к нынешнему времени. Один из героев – Лев – несомненная аллюзия и на Мышкина Достоевского, и на Льва Толстого с его непротивлением злом насилию. В жутких условиях Лев не противится сокамерникам, унижающим его. И это дань классической русской литературе. Но то, что выходит за её рамки – быт – уже лишён попытки увидеть разные стороны русской действительности.

Фредерик Бегбедер создаёт роман через год после Эмиса, но пишет о России нынешней и о России свободной. Речь – об «Идеале», где действие полностью происходит в России, а главы открывают эпиграфы из русской классики. Но свобода, описанная Бегбедером, согласно классическому высказыванию, перерастает во вседозволенность, и даже в ней находится место спецслужбам, ликвидирующим врагов, и развратным девицам, которые то ли шлюхи, то ли хотят быть ими. Есть и странное общение главного героя Октава, известного по книге «99 франков», с православной церковью. Бегбедер много бывает в России, и взгляд, данный им в «Идеале», безусловно, не поверхностный, не небрежный, но это и не попытка разобраться в русской душе, которую автор, меж тем, замечает.

А вот Александр Дюма, за много лет до Бегбедера, в своей книге «Учитель фехтования» указывает на ещё одну беду российского общества. Книга издана в 1840 году и запрещена в России цензурой; в основу её легли записки мастера фехтовального искусства Огюстена Гризье, преподававшего в Главном инженерном училище. Дюма пишет о социальной несправедливости, властвующей в стране. С одной стороны – роскошная жизнь вельмож, с другой – нищета и серость простого люда, с которым обращаются как со скотиной.

В основном, многие иностранные авторы дают портрет России и русских сквозь призму классической русской литературы. Так, например, поступает прекрасный южноафриканский писатель Джозеф Максвелл Кутзее. Его «Осень в Петербурге» – это слепок с произведений Достоевского со всеми вытекающими атрибутами и соответствующей атмосферой. Что ж, не так уж и плохи времена, где иностранный писатель исследует Россию, руководствуясь наследием великой русской литературы. Куда хуже, если он решит изучать то, что принято называть массовой культурой. Не дай Боже, если Кутзее, Барнс или Рушди вдруг посмотрят нынешнее российское кино или, ещё хуже, телевидение. Вот тогда и никакой предвзятости будет не нужно.

Книги, где, так или иначе, даётся образ России и русских, несомненно, более глубоко и скрупулёзно подходят к русской теме, нежели кино. И глубина текста, прежде всего, определяется глубиной и талантом автора. В массовой литературе, как и в кино, хватает штампованной России (вроде книги француза Гранже, где героиня, воспитанная советским режимом, в итоге превращается в медведицу). Но небрежность литературы всё-таки значительно меньше, нежели небрежность по отношению к русским в кино. И суть здесь не в том, хорошо или плохо пишут о России авторы (это в принципе не критерий), но в том, насколько полно и разносторонне они показывают её, раскрывая и героев, и окружение, и атмосферу, и ситуацию вокруг. Вместе с тем писатель подвержен большему влиянию русской культуры. Кому-то данное утверждение может показаться обобщённым, но штамп как метод – даже в плохой книге – несколько сглаживается более взвешенным, нежели в кино, пониманием деталей.