ТУМАС ТРАНСТРЁМЕР(1931– )

СОН БАЛАКИРЕВА

Черный рояль, глянцево-черный паук,
дрожит в паутине, сплетаемой тут же. Звук

в зал долетает из некой дали,
где камни не тяжелее росы. А в зале

Балакирев спит под музыку. И снится Милию
сон про царские дрожки. Миля за милею

по мостовой булыжной их тащат кони
в нечто черное, каркающее по-вороньи.

Он в них сидит и встречается взглядом
с собой же, бегущим с коляской рядом.

Он-то знает, что путь был долгим. Его часы
показывают годы, а не часы.

Там плуг лежал в поле, его разрыв,
и плуг был мертвою птицей. Там был залив

с кораблем, почти что затертым льдами,
темная палуба, люди толпятся там, и

дрожки буксуют, скользят ободья,
будто месят шелк, и корабль-то вроде

как военный. Написано: «Севастополь».
Он поднимается на борт. Навстречу матрос, как тополь:

«Гибели ты избежишь, если сможешь сыграть на этом», –
и показывает на инструмент, похожий по всем приметам

на трубу или фонограф, или же на запчасть
неизвестной машины. Есть, от чего запасть.

В столбняке от страха, он понимает: это
то, что ход обеспечивает у корвета.

Он оборачивается к матросу, который ближе
к нему, и умоляет того: «Смотри же,

перекрестись, как я, перекрестись, не стой!»
Матрос смотрит сквозь него, как слепой,

руки – раскинуты, голова – как спущенный шар.
Поза – прибитого к воздуху. Тут удар

барабана. Еще один. Аплодисменты! Сон
обрывается. Балакирев вознесен

тысячей крыльев, гремящих в набитом зале.
Он видит, как музыкант покидает рояль, и

врываются звуки с улицы, куда уже бросили дрожжи.
И дрожки во мраке тают секундой позже.

Поначалу он был профессиональным пианистом, но после инсульта в 1990 году у него парализовало правую часть тела, он потерял речь. Затем научился писать левой рукой и даже стал играть на фортепиано специальные произведения для левой руки, которые специально ради него писали западные композиторы.

Городок, лежащий в полях как надстройка почвы.

Монарх, замордованный штемпелем местной почты.
Колокол в полдень. Из местной десятилетки
малолетки высыпавшие, как таблетки
от невнятного будущего. Воспитанницы Линнея,
автомашины ржавеют под вязами, зеленея,
и листва, тоже исподволь, хоть из другого теста,
набирается в смысле уменья сорваться с места.
Ни души. Разрастающаяся незаметно
с каждым шагом площадь для монумента
здесь прописанному постоянно.

И рука, приделанная к фортепиано,
постепенно отделывается от тела,
точно под занавес овладела
состоянием более крупным или
безразличным, чем то, что в мозгу скопили
клетки; и пальцы, точно они боятся
растерять приснившееся богатство,
лихорадочно мечутся по пещере,
сокровищами затыкая щели.

1993, Вастерёс